Артуро Перес-Реверте - Фламандская доска
Сняв руку со спинки дивана, она подалась вперед и даже рот приоткрыла, поглощенная тем, что происходило перед ее глазами; она не собиралась упускать ни малейшей подробности. И это ее движение, казалось, послужило сигналом к возобновлению диалога. Муньос, с засунутыми в карманы плаща руками и свешенной набок головой, смотрел на Сесара.
— Избавьте меня от одного сомнения, — сказал он. — После того, как черный слон съедает белую пешку на а6, белые решают двинуть своего короля с d4 на е5, обнаруживая угрозу шаха черному королю со стороны белой королевы… Как сейчас следует ходить черным?
В глазах антиквара искрой мелькнула усмешка, казалось, они улыбались сами по себе, независимо от невозмутимого выражения всего лица.
— Не знаю, — ответил он после секундной запинки. — Ведь это вы у нас гроссмейстер, дорогой мой. Вам виднее.
Муньос сделал неопределенный жест, точно отстраняя от себя титул гроссмейстера, титул, которым Сесар впервые назвал его.
— И все-таки, — произнес он медленно, растягивая слова, — я настоятельно прошу вас высказать свое авторитетное мнение.
Усмешка, которая до этого поблескивала только в глазах антиквара, добралась наконец и до его губ.
— В таком случае я прикрыл бы черного короля, переведя слона на с4… — Он учтиво наклонил голову в сторону шахматиста. — Как вам кажется, это подходящий ход при данных обстоятельствах?
— Я съем вашего слона, — почти грубо ответил Муньос. — Моим белым слоном, стоящим на d3. После чего вы мне поставите шах конем на d7.
— Я ничего не собираюсь вам устраивать, друг мой. — Антиквар спокойно выдержал его взгляд. — Не знаю, о чем это вы. А кроме того, сейчас немного поздновато для того, чтобы заниматься загадыванием и разгадыванием загадок.
Муньос упрямо сдвинул брови.
— Вы мне поставите шах на d7, — настойчиво повторил он. — Бросьте эти ваши истории и вдумайтесь получше в то, что у вас на доске.
— Чего ради?
— Да ради того, что у вас остается очень мало вариантов… Я уйду от этого шаха, уведя белого короля на d6.
Услышав это, Сесар вздохнул, и его голубые глаза, казавшиеся в этот момент, в неярком освещении комнаты, поразительно светлыми, почти бесцветными, остановились на Хулии. Потом, сунув в зубы мундштук, антиквар дважды кивнул с видом легкого огорчения.
— Тогда, как мне это ни неприятно, — произнес он, и, похоже, его огорчение было искренним, — я буду вынужден съесть второго белого коня — того, что стоит на b1. — Слегка разведя руками, он взглянул на собеседника: — Жаль, не правда ли?
— Да. Особенно с точки зрения коня… — Муньос, прикусив нижнюю губу, вонзил в него вопрошающий взгляд. — А чем вы собираетесь съесть его: ладьей или ферзем?
— Конечно, ферзем. — Сесар выглядел обиженным. — Ведь существуют определенные правила… — Не договорив, он закончил фразу жестом правой руки. Тонкой, бледной руки, на тыльной стороне которой просвечивали голубоватые выпуклости вен и которая — Хулия теперь знала это — с такой же естественностью могла убить; может быть, ее смертоносный размах начинался с того же изящного движения, какое сейчас Сесар проделал ею в воздухе.
И тут — впервые за все время, что они находились в доме Сесара, — по губам Муньоса скользнула та далекая, неопределенная улыбка, которая никогда ничего не означала и была связана скорее с его странными математическими размышлениями, нежели с окружавшей действительностью.
— Я бы на вашем месте пошел ферзем на с2, но сейчас это уже не имеет значения… — тихо сказал он. — Мне только хотелось бы знать, каким образом вы собирались убить меня.
— Не говорите чепухи, — с искренним возмущением в голосе возразил антиквар. Потом, будто взывая к корректности шахматиста, повел рукой в сторону дивана, где сидела Хулия, однако не взглянув на нее. — Сеньорита…
— На данном этапе, — ответил Муньос все с той же смутной улыбкой в уголках рта, — сеньорита, полагаю, испытывает не меньшее любопытство, чем я. Но вы не ответили на мой вопрос… Вы собирались прибегнуть к своей прежней тактике — удару по горлу или в затылок — или же приберегали для меня развязку более классического характера? Я имею в виду яд, кинжал или что-нибудь другое в том же роде… Как вы назвали бы это? — Он на мгновение поднял глаза к расписному потолку, ища там подходящее слово. — Ах, да. Что-нибудь в венецианском стиле.
— Я бы сказал: во флорентийском, — поправил любивший точность во всем Сесар, не скрывая, однако, известной доли восхищения. — Но я не знал, что вы способны иронизировать над подобными вещами.
