Майкл Грубер - Книга воздуха и теней
Мы думали, он покажет Марию доброй христианкой, чтобы вызвать наш гнев из-за ее судьбы. Он так и сделал, но описал ее как опрометчивую разрушительницу собственной судьбы. Она с открытыми глазами вступает в заговор, который ее уничтожит, поскольку (так он показывает) она понимает, что Баббингтон глупец, знает, что ее сообщения читает Уолсингем, но это ее не останавливает. И ради чего? Она отчаивается избавиться от забот, если станет королевой Англии или Шотландии, или чего угодно, отчаивается найти место, где сумеет дышать свободно. Из окна она смотрит, как какая-то благородная леди охотится с соколом, и хочет поменяться с ней местами, отдать все свои титулы за глоток воздуха. Она жалеет о своих злых поступках прежних времен, но думает, что ей все простится за папистские суеверия. Попав в тюрьму, она превозносит себя, презирает королеву Елизавету за ее бесполезную утробу, говорит, что тюрьма Великой Бесс прочнее той, в которой сидит она. Хвастается также, что она имела любовь, а королева Елизавета нет, только делала вид. Дальше он говорит, что доказательства против королевы Марии отчасти ложные, поскольку он говорит, что Мария не замышляла убить Елизавету, а только лишь хотела освободиться от ее власти. Получается, что Уолсингем клятвопреступник и мошенник.
Насчет религии, у него есть роль капеллана Марии по имени Дю Пре, который спорит о правильной христианской вере с сэром Эмиасом. Мне кажется, он побеждает в споре, но совсем немного. Он показывает их какими-то клоунами, один пуританин, другой папист, вроде бы спорят, но только в насмешку. Может, одного этого достаточно, чтобы повесить У. Ш. Сцена, где королева Мария идет на казнь, очень трогательная, задумана так, чтобы заставить зрителей забыть, что она была отвратительной убийцей и шлюхой. Не знаю, сумел ли я вам угодить, мой лорд, но мой рассказ ничто в сравнении, как если бы вы прочли все сами, поскольку нужны не мои мозги, чтобы судить о пьесах. Когда я сумею раздобыть ее и послать вам, вы решите сами, подходит она для ваших намерений или нет.
Остаюсь ваш верный слуга, желающий процветания и долгой жизни вашему милостивому лордству.
Лондон 28 октября 1611, Ричард Брейсгедл.
14
Расхаживать с оружием, решил Крозетти, значит чувствовать себя так, словно у тебя расстегнута ширинка — неловко и глупо. Он задавался вопросом, как отец выносил это столько лет, пока работал. Может быть, у копов все по-другому? Или у преступников. Придя на работу, Крозетти разрывался между желанием оставить пистолет в портфеле (а вдруг его кто-нибудь найдет и украдет!) и держать его на себе. Сначала он не вынимал оружие, но поймал себя на том, что взгляд его все время возвращается к портфелю. Промучившись около часа, он достал пистолет и сунул его за пояс, прикрыв полой джинсовой рубашки, которую надевал на рабочем месте.
Мистер Глейзер отправился в долгую поездку, связанную с покупкой товара, и у Крозетти особых дел не было. Он лишь подменял Памелу, принятую на работу вместо Кэролайн, во время ее перерывов. В этом магазине дорогих редких книг покупателей бывало не так уж много даже на Мэдисон-авеню, и Памела тратила большую часть своего времени на телефонные разговоры с непрерывно острившими приятелями — если судить по ее восторженному визгу, слышному даже в подвале. Вообще-то она хотела заняться издательским бизнесом, в чем призналась сама, хотя никто ее не спрашивал. Крозетти осознавал, что ведет себя с ней как последний хам, но ему никак не удавалось вызвать у себя хоть какой-то интерес к выпускнице средней школы, мечтающей об издательском деле.
Во время очередной «смены караула» она попросила его достать с верхней полки книгу. Он сделал это и услышал, как она испуганно вскрикнула. Когда он вручал ей книгу, она спросила, широко распахнув глаза:
— У вас за поясом пистолет? Я заметила его, когда вы потянулись вверх…
— Да. Это опасный бизнес, книги. Лишняя предосторожность не помешает. Есть люди, готовые на что угодно ради первого издания Бронте… буквально на что угодно.
— Нет, серьезно!
— Серьезно? Я обожаю тайны, в этом мне нет равных.
Не слишком-то убедительно. На мгновение мелькнула мысль завести обычный треп: сказать, что на нее приятно смотреть, что она ведет себя прямо как в фильме «Она ему навредила»,[72] спросить, видела ли она этот фильм, и так далее, и тому подобное. Но к чему эти хлопоты? Он пожал плечами, натянуто улыбнулся и пошел за прилавок.
