Евгений Сухов - Княжий удел
— Дочка мне твоя старшая приглянулась… Кажется, ее Настасьей звать.
— Настасьей.
«Стало быть, и эта Настасья, — подумалось Шемяке, — может быть, так же и в любви понимает».
— Пусть перину мне постелет, да помягче! Притомился я малость, спать хочу.
Видать, и вправду о Шемяке молва ходит, что до баб большой охотник.
— Куда льешь, дурья башка! Не видишь, край уже, — укорил Дмитрий Юрьевич, смахивая с кафтана вино. — Ну так что скажешь, боярин? Или чести не рад? А может, ты московского князя отказом хочешь обидеть?
Последние слова прозвучали угрозой. О Дмитрии Шемяке говорили разное. В городе сказывали, что приглянулась ему как-то жена боярина Бобра, так он того к татарам в Большую Орду послом отправил. Там его живота и лишили. После чего к жене-красавице его заявился. Она окаянного отвергла и, простоволосая, через весь двор бежала, спасаясь. Догнал ее Дмитрий и мечом посек.
— Видать, ты от счастья совсем онемел, боярин. А может, не рад ты?
— Рад, государь! Конечно, рад! — Михаил Алексеевич старался не показать своего огорчения. — Вот только не знаю, как дочери об этой чести сказать.
— Ты отец, тебе и говорить. Хотя постой!.. Я и сам могу попросить Настасью перину постелить.
Шемяка поднялся с лавки и сделал шаг к женской половине дома.
— Постой же, государь! Постой, Дмитрий Юрьевич, — запротестовал боярин. — Я сам дочке об этой радости сообщу!
Михаил Алексеевич переступил порог девичьей.
— Пошли прочь! — прикрикнул в сердцах боярин на дворовых девок, которые тотчас разлетелись птахами в стороны. — Оставьте меня с дочерью… Прости меня, боярышня, прости, дочь, — упал Михаил Алексеевич перед девицей на колени. — Князь Московский Дмитрий просит, чтобы ты ему перины стелила. Коли откажешь, погубит он весь наш род, а нас со двора выставит. Коли согласишься, в роскоши да богатстве заживем. Еще два села в кормление отдаст, так я те села в приданое тебе отдам. Против такого богатства ни один парень не устоит!
Настасья неловко освободилась из батюшкиных объятий, поднялась. Видно, беда и вправду большая, если от нее не сумели заслонить даже отцовские руки. «Если бы матушка была жива, смогла бы что-нибудь присоветовать. Может, и обошлось бы», — вздохнула боярышня.
— Перину мне несите, князь Дмитрий Юрьевич отдыхать желает! — кликнула Настасья сенную девку.
Дмитрий Шемяка уже ждал Настасью и, когда она перешагнула порог, не мог скрыть восхищения. Сейчас, стоя перед ним в одной рубашке, она показалась ему еще краше. Даже ростом сделалась выше, длинная сорочка едва касалась голых пяток, а белая холщовая ткань обтягивала округлые бедра.
Настасья положила перину на сундук, умело подбила слежавшийся пух и, поклонившись государю, произнесла:
— Сделано, князь.
Дмитрий Юрьевич не сводил с девки взгляда.
— Знаешь, кто я? Князь Московский! А Васька, брат мой, на дворе моем в сарае мерзнет. Отца твоего теперь конюшенным сделаю. Дворец конюшенный стеречь станет и лошадок моих холить. Пусть помнит о чести. Ты поближе подойди, Настасья, чего в угол вжалась? Рубаху мне помоги снять… Да ты прижмись, прижмись ко мне покрепче, тогда и снимешь. Чего же ты меня сторонишься? Чай, я не прокаженный какой, а господин твой!
Настасья помогла Дмитрию снять рубаху, прохладные пальцы едва касались его плеч. Взглянув на его плотно сбитую фигуру, девка вдруг зарделась.
— Что? Мужниного тела не видывала? — спросил беззастенчиво Дмитрий Юрьевич. — Вона как загорелась!
Князь поднялся с лавки, взял из ее рук рубаху и швырнул далеко в угол, потом бережно, словно пытался снять с девичьих плеч мотылька, развязал узенькие тесемки. И сорочка белой легкой волной упала к ее ногам.
— Вон ты какая! — выдохнул Дмитрий, увидав Настасью всю. — Хороша девка, ничего не скажешь!
Настасья перешагнула сорочку, словно освобождалась от плена, и сделала шаг навстречу московскому князю.
Дмитрий поднял боярышню на руки и положил на постель. Девка так и утонула в пуху.
— Стало быть, ты девка? — хмуро поинтересовался Дмитрий.
— Девка, — честно призналась Настасья, натягивая одеяло до самого подбородка.
Дмитрий отряхнул налипший сор со стоп, повалился в перину рядом с Настасьей и довольно хмыкнул:
— Давно у меня девок не было. Ты только ноги пошире раскинь и не ори! Не люблю я этого.
