Николай Свечин - Хроники сыска (сборник)
– А отряд Пугачева через село не проходил?
– Сам-от я родился через пять лет после того. Старики говорили, вроде проходил…
– Пугачев, дедушка, никак не мог через Чиргуши идти. Он всего пять дней как действовал в Нижегородской губернии. 20 июля 1774 года взял Курмыш, а 25-го уже удалился на Алатырь. Его отряд шел через Четаево, Медяны, Явлеи и Стемасы, по юго-востоку губернии. Сто пятнадцать верст отсюда, ближе не был.
– Ну, ты ученый, тебе виднее.
– А Городнову ты как сказал? Что был здесь Емелька?
– Да он пристал, как польский солдат… Ему хотелось, чтобы был; ну, я и не стал огорчать.
Тут лишь старик понял, что сболтнул лишнего, и поперхнулся. Павел Афанасьевич быстро допил молоко и вернулся в барскую усадьбу. Там Дедюлин рассказал ему, как прошел сход. Мужики орали, требовали мельницу с капустником, махали поддельным договором. Обстановка была нервная, но кавалергард выстоял. Договорились передать спор на усмотрение мирового судьи. Мужики были уверены, что за взятку добьются своего, и охотно на это согласились. Благово обещал, что завтра с самого утра отобьет телеграмму Лыкову и уже к вечеру тот приедет с бумагами.
Перед сном Павел Афанасьевич опять расспрашивал старика камердинера Архипа. Теперь его интересовали деревенские приятели Мишки Телухина. Архип вспомнил, что из тюрьмы Мишка возвратился вместе с Гаврилой Ряхиным, таким же слопенем[111], как и он. Оба сидели за кражу по одному делу и вышли на волю одновременно. Сейчас, по словам камердинера, Ряхин в деревне, сильно пьет и озорует.
Решив завтра навестить коллегу утопленника, Благово собрался лечь спать. Умывшись и переодевшись в халат, он укладывался уже в постель, как вдруг неожиданно захолодило между лопатками. Сыщик резко отшатнулся в сторону. В ту же секунду с улицы раздался выстрел, зазвенело разбитое стекло, и заряд дроби пролетел возле самого бока. Если бы не маневр, угодило бы прямо в живот…
Когда Благово с Дедюлиным выбежали на улицу, никого, конечно, там уже не было. Выковыряв из полы халата пару дробин, статский советник расположился во внутренних комнатах и вскоре уснул. За ужином он пытался поговорить со свояком о деде Паисии и о его невидимой власти над селом. Шура поднял сыщика на смех.
– Вольно же тебе было слушать этот рамолисмент[112]. Старик уже давно из ума выжил, никто его всерьез не воспринимает. Сходом заправляют Корчажкин и братья Дудкины. Видел бы ты, как они выступали – прямо Дантоны!
Дедюлин назвал известных деревенских горлопанов, которых истинные управители ловко выставили на передний план. Благово не стал спорить с родственником. Ему оставалось лишь молча сожалеть о том, что русские помещики, даже живущие в деревне, так и не способны понять крестьянский мир. Сколько же неприятных открытий грозит им лет через тридцать…
Утром, под охраной слуги, он приехал в Лукоянов и отослал в сыскное отделение зашифрованную телеграмму. В ней приказывалось Лыкову вместе с Титусом, вооруженными, приехать к вечеру в село, по возможности, незамеченными. И, конечно, привезти Дедюлину копии межевых бумаг из архива Дворянского банка.
Прямо из уезда статский советник заехал в ветхую запущенную избушку Гаврилы Ряхина. Тот, облаченный в суровую рубаху с кокетливыми синими ластовицами[113] (тоже труженик!), лежал на лавке и, несмотря на ранний час, тянул из ковша бражку. Ряхин явно относился к особому типу русского мужика, все более сейчас распространенному. «Пашни меньше, зато простору больше; избы не крыты, зато звон хорош!»
– Кого еще принесло? – спросил он недовольно, увидав незнакомого барина.
– Можешь называть меня «ваше высокородие».
Мужик сразу вскочил и оправил рубаху.
– Виноват, ваше высокородие, не ждал таких гостей.
– Мишку Телухина вчера мертвым нашли. Что имеешь сказать об этом?
– Не могу знать! С ноября уж не видались… Баяли, утек он; а вишь, как обернулось. Однако, ваше высокородие, перед тем, как пропасть… то есть, значится, сгинуть, говорил мне Миха, что скоро будет богат. Вот. В кабаке, грит, посидим…
– Богат? А на чем он сбирался разжиться, не сказал?
– Никак нет. Баял токмо, что богача одного подмикитил.
– А кого, не доложился?
– Не. Загадки строил.
– Он приятель твой был, Мишка-то?
– Ага. Вместях ходили в чужую клеть молебны петь.
– Что он был за человек?
– Словотер изрядный! Бывало, такую водотолчу разведет, что ого-го… За его языком не поспеешь босиком. Умел, редькин сын, чужому человеку мозгу набекрень свернуть. Как говорится, боек, каналья, весь в поповский род пошел!
