Джон Сэк - Заговор францисканцев
– Фра Джованни, – начал он, – разве генерал ордена не носит в знак своей должности перстень, полученный от предшественника на этом посту?
Старик потер пальцы левой руки, нащупывая место, где когда-то красовалось кольцо.
– Да, – наконец кивнул он, – скромный перстень с бирюзой. Почему ты спросил?
Конрад поднял палец, оглянулся на Дзефферино.
– Per favore, брат, не поднесешь ли ты свет поближе?
Дзефферино сошел со ступеней и поднял лампу поближе к здоровому глазу Конрада. Тот соскребал мох с каменной плиты. Расчистив достаточно места, начертил на нем незамысловатый рисунок: фигурку из палочек под двойной аркой, виденную им дважды – на алтарном камне нижней церкви и на перстне генерала ордена.
– Ты знаешь, что означает этот рисунок? – спросил он старого монаха. – Увидев впервые, я принял его за детскую шалость, но после заметил такой же на перстне фра Бонавентуры – том же перстне, который должен был принадлежать тебе в бытность твою главой ордена.
Джованни неподвижным взглядом уставился на стену.
– Это знание передается только вместе с постом, – невыразительно произнес он.
Конрад кивнул и отложил черепок.
– Понимаю. Ты вправе упрекнуть меня. Я просто хотел удовлетворить давнее любопытство.
Помедлив минуту, он неуверенно добавил:
– Я основывался на твоей уверенности, что мы никогда не выйдем отсюда... что все, доверенное тобой мне, будет похоронено вместе с нами. – Он склонил голову, с надеждой ожидая возражения.
– Фра Дзефферино, – заговорил старик после долгого молчания. – Не оставишь ли нас ненадолго? Я хочу исповедаться брату Конраду в грехах.
Конрад торопливо поднял глаза, пытаясь разобрать в игре теней выражение лица сокамерника, пока Дзефферино с фонарем поднимался по крутой лестнице и отпирал решетку. Они более двух лет провели вместе, но ни разу Джованни не обращался к нему с такой просьбой. Конрад подозревал, что ему не в чем каяться.
– Прости меня, падре, ибо я грешен, – зашептал Джованни, когда решетка наверху захлопнулась.
Он медленно перевел дыхание и продолжил:
– Десять лет я утаиваю от верующих право молиться на могиле святого Франциска.
– Как так?
– Я знаю, где он похоронен. И знал все время, которое пробыл генералом ордена.
– Ты хочешь сказать, что знак, вырезанный на камне перстня, – это карта? А фигурка изображает самого святого Франческо?
– Наш разговор запечатан тайной исповеди – и ведется о грехах, а не о знаках.
– Я понимаю, брат. И не стану больше любопытствовать. Конрад перекрестил Джованни и произнес: «Ego te absolvo de omnibus peccatis tuis»[62]. И прикусил язык, прежде чем с него сорвались следующие слова отпущения: «Иди с миром и более не греши». В их нынешнем положении они прозвучали бы жестокой насмешкой. Помолчав, Конрад сказал:
– Я однажды говорил об исчезновении останков святого с донной Джакомой деи Сеттисоли. Она своими глазами видела похищение, участвуя в процессии, которая несла тело в новую базилику. Она тщетно искала объяснения тому, что в похищении участвовала городская стража: разве что они хотели скрыть мощи от охотников за реликвиями – исступленно верующих горожан или разбойников из соседних коммун?
– Я слышал то же объяснение и других причин не нахожу.
Конрад неловко прохромал к стене.
– Есть еще ключи, которые хранятся не у Бонавентуры? – спросил он.
– У других братьев, насколько я знаю, нет, – ответил Джованни. – Были люди, называвшие себя «братством Гробницы»...
– Мирское братство?
– Да. Но они теперь все состарились, а то и умерли. Те четверо помогали при погребении и получили от фра Элиаса такие же кольца. И поклялись ценой жизни охранять тайну святого Франциска, и уничтожить всякого, кто узнает или угадает место погребения, а также унести свою тайну, вместе с ключом к ней, в могилу. Перстни должны были похоронить вместе с ними, как имущество древних фараонов.
Конрад хорошо представлял себе силу братства. Не было такой деревушки, которая не обладала бы собственной comparaggio[63] – тайной сетью, создававшей посредством обряда посвящения символическое родство между мужчинами, входившими в это замкнутое сообщество. Узы эти были священны, часто оказывались прочнее кровных уз. Верность до смерти, или, по крайней мере, клятва такой верности, были обычным явлением.
– Ты сказал, четверо, – кивнул Конрад. – А их имен ты не помнишь?
И поднял черепок, потому что, как он и рассчитывал, Джованни принял его вопрос как привычное упражнение памяти. Старик вытянулся, перевернулся и, уставившись на решетку, начал перечислять:
– Был человек из коммуны Тоди – Капитанио ди Кольдимеццо – он потом пожертвовал земли под нашу базилику. Еще брат святого Франческо, Анжело. Рыцарь, страж города, Симоне делла Рокка. И Джанкарло ди Маргерита, бывший в тот год подестой Ассизи.
