Валентин Лавров - Блуд на крови. Книга вторая
— Иду, батя! — Егор, как всегда веселый и исполнительный, улыбнулся отцу, пошел в сарай, чуть косолапя крепкими, обутыми в новые валенки ногами. Он снял с гвоздя тяжелую ременную с кистью узду и пошел запрягать единственную оставшуюся после революционного разорения в хозяйстве лошадь Ромашку. Теперь к посевной решили прикупить еще одну, ибо одной лошадью обходиться ненадежно.
Егор надел на лошадь хомут, засупонил, приладил к оглоблям легкую крашеную дугу.
Тем временем Настасья заботливо уминала в легких беговых санях свежеобмолоченную овсяную солому, постелила на нее дерюжку, сверху прикрыв веретьем, подтыкая его со всех сторон.
— Вот теперь, Егорушка, тебе способно будет ехать! — говорила она, ласково поглядывая на мужа.
Егор обнял жену, потрепал по щекам выбежавших провожать сыновей, принял благословение отца и пошел к саням. На Егоре был крытый овчинный тулуп, который он сильно перетянул кушаком.
— Батя, купи пряников! — кричали дети. — И леденчиков привези.
Егор улыбнулся, согласно кивнул. Он уселся на облучок и тронул умную и сильную лошадь, нетерпеливо переступавшую ногами и просившую хода.
Дорога была наезженной, солнце светило вовсю, так что трудно было глядеть. Ромашка весело бежала в город по набитой дороге, обгоняя седоков и пешеходов.
ДУРНОЕ ЗНАКОМСТВО
До десятого съезда большевистской партии, поставившего Россию на рельсы нэпа, оставались считанные деньки — он начнется в марте 1921 года в Москве.
Но приближение новых времен уже чувствовалось вовсю. И главными их показателями стали рынки. Еще в начале зимы они удручали пустыми рядами. Теперь же, едва милиция перестала конфисковывать у торговцев товары, их изобилие выплеснулось на московские базары и толкучки.
Смоленский рынок во всех путеводителях назывался «Большим». И он действительно был таким, занимая громадную площадь, вмещавшую прорву всякого народа — от честных и наивных крестьян до уголовников всех мастей, шулеров, проституток.
Егор не мог миновать это торжище, ибо оно как раз лежало на въезде в Москву со стороны Можайской дороги. Задрав голову, Егор читал громадный рекламный транспарант, висевший на стене трехэтажного дома:
Большой Смоленский рынок Широкий выбор всего необходимого для провинции,
деревни и местной публики!
МАНУФАКТУРА. ГОТОВОЕ ПЛАТЬЕ. ПРЯЖА. МОСКАТЕЛЬНЫЕ ТОВАРЫ.
МЕХОВЫЕ ТОВАРЫ. ПРОДОВОЛЬСТВИЕ — МЯСНЫЕ ТОВАРЫ -
РЫБНЫЕ ПРОДУКТЫ. МАСЛО. ОБУВЬ. КОЖА. ПОСУДА. МЕБЕЛЬ.
САЛО. МУКА. КОСМЕТИКА. ЧАСЫ. ПИСЧЕБУМАЖНЫЕ И КАНЦЕЛЯРСКИЕ
ПРИНАДЛЕЖНОСТИ. МУЗЫКАЛЬНЫЕ ИНСТРУМЕНТЫ. ГОЛОВНЫЕ
УБОРЫ. КОНДИТЕРСКИЕ ТОВАРЫ и т.п.
Торговля ежедневно, не исключая праздников. Трамваи Б, 5,4,17
Егора интересовало как раз то, что было под этими буквами — «и т.п.». А под ними скрывалось множество различных вещей — от золота и ворованных бриллиантов до лошадей. Вот в конный ряд, с трудом правя лошадью в толпе, Егор и проехал. Здесь торговля была весьма скучной. Еще сказывались недавние войны, когда половину конского поголовья забрали на мировую, а оставшееся сильно пострадало от гражданской или было просто съедено во время голодовок. К тому же близилась посевная, а крестьянин в такое время лошадь не продаст ни за какие деньги, если только не вынудят особые обстоятельства — пожар или другое страшное бедствие.
Цыган опять откуда-то привел древнюю кобылу, которая так и норовила лечь от слабости прямо на снег. Еще два-три человека предлагали старых лошадей, годных лишь для живодерни.
Егор поспрашивал, поинтересовался, на каких рынках лошадиныя торговля нынче идет лучше. Цыган, убедившись, что мужик этот в лошадях разбирается хорошо и клячу не купит, послал его на Сухаревку, но добавил:
— Вряд ли чего найдешь, если только втридорога…
Егор, жалея, что понапрасну промучил Ромашку дальней дорогой, понуро направился с рынка. Он решил возвращаться восвояси.
Вдруг тощий мужик, с испитым лицом, бесцветно-голубыми глазками, щеголявший отличными хромовыми сапогами, спросил Егора:
— Это какой же породы лошадка будет? Уж очень чистая масть — и красавица!
Егору похвала была приятна. Нехорошее чувство, возникшее при первом взгляде на этого прощелыгу, сменилось доброжелательным.
— Отец Ромашки — прекрасный ахалтекинский жеребец, это наш барин сам выводил. От отца у Ромашки длинные сильные ноги и резвый бег.