— А я и не способен, — ответил шахматист. — Абсолютно не способен… — Он перевел взгляд на Хулию, затем снова на Сесара и вытянул вперед указательный палец. — Вот оно, все тут: слон, занимающий доверенное место рядом с королем и королевой. Или, выражаясь более романтично и по-английски, bishop, епископ-интриган. Великий визирь-предатель, плетущий в тени свои интриги, потому что на самом деле это переодетая Черная королева…
— Что за прелестная история, — насмешливо заметил Сесар, медленно и беззвучно аплодируя своими изящными ладонями. — Однако вы так и не сказали мне, как поведут себя белые после потери коня… Честно говоря, дорогой мой, мне не терпится узнать это.
— Слон на d3, шах, и черные проигрывают партию.
— Так просто? Я беспокоюсь за вас, друг мой.
— Да, так просто.
Сесар немного подумал, затем, вынув из мундштука то, что оставалось от сигареты, положил окурок в пепельницу, предварительно аккуратно стряхнув еще тлеющий пепел.
— Это интересно, — проговорил он, поднимая вверх мундштук, как поднимают указательный палец, прося небольшого перерыва. Потом медленно, чтобы не встревожить понапрасну Муньоса, приблизился к английскому ломберному столику, стоявшему возле дивана, справа от Хулии, и, повернув серебряный ключик в замке ящика, отделанного лимонным деревом, достал желтоватые, потемневшие от времени и употребления старинные шахматные фигуры из слоновой кости, которых Хулия никогда не видела прежде.
— Это интересно, — повторил он, извлекая вслед за ними доску и своими тонкими пальцами с тщательно отполированными ногтями расставляя на ней фигуры. — Значит, ситуация у нас такая:
— Точно, — подтвердил Муньос, смотревший на доску издали, не подходя ближе. — Белый слон, уйдя с с4 на d3, делает возможным двойной шах: белой королевой черному королю и этим самым слоном — черной королеве. Королю ничего не остается, кроме как сбежать с а4 на b3 и предоставить черную королеву ее участи… Белая же королева устроит ему еще один шах — на с4, заставляя вражеского короля отступить еще ниже, прежде чем белый слон прикончит черную королеву.
— Этого слона съест черная ладья.
— Да. Но это уже не важно. Без королевы песенка черных спета. А кроме того, после исчезновения с доски этой фигуры партия теряет смысл.
— Пожалуй, вы правы.
— Да, прав. Исход партии — вернее, того, что от нее осталось, — теперь решает белая пешка, стоящая на d5: взяв черную пешку на с6, она будет продолжать идти вперед, пока не окажется на восьмой линии, и никто не сумеет ей в этом помешать… Это случится через шесть или максимум через девять ходов. — Муньос сунул руку в карман и вытащил листок бумаги, испещренный карандашными пометками. — Например, вот таких: d5:с6 Kd7 — f6 Фс4 — е6 а5 — а4 Фе6: f6 а4 — а3 с3 — с4+ Kpb2 — c1 Фf6 — с3+ Kpc1 — d1 Фс3:а3 Лb1 — c1 Фс3 — b3+ Kpd1: d2 с6 — с7 b6 — b5 с7 — с8… (Черные проигрывают).
Антиквар взял листок с записями, затем спокойно — очень спокойно — перевел глаза на доску, продолжая сжимать в зубах пустой мундштук. Его улыбка была улыбкой человека, принимающего свое поражение, задолго до того предсказанное звездами. Он начал одну за другой передвигать фигуры, пока на доске не сложилась финальная ситуация:
— Должен признать, что выхода действительно нет, — произнес он наконец. — Черные проигрывают.
Взгляд Муньоса поднялся от доски на лицо Сесара.
— Брать второго коня, — заметил шахматист, как всегда, без эмоций, — было ошибкой.
Антиквар, все с той же улыбкой, пожал плечами.
— Начиная с определенного момента у черных уже не было возможности выбора… Скажем так: они стали пленниками своего собственного движения, своей собственной естественной динамики. Этот конь как бы блокировал развитие игры. — На какое-то мгновение Хулия уловила в глазах Сесара отблеск гордости. — В общем-то, она была почти совершенной.
— Но не в шахматном плане, — сухо отозвался Муньос.
— Не в шахматном?.. Мой дражайший друг, — антиквар сделал исполненный презрения жест в сторону фигур, — я имел в виду нечто большее, чем простую шахматную доску. — Его голубые глаза вдруг сделались глубокими, словно окна в некий тайный, скрытый мир. — Я имел в виду саму жизнь — эти шестьдесят четыре клетки черных ночей и белых дней, о которых говорил поэт… А может быть, наоборот: белых ночей и черных дней. Все зависит от того, с какой стороны от игрока поместить изображение… Или зеркало, если уж мы используем символику.
