Валентин Лавров - Блуд на крови. Книга вторая
Макаров выяснил, что памятная ему Малка Грам подкупила стражников и те за сорок рублей перетащили через границу тюки с подрывной литературой. (Следствие установит, что стражники таскали через государственный рубеж даже…взрывчатку!)
Макаров скрежетал зубами от досады. Он-то хорошо помнил, что спас от тюрьмы супругов Грам. Теперь оставалось быть последовательным. Он вынес резолюцию: «В действиях чинов Ви-ленского охранного отделения незакономерности не усматриваю».
Солдаты Титехин, Шестрюк и Гусев были преданы военному суду. Супруги Грам арестованы. Началось следствие.
ЭПИЛОГ
Эта история была столь громкой, что попала на полосы газет. И скандал не затихал более трех лет. Дошло до того, что Государственная дума 3-го созыва по предложению присяжного поверенного и близкого к Л. Н. Толстому Василия Маклакова сделала запрос Столыпину.
Объяснения давал Макаров. Случилось это 19 ноября 1908 года. Теперь он изменил политику. Эта история ему изрядно надоела. С трибуны думы он заявил (дословно):
— Показания Малки Грам и ее супруга не имеют никакой цены. Ведь это евреи, профессиональные контрабандисты и, к тому же, они содержат публичный дом. Правосудие должно сказать свое суровое слово!
Увы, Малка не стала ждать этого «слова»! Отпущенная под расписку о невыезде (помог Баранов?), она вместе с мужем в последний раз перешла границу Российской империи и поселилась в Берлине на Лютерштрассе.
Сама она растила на подоконнике в ящике цветочки, а Исаака отправила работать на стройку: «Чтоб глаза не мозолил!»
Однажды эту идиллию нарушил Кондратий Федорович Усалов. Каким образом он нашел беглянку, осталось навсегда неизвестным. Лишь соседка позже покажет следствию: «В начале мая у фрейлейн из России появился мужчина — видный такой, в элегантном клечатом пиджаке и лакированных туфлях. Я видела, как мужчина снял с головы канотье, поцеловал фрейлейн в губы и преподнес ей роскошный букет роз. Такой стоит не менее пятидесяти марок!»
Добавим, что мужчина при этой встрече с восхищением произнес фразу, которую не могла понять немка, не знавшая чужого языка:
— Малка, ты фантастическая женщина!
Что касается следствия, то оно возникло по весьма печальному поводу. 17 мая 1909 года Исаак грам не вернулся с работы. Малка заявила в полицию. Несчастного нашли в яме с раствором. Из бетона торчала нога в сильно сношенном ботинке. Следствие пришло к выводу, что пострадавший попал в яму по собственной неосторожности.
Ровно через год вдова и бывший российский сыщик Усалов официально соединили свои жизни.
СМЕРТЬ БИБЛИОФИЛА
Уже не за горами были страшные годы мировой и гражданской войн, революционных декретов и коммунистических концлагерей. Но пока что великая Россия развивалась быстрыми темпами и всячески благоденствовала. Преступность была одной из самых низких в Европе. Тем ужаснее показались те кровавые события, которые случились в Москве, близ Тургеневской площади.
В ПЕТЛЕ
Яков Давыдович Рацер лицом был значительным и известным. Выпускник Филадельфийской консерватории по классу скрипки, он избрал коммерческую стезю. Он торговал, как явствовало из многочисленных рекламных проспектов, «топливом и лесным материалом». Времени Рацеру всегда не хватало. Вот почему ранним августовским утром, когда у людей его круга принято еще вкушать сон, он спускался по мраморным ступенькам дома № 8, что на Тургеневской площади.
Рацера почтительно приветствовала консьержка — Мариана Пятакова, особа лет пятидесяти с громадными маслинообразными глазами на когда-то симпатичном, а теперь уже щучьем лице:
— Яков Давыдовыч, такая рань, а вы уже на ногах! Совсем себя не бережете.
Общительный Рацер добродушно объяснил:
— У моей тетушки Анны Ивановны сегодня день рождения — восемь десятков лет живет, очень милая старушка! Вот и хочу навестить ее спозаранку, подарочки передать. Путь далекий — в Лосиный Остров, а мне уже в полдень необходимо быть в Правлении банка.
Возле подъезда, в тихом дворе, уже ожидала коляска, запряженная парой. Жеребцы в богатой сбруе с серебряным набором нетерпеливо перебирали копытами, томясь своей силой и жаждая быстрого бега. Возле коляски, и тоже нетерпеливо, прохаживался кучер Терентий Хват (не кличка — фамилия). Это был парень невысокого роста, узкий в талии и плечах, но жилистый и необыкновенно ловкий, еще в юные годы успевший поработать в цирке А. И. Саламонского акробатом.
Терентий вежливо снял картуз:
— Доброе утро, Яков Давыдович! Поди, опять опаздываем? — и легко подсадил худощавого Рацера.
Тот, приваливаясь к удобной спинке сиденья, философски изрек:
— Если хорошо работать, то времени всегда хватать не будет.
— Стало быть, гоним с ветерком? — с готовностью ответил Терентий, вскакивая на облучок.
Рацер с легкой грустью улыбнулся:
— Да, братец, гони! Если однажды и повезут нас медленно, то лишь в последний путь.
Коляска двинулась.
Голова его от толчка откинулась слегка назад. Взгляд Рацера рассеянно скользнул по окнам дома: повсюду традиционные фуксии и герань, богатые тяжелые портьеры и изящные узором тюлевые шторы.
Вдруг взор Рацера выхватил такое, чего рассудок сразу переварить не мог. Терентий уже миновал арку, повернул на площадь. Несмотря на ранний час, жизнь на улицах старой столицы кипела вовсю. Дворники в светлых передниках подметали тротуары и поливали водой из шлангов. С лотками спешили афени — мелочные торгаши вразноску. Точильщик-татарин, перекинув через плечо свою машину с большим