— А в работе как?
— Старательная лошадка, да приехал купить еще одну…
— С коняками сейчас плохо. Ежели что отдают, так кости да шкуру.
Помолчали. Закурили — каждый свое. Комаров вдруг задумчиво сказал:
— Ну что, парень, на ловца и зверь бежит? Хочу я отличного жеребца отдать. Я, вить, извозом теперь занимаюсь в казенном учреждении. У меня и лошадь теперь государственная. А жеребец — истинно картина, владимирских кровей! Трехлетка! Черт в упряжке, а не конь!
— Куда уж лучше! — заинтересовался Егор. — А чего хочешь?
— Договоримся, главное — в хорошие руки.
— Тогда садись, куда везти?
— Двигай к Калужской заставе, На Шаболовке живу. У меня свой домик, кобылка там стоит.
— Тпрру! — Егор сдержал Ромашку. — Ты, мужик, чего темнишь? То говорил, что жеребец-трехлетка, а теперь — «кобылка«! Слезай…
— Жеребец и есть! Кобылу сосед хочет продавать. Андреев Василий Макарыч — слыхал такого? Напрасно, что не слыхал. Четырьмя домами на Шаболовке владел, а нынче лишь в одном зацепился — номер 25. Советская власть потеснила. Богатый человек. Я дружу с ним. Сегодня утром вместе чай пили. Не глянется мой жеребец, у Андреева сторгуемся. Стой возле лавки, бутылку пойду куплю. Тебя угощу, а там раз — и квас!
— Я не пью.
— Те пьют, которым нальют.
…Через минуту они ехали к Калужской заставе.
ЗА ВЫСОКИМ ЗАБОРОМ
Дорога от Смоленского рынка до Шаболовки недолгая. Комаров успел хлебнуть из купленной поллитровки с «белым горлышком» (водка повышенного качества, горлышко которой заливалось светлым сургучом; обычную заливали красно-коричневым). Комаров опять стал разговорчивым, даже почувствовал к Егору особого рода расположение.
— Эх, парень, коли бы ты мою жизнь знал — заплакал бы! — говорил Комаров, развалясь в санях. — Сам я из витебских. Отец мой алкашик. Меня заделал в 55 лет. С 12 лет я на помещика горбился — туфли евонные чистил и газеты в постель подавал. С 15 лет пить по-черному начал, да еще тогда же меня кухарка кое-чему научила, — Комаров захихикал, показав мелкие гнилые зубы. — Так с той поры и пью — ежедневно.
Помолчал, с задором добавил:
— Пьяный да умный — дьяк думный! Так, парень?
Егор чувствовал себя рядом с этим человеком явно не в своей тарелке. Словно что-то тяжелое и гнетущее наваливалось на него.
Оба замолчали и до самого дома больше не разговаривали.
Выкатили на Шаболовку. Около дома под! № 26 Комаров приказал:
— Стой, прибыли! — и двинул вихляющей походкой открывать ворота. Вошел через калитку во двор, загремел засовами, распахнул ворота, скомандовал:
— Станови лошадь сюды под навес! Дом этот советская власть мне предоставила — как бойцу и партийцу. В мирное время здеся купец Кириков проживал. А теперь — мое, потому как я воевал за трудящих…
Двор был широкий, заваленный какими-то ржавыми железками и битыми бутылками. За высокой оградой — тишина и ни души.
— Где жеребец? — поинтересовался Егор.
— Там, в сарае! — неопределенно махнул рукой Комаров. — Обычай дорогой — выпить по другой. Давай, парень, долопаем бутылку, и тогда продам тебе коня. Поезжай на нем хоть на тот свет, — и Комаров вновь было захихикал, но зашелся в нервическом кашле, и его вырвало на снег чем-то зеленым.
Комаров утер рот рукавом, просипел:
— У меня на жеребца пачпорт есть, там вся его родословная прописана! Прямо царской фумилии.
Вошли в дом. В помещениях — сумрак и сырость. В угловой комнате в правом углу висели две потемневшие иконы. Рядом на стене четыре пустые рамки. Под рамками — кровать, на которой лежали грязные, все в пятнах, перины. Возле окна — стол, застланный скатертью и заваленный какими-то огрызками.
Когда они распахнули дверь, со стола с визгом проворно соскочила на пол громадныя жирная крыса.
— Садись, мужик, сюды! — Комаров рукавом смахнул на пол объедки. — Страсть как выпить хочется.
Он вылил в стоявшие на столе грязные стаканы из бутылки остаток водки и торопливо осушил свой. Егор пить отказался. Он спросил:
— Где паспорт?
— Это сичас! — засуетился Комаров. Он с жадностью опрокинул в себя содержимое стакана, брезгливо отодвинутое Егором. Счастливо рыгнул и полез в большой ящик, набитый какими-то бланками, журналами, газетами, бумагами. Достал целый ворох и положил на стол перед Егором. — Накось, разберись, тут где-то. Я без очков не вижу.
Егор, сидя лицом к окну, с недоумением стал перебирать бумаги. Комаров достал загодя приготовленный молоток, подошел сзади, коротко взмахнул и с силой ударил Егора по лбу. Тот обмяк.