– Ифра Элиас...
– Элиас, разумеется, наблюдал за погребением. И его переписчик был секретарем братства. Он, если еще жив, единственный из братьев, кроме Бонавентуры, знает, где лежат мощи. – Джованни улыбнулся. – Я вспомнил всех четверых?
– Даже больше того. Ты назвал шестерых, последним фра Иллюминато, – похвалил его Конрад.
Он уже знал почти все эти имена от донны Джакомы, но теперь каждое встало на свое место. Рассказ Джованни многое прояснил в головоломке, заданной ему Лео, хотя причин, заставивших фра Элиаса спрятать мощи, Конрад еще не понимал. Вряд ли для охраны их требовались столь сложные предосторожности, и особенно побоище на площади. Как справедливо заметила благородная вдова, всякий, решившийся на воровство, восстановил бы против себя целое воинство верующих. Особенные подозрения внушала Конраду попытка фра Иллюминато помешать исполнению его собственной миссии. Что связывает братство с письмом Лео?
Карта! Она заворожила его. Конраду хотелось тут же, немедленно, разгадать смысл знаков. Не удастся ли вытянуть из Джованни еще что-нибудь?
Шум у него за спиной сказал ему: нет. Во всяком случае, не сегодня. Его сокамерник подложил ладонь под щеку и похрапывал, погрузившись в дремоту, все чаще одолевавшую его в последнее время. Под его храп Конрад снова и снова водил пальцем по дугам арок, словно надеялся в темноте нащупать их значение.
Через неделю близ Кольдимеццо остановился обоз торговцев, везущих в Вечный Город бочки тосканского вина. Орфео, отдохнувший и залечивший неглубокие раны, воспользовался случаем добраться до Рима, чтобы найти там папу. К тому же он знал, что путешествие с купеческим обозом будет приятнее, чем поездка из Венеции с римской стражей Григория. С этими у него был общий язык – язык торгового сословия – и одни понятия о развлечениях, потребных молодым мужчинам.
Амата глубоко вдыхала прохладный воздух раннего утра и махала вслед Орфео, пока он не скрылся из вида. Последние минуты прохлады – их с дядей ожидал сегодня долгий путь по жаре через всю Перуджу. Верхом. Они собирались взять с собой всего несколько человек, потому что днем дорога были полна путников, а к сумеркам они укроются в монастырской гостинице.
Амата провела ночь без сна, ожидая встречи с братом после восьми лет разлуки. А как удивится ей Фабиано! Словно призрак встал из могилы. Она хихикнула, обрадовавшись игривой мысли выбелить себе лицо, как заведено у римских патрицианок. По правде сказать, после долгой зимы кожа у нее и так была бледновата.
Джакопоне уговорили остаться и окрепнуть перед предстоящим возвращением в Ассизи на той же повозке с сеном. Граф Гвидо, само собой, приглашал его поселиться в замке, и он почти согласился. Но то было прежде, чем Амата рассказала ему о своих последних замыслах. Она хотела устроить дома настоящий скрипториум, где множество достойных доверия писцов станут переписывать рукопись Лео. И надеялась, что первым из них станет Джакопоне. Соблазн снова окунуть перо в чернильницу оказался слишком силен для бывшего нотариуса, и граф Гвидо, отчаявшись оставить зятя у себя, согласился после заезда в Перуджу вернуться с ними в Ассизи. Терезина отправлялась с ними, в повозке вместе с отцом. Девочка уже подпрыгивала от нетерпения, предвкушая веселье, которое ожидало ее в гостях у Аматы.
Впрочем, сегодня и она осталась дома.
– Терезина, – наставлял внучку граф, – не давай папе скучать, смотри, чтоб он был сыт, и не мешай ему спать, когда он устанет.
Девочка серьезно кивала, чувствуя себя не меньше чем управительницей замка.
Амата все еще крутила в голове планы обзаведения скрипториумом, когда они с дядей и охраной выехали из ворот замка. Она с удовольствием видела, что Джакопоне снова нашел опору в семье и, как подозревала Амата, навсегда покончил с покаянием. Она всем сердцем надеялась, что он примирится с судьбой, лишившей их Ванны, и наконец вкусит покой.
Она быстро поймала ритм движения своей кобылки, радуясь теплому ветерку и весенним росткам, со всех сторон подступавшим к дороге. Она тоже впервые за долгие годы почувствовала вкус покоя, сладкий, как медовые соты. Она понемногу узнавала заново своего дядю, глазами взрослой женщины, а не ребенка, для которого все взрослые сливаются воедино. Она была полна благодарности к этому великану, который одним медвежьим объятием возвратил ей невинность, семью, прошлое. А впереди ждал Фабиано, мостик к расколотому детству.
