Ирина Мельникова - Агент сыскной полиции

Тартищев крякнул, поднес руку к затылку и смущенно произнес:

– Полно, Анастасия Васильевна! Не стоит душу бередить! – И вдруг совершенно растерянно добавил: – Выходите за меня замуж, чего там!

Женщина побледнела и уставилась на него полными слез глазами.

Тартищев отвел взгляд в сторону и заговорил торопливо и несколько бессвязно:

– Вряд ли я найду случай, чтоб сказать вам об этом вторично... У меня служба... День и ночь... Я не могу дать великого счастья... Но... – Он яростно потер затылок и уставился на Анастасию Васильевну откровенно больным взглядом. – Я – грубый и бестактный. Я старый «сусло», и многие меня терпеть не могут в Североеланске, многие попросту боятся... – Он вновь отвел взгляд и пробурчал: – Кажется, я влюбился в вас по уши... И если вы согласны?..

– Согласна, – быстро сказала Анастасия Васильевна и улыбнулась сквозь слезы. – Я б непременно сама вам об этом сказала, Федор Михайлович, если б вы не решились. Я ведь смелая женщина, и еще тогда, когда вы растоптали мою любимую этажерку и уронили ширму, я поняла, что вы никуда от меня не денетесь.

– Ширму? – поразился Тартищев. – Но вы тоже придумали. Понаставили их на дороге...

– Ничего, – Анастасия Васильевна махнула рукой, – я думаю, мы заведем более прочную мебель.

Она подошла к Тартищеву и безбоязненно поцеловала его в губы. Федор Михайлович словно поперхнулся от неожиданности и быстро, точно испугавшись, что женщина передумает, обнял ее. И в тот же миг зацепил ногой изящный туалетный столик и уронил его. На пол с грохотом и звоном посыпались какие-то баночки, флакончики, коробочки, корзинка с рукоделием и несколько белоснежных, мал мала меньше мраморных слоников... Тартищев чертыхнулся и в полной растерянности уставился на сотворенное им бесчинство.

Анастасия Васильевна расхохоталась, обняла его за шею, заглянула в глаза и снова поцеловала. И тогда Тартищев вздохнул и, словно сдаваясь на милость победителя, тоже поцеловал ее в губы, крепко и основательно...

Эпилог

Алексей шел по городу, сжимая в руке букетик ромашек. Бездонное, бледное с утра небо обещало несусветную дневную жару, но с реки отдавало прохладой, над головой носились стрижи, он только что вышел от парикмахера, и запах лавандовой воды удивительно переплетался с запахом неизвестных ему трав, которыми заросли подворотни и скверы Североеланска.

Он нес ромашки, которые купил у цветочницы на углу Миллионной и Почтамтской, не представляя, кому и зачем их подарит.

– Алексей Дмитриевич? – послышалось за его спиной, и Алексей обернулся. Из остановившейся от него за десяток шагов коляски выглядывало знакомое лицо с рыжеватыми усами. Лямпе расплылся в улыбке, а из глаз его струился прямо-таки лучезарный поток счастья. Сломанная нога покоилась на специальной скамеечке, а в руках он сжимал трость драгоценного черного дерева. Ручка у нее была вырезана в форме головы пантеры, которая скалилась на Алексея непомерно длинными клыками.

– Подвезти? – справился жандарм и даже хлопнул приглашающе ладонью по сиденью слева от себя.

– Благодарю вас, – Алексей весьма учтиво склонил голову, – я пройдусь.

Лямпе вновь улыбнулся, только глаза перестали сиять от счастья, и произнес уже более настойчиво:

– А все-таки подвезти?

– Хорошо, подвезите, – Алексей понял, что жандарм не отстанет, и, обойдя коляску с другой стороны, сел рядом со штаб-офицером.

Тот искоса посмотрел на него и ткнул тростью в спину жандарму, сидевшему за кучера.

– Трогай, Ковалев, – и принялся мурлыкать какую-то мелодию, но вдруг замолчал и с явным ехидством в голосе спросил: – И как ваша матушка, Алексей Дмитриевич, смирилась с тем, что вы не пошли по стопам ее драгоценного супруга, вашего батюшки?

Алексей с удивлением посмотрел на него:

– О чем вы, Александр Георгиевич?

Лямпе недовольно дернул носом.

– Не прикидывайтесь простачком, Алексей Дмитриевич. Ваш папенька спал и видел, что вы тоже займетесь геологией, как он сам и ваш старший брат. Пойдете, так сказать, по проторенной тропе. В науку ударитесь, в минералогию... А вы? Или это злой умысел вашего дядюшки? Его чрезмерная настойчивость? И как я знаю, вы ведь поначалу даже не помышляли служить в полиции. Что вас заставило изменить мнение о ней? Я, конечно, понимаю Владимира Гавриловича. Его фанатизм соразмерен лишь с фанатизмом самого Тартищева. Он кого угодно в состоянии уговорить, а если не уговорить, то заставить. – Лямпе вздохнул. – Поразительный все-таки человек Владимир Гаврилович Сверчков! Родного племянника загнал в Сибирь за совершенно пустяшное прегрешение. – Лямпе с любопытством посмотрел на Алексея. – Кстати, вам известно, что Тартищев в свое время отбил у вашего дядюшки невесту и увез ее в Сибирь? Графиню Анну Лукьяновну Бологову... И кто? Сын капитана парохода... А дед его вообще шаланды по Черному морю гонял, рыбу ловил... А он, видите ли, на графине вздумал жениться.