После обеда она была настроена менее дружественно, чем раньше; кажется, она боялась его, и это вполне устраивало Крозетти. Оставшуюся часть дня он потратил на звонки знакомым, выясняя, где можно снять жилье, и с той же целью лазал в Интернете. После работы он отправился в самое приглянувшееся место — в лофт неподалеку от кораблестроительного завода в Бруклине. Там обитал его приятель из колледжа, звукооператор, со своей подругой-певицей. В списке жильцов было много свободных художников, и приятель сказал, что этому району Бруклина предопределено стать новым Уильямсбергом. В здании воняло, но все оно было залито бледно-золотистым светом, проникавшим сквозь огромные грязные окна, и мучительно напоминало жилище Кэролайн. Поскольку Крозетти был человек эмоциональный, этого хватило, чтобы заключить договор, и он спустился по расщепленным ступеням, став на восемьсот долларов беднее и договорившись о переезде после Дня благодарения.
На автобусе он доехал до Сто шестой улицы и направился домой. По пути он прошел мимо черного внедорожника с тонированными стеклами. Машина не принадлежала соседям, чьи автомобили он знал наперечет. Вдобавок в памяти тут же всплыло ночное предостережение Клима, поэтому Крозетти был не то чтобы готов к тому, что произошло дальше, но, во всяком случае, не слишком удивился. Торопливо обойдя автомобиль, он услышал звуки открываемой дверцы и шаги по мостовой, повернулся и увидел двух мужчин в черных кожаных куртках, устремившихся в его сторону. Оба были крупнее него, а один гораздо крупнее. Капюшоны опущены на лица, глаза прикрывают темные очки, что, по мнению Крозетти, свидетельствовало о дурных намерениях. Без долгих размышлений он выхватил из-за пояса пистолет отца и выстрелил в направлении большого бугая. Пуля прошила куртку и вдребезги разбила ветровое стекло машины. Оба парня остановились. Крозетти вскинул пистолет и прицелился в голову бугаю. Они медленно попятились, сели в автомобиль и умчались, взвизгнув шинами.
Крозетти опустился на обочину, свесив голову между колен, и сидел так, пока не прошли тошнота и слабость. Посмотрев на пистолет, как на объект чужеземной цивилизации, он бросил его в портфель.
— Альберт! Что случилось?
Крозетти обернулся и увидел маленькую седоволосую женщину в розовом тренировочном костюме и бледно-голубом кардигане, стоящую на пороге своего бунгало.
— Ничего, миссис Конти. Какие-то парни пытались похитить меня, я выстрелил в одного из них, и они убрались. Все закончилось.
Пауза.
— Хочешь, чтобы я набрала девятьсот одиннадцать?
— Нет, спасибо, миссис Конти. Я сам позвоню.
— Мадонна! А ведь какие тихие у нас раньше были соседи! — воскликнула миссис Конти и вернулась к себе на кухню.
Крозетти собрался и на подгибающихся ногах пошел к своему дому. На обочине сверкал старый «кадиллак», и он мрачно взглянул на него, направляясь к задней двери. Он хотел проскользнуть в дом через кухню, выпить бокал красного вина, подняться к себе и отдохнуть. Но нет — через двадцать секунд после того, как он закрыл дверь, Мэри Пег уже стояла рядом.
— Алли! Вот и ты. Я весь день пыталась связаться с тобой. Почему ты не отвечал на мои сообщения?
— Прости, ма, но я много разговаривал по телефону. — Он набрал в грудь побольше воздуха. — Вообще-то я искал себе жилье. И вроде бы нашел кое-что в Бруклине. С Беком, помнишь его по школе?
Мэри Пег удивленно посмотрела на него и кивнула.
— Ну, это твоя жизнь, дорогой. Но я вот о чем хотела с тобой поговорить. Нам звонил юрист Булстроуда.
— Булстроуд мертв, — сморозил он глупость.
— Да, но у покойников тоже есть юристы по делам наследства. — Она внимательно вгляделась в его лицо. — Альберт, что с тобой?
У Крозетти мелькнула мысль умолчать о случившемся, но он вовремя вспомнил об Агнесс Конти. Та, безусловно, разнесет весть о внедорожнике с тонированными стеклами во всех подробностях, реальных и воображаемых. Поэтому он сказал:
— Присядь, ма.
Они уселись на кухне, Крозетти получил свой стакан вина и рассказал, как все было. Мэри Пег восприняла услышанное неплохо. Фактически, мелькнула у нее мысль, сейчас ей даже лучше, чем было, — учитывая то, что предстояло рассказать сыну.
— Ма, зачем ты это сделала? — взвыл Крозетти, выслушав ее. — Господи! Ненавижу, когда ты затеваешь что-то у меня за спиной.