– Складно врал?
– Не то слово! В арестантском отделении скушно сидеть-то. Так он, бывалыча, такую муть намутит – все про часы забудут. Весело…
– А в камере с вами кто еще сидел?
– Разные люди были.
– А про клады там, особенно пугачевские, разговоры не заходили?
Ряхин озадаченно посмотрел на статского советника.
– Был там один, Колотило звали…
– Это который из цирка Чинизелли на спине выручку[114] унес?
– Тот самый! Знаете его, ваше высокородие?
– Как же, самолично арестовывал. Извини, забыл представиться. Я – начальник нижегородской сыскной полиции Благово. Слыхал?
Гаврила окончательно смешался.
– Вижу, что слыхал. Хочу я найти убийцу Телухина. Расскажи, что у вас там было с Ванниковым… то бишь с Колотилой. Ведь было что-то?
– Ну, однажды зашел разговор про клады. И Колотило сказал: «Вранье все это. Никаких кладов сыскать не можно; они все заговоренные. Ежели не знаешь заговора, то он тебе в руки не дастся, как ни копай. Но, грит, не надо их добывать, землю ковырять, можно на них лучше заработать. Нужно токмо дурака найтить».
– И показал, как карты рисуются, будто бы старинные. Так?
– Точно так, ваше высокородие. Все-то вам разызвестно. Правильно про вас в ротах баяли…
– Колотило нарисовал Мишке такую поддельную карту?
– Этого я наверное не знаю. Шептались они че-то там, долго, но секретно. Он не говорил.
Благово надел картуз, развернулся к двери, потом остановился, оглянулся.
– Чем думаешь заняться?
– Не решил еще, ваше высокородие. Тут покудова поживу, а осенью в Нижний подамся.
– На чужой хлеб инда зубы скрипят?
– Надо же что-то бусать[115]. Мы акридами не питаемся…
– Чтоб возле барского дома тебя не замечали. Услышу – в муку изотру.
– Понял, ваше высокородие. Ни-ни! Где живешь – не свинячь; понятное дело.
Пуганув для порядка Ряхина, Павел Афанасьевич отправился в усадьбу. Общая картина произошедшего уже сложилась в его голове, не хватало только одной детали. Выяснить ее сыщик решил у того же деда Паисия.
Долгожитель сидел на своей завалинке с той же медалью на кафтане.
– Дед, а в меня вчера вечером стреляли.
– Попали али как? – не без издевки поинтересовался Паисий.
– Видишь же, что нет.
– Ну, народ пошел неуклюжий, в барина попасть не могут…
– Ты, старик, присматривай за своим языком, – рассердился Благово. – Я ведь не посмотрю, что тебе сто два года!
– А отстань, – отмахнулся дед. – Скажи лучшее, чей-то это ты про Пугачева вчерась расспрашивал?
– Ты когда семейства перечислял, что в бунте были замешаны, помянул и Телухиных. Мишка, которого утопили, из ихнего роду?
– Из него. Прадед Мишкин в Алатыре трех помещиков повесил, с женами и детями. Их туда мужики со всей округи свозили, а Пугачев судил. Вот прадед-то палачом к нему и нанялся. Буйный был шибко, я его помню. Сын его, Мишкин дед, который давеча на Сергия и Вакха[116] помер, такой же был.
– Что, прадеда Телухина за помещиков не наказали?
– Выпороли для порядку, да и все. Мужики его не выдали.
– Ну и дела… За трех помещиков – одна порка. Михельсона на вас не было.
– У вас, у Благово, на Пугачева обиды быть не должно. Вы ж через него славно разжились!
– Что ты имеешь в виду, старик?
– Будто не знаешь! Прадед твой, Арсений Иваныч, рази не на дочке Кроткова женился? Приданого взял сто тыщ. А забыл, откудова эти деньги взялись?
Благово и не подозревал, что на селе известна эта история. Действительно, его прадед был женат на дочери симбирского помещика Степана Егоровича Кроткова, и через это разбогател. Кротков, бедный дворянин с двадцатью детьми и несколькими всего крепостными, вел полуголодную жизнь, пока не случилось пугачевское восстание. Лжеимператор захватил его маленькое имение и сделал в нем один из своих лагерей. Туда свозились ценности со всего Поволжья. Были выстроены амбары, и восставшие забили их под завязку золотом, серебром, церковной утварью и дорогими материями. Когда бунт был подавлен, правительство объявило, что все оставленное разбойниками в имениях, сделанных притонами, поступает в пользу их владельцев. Кротков, взятый Пугачевым с собой в бега, сумел благополучно ускользнуть от него. Когда он вернулся домой, то обнаружил там огромные сокровища… Новый Крез купил несколько поместий, в одном из них выстроил церковь и передал туда всю утварь с облачением. Но подгадил старший сын. Без ведома отца он продал лучшее его владение вместе с крестьянами, в число которых вписал и отца, под именем Степан Егоров. Скандал получился большой, папаше пришлось долго доказывать через суд свою прежнюю личность…