– Нет, я ничего про это не знаю, – ответил Алексей и со всей твердостью, на которую сейчас был способен, спросил: – У вас ко мне дело?

– У меня к вам предложение, – быстро проговорил Лямпе. – Переходите ко мне на службу!

– К вам? – удивился Алексей. – Зачем мне переходить к вам на службу? Я и так уже служу.

Лямпе поморщился.

– Вы сами не понимаете, что говорите. Служить в жандармском корпусе великая честь, и не каждому это предлагают. Вы из старинного дворянского рода, ваш отец был всемирно известным ученым, профессором, почетным академиком многих академий... А вы себя точно в пропасть толкаете! – Жандарм усмехнулся и погрозил ему пальцем. – Объясните, любезный, вы что, всю жизнь хотите просидеть в нашей дыре? Вам в столицу надо возвращаться, карьеру строить. В нашем корпусе и денежное содержание несоизмеримо выше, и возможностей продвинуться по службе больше. Запомните, мы два раза не предлагаем. Выбирайте: или Сибирь, или возвращение в столицу.

– Не искушайте, Александр Георгиевич, – улыбнулся Алексей. – Я свой выбор сделал. А что касается службы, то сыщиком я с детства хотел стать, только родители запретили мне даже мечтать об этом. Поэтому я закончил Горный институт и совсем не помышлял, что буду полицейским. Вернее, надеюсь, что буду, когда кончится испытательный срок.

– Ну и дурак, – вздохнул Лямпе, – впервые вижу, чтоб от подобного предложения отказывались. – Он недовольно покачал головой. – Ладно поговорили и забыли! – И приложил ладонь к козырьку. – Честь имею! Письма будете писать, передавайте привет дядюшке!..

Алексей бегом пересек Тобольскую улицу, вспомнив вдруг, как подъезжал сюда в первый раз на дряхлых санках, вспомнил лютый холод и пронизывающий насквозь ветер... По привычке удивился подобным контрастам сибирской погоды и зашел в управление.

Тартищев ждал Алексея. Рука Федора Михайловича все еще лежала на перевязи, но бледность сошла, и он был необычайно весел и оживлен.

Обняв Алексея за плечи, он подвел его к креслу.

– Присаживайся, орел! – И с преувеличенным удивлением оглядел его. – Надо же, ни одного синяка не осталось!

– Стараемся! – улыбнулся в ответ Алексей.

– Зато я словил... – кивнул на повязку Федор Михайлович и уже серьезно спросил: – Лямпе, небось, к себе вербовал?

Алексей сделал вид, что не удивился подобной проницательности. Тартищев вполне мог увидеть коляску жандарма из окна кабинета.

– Он меня только что до управления подвез и предлагал перейти на службу в корпус жандармов.

– Хорошо, если так, – вздохнул Тартищев и покачал головой. – Ну, Александр Георгиевич, ну и сукин сын... Так и норовит меня по всем статьям объегорить. Но это ничего, – он хлопнул Алексея по плечу, – тут он хоть в открытую играл, а мог ведь предложить и втайную на него работать. Слишком ему хочется меня собаками затравить. Но учти, не нашлось еще того волкодава, которого я порвать не сумею. – Тартищев рассмеялся. – Дядьку твоего вспоминал?

– Вспоминал... – Алексей вскочил на ноги. – Прошу прощения, Федор Михайлович, что не изложил все обстоятельства до конца...

Тартищев усмехнулся.

– Конечно, это полнейшее безобразие, что начальника сыскной полиции пытаются обвести вокруг пальца. За одно это я должен гнать тебя из полиции в три шеи.

Алексей побледнел.

– Но... – Тартищев поднял вверх указательный палец и назидательно произнес: – Ты все ж молодец, что не воспользовался именем отца и дядьки, не требовал снисхождения и тянул лямку наравне со мной и Иваном... – Он подошел к столу и взял в руки небольшой портрет. – Смотри, это моя Аннушка. Когда-то мы были великими друзьями с Владимиром Гавриловичем, в одном университете учились... Но судьба так сложилась. – Тартищев взглянул еще раз на портрет, осторожно погладил его пальцами и отложил в сторону. – Аннушка каталась на яхте с молодыми людьми, друзьями ее старшей сестры. Ирина Лукьяновна была замужем за великим князем Евгением. По какой-то причине яхта загорелась. Наша шаланда, а я в каникулы частенько ходил в море с рыбаками, оказалась неподалеку. Мы спасли несколько человек, в том числе и Аннушку. Она четыре дня провела в доме моего деда в Одессе... А потом так случилось, что мы обвенчались против воли и моих, и тем более ее родителей. Был грандиозный скандал, и мы вынуждены были уехать куда подальше... Но, – он опять взял в руки портрет, – видно, если написано на роду, как погибнуть, тот свою смерть там и найдет... Утонула моя Аннушка и сына за собой увела!.. – Тартищев неловко улыбнулся. – А я ведь тоже не помышлял, что стану полицейским, но судьба по-своему распорядилась. И я теперь ни о чем не жалею! – Он протянул Алексею портрет. – Смотри, вот эта женщина, из-за которой мы уже почти тридцать лет не знаемся с твоим дядькой.