Несколькими часами позже, расслабленный и с приятной истомой в ногах, Дмитрий Юрьевич вышел во двор. После душной и жарко натопленной горницы мороз показался ему особенно крепким. Князь уткнул нос в густую овчину и спросил у боярина Ушатого:
— Уж не околел ли Васька в такой мороз?
— Не околел, — уверил боярин Ушатый, — час назад к нему забежал. В углу сидит и молится все. Видно, грешил много, если до сих пор грехи замолить не может.
— Будет тебе! — одернул боярина князь.
На миг он почувствовал нечто похожее на жалость к брату — не хватало, чтобы холопы князей поучали. Дашь волю, так он и на московского князя голос повышать станет.
Василия Васильевича стерегла дюжина стражей. Они уже продрогли изрядно: толкали один другого в бока, прыгали и, казалось, совсем забыли о своем великокняжеском пленнике. Но стоило юродивому приблизиться к сараю, как тотчас раздался предостерегающий окрик:
— А ну пошел отседова! Не видишь, что ли, нельзя тут ходить!
Это был Иосий-юродивый. Известный всей Москве своими прорицаниями и чудачеством. Однажды он предсказал ураган, который разрушит одну из церквей. Так и случилось. В другой раз предвещал, что загорятся посады, а в полыме сгинет множество народу. Сбылось и это. В народе с тех пор юродивого стали называть Иосий-кликуша. Юродивого боялись и обходили стороной, но как обойти приближающуюся беду? Спастись от ненастья можно только под крышей. Или не знать о ней вовсе. Вот поэтому, заприметив Иоську-кликушу, люди крестились и бежали прочь.
— Это кто здесь на Иоську голос повышает? — вышел из темноты Дмитрий Юрьевич.
Позади князя двое бояр: Ушатый да Никита Константинович.
— Не признал я Иоську, — оробел отрок, — думал, тать какой крадется. Василия отомкнуть хочет.
— Прости его, святой отец, — сказал Дмитрий и, взяв ладонь старика, притронулся к ней сухими губами.
— Знаю, зачем пришел, — заговорил Иоська, — подумай, князь, только Господь Бог наш и может судить.
Иоська-юродивый говорил так, словно сумел проникнуть во все тайные думы князя, только взглянет — и прочитает все помыслы. Трудно понять, кто помогает кликуше: бес или Господь. И нужно ублажить обоих. Иоська смотрел проницательно и строго, как будто докопался до самых сокровенных мыслей Шемяки, видел то, о чем не догадывался и сам князь. Не находилось смельчака, который посмел бы прогнать Иоську-кликушу со двора. Дмитрий Юрьевич терпеливо ждал, когда юродивый насмотрится вволю. Но Иоська сгинул в ночи, наводя своим каркающим голосом суеверный ужас.
— Помни же, о чем я сказал, Дмитрий! Помни!
Еще некоторое время все молчали: и охрана Василия Васильевича, и бояре. Сказанное испугало всех, а потом Дмитрий махнул рукой и чертыхнулся в сердцах:
— Принесло его! Чтоб ему!.. — не договорил Дмитрий, по всему видать, Божьей кары опасался. — Отопри сарай! Ваську хочу посмотреть.
— Сейчас, государь, это я мигом, — заспешил молоденький отрок, отворяя дверь.
Василий стоял в углу на коленях. Спина его, несмотря на лютый холод, оставалась открытой, а может, мороз не трогал князя, не мешал ему молиться. Василий обернулся на скрип отворяемой двери и в свете горящих факелов увидел Шемяку. Он поднялся, поклонился ему, как если бы приветствовал старшего брата, и произнес:
— Здравствуй, брат, здравствуй, Дмитрий Юрьевич, любезный мой…
— Любезный! — закричал вдруг Дмитрий. — А что ты сделал для любезного брата?! Братья тебе нужны для того, чтобы водили за тобой коня, как это делал мой батюшка Юрий Дмитриевич в Орде! Ты этого хотел?! — Дмитрий подошел к Василию совсем близко, ухватил рукой за подбородок и заорал в самое лицо: — Нет, ты скажи мне! Ты этого хотел?! А может, ты хотел, чтобы твой любезный брат подставлял тебе под ноги скамейку, подобно холопу, когда ты будешь залезать на коня?! Ответь же нам, православным, брат мой родимый, зачем ты привел татар на нашу землю?! Зачем ты им Русь продал?! Зачем отдал им наши города в кормление?! — Шемяка вдруг умолк, вспомнилось предостережение Иоськи-кликуши, но оно тут же потонуло в гневе, подобно камню, брошенному в воду. — Татар ты любишь сверх меры, вот оттого и речь их поганую изучил! Христа почто обижаешь?! Иуда ты! — выговаривал Дмитрий страшные слова. — Хотел ты меня отцовского удела лишить, так теперь сам без удела останешься!
Василий не смел возразить, слушал братову речь покорно.
— Поделом, поделом мне… — шептали его губы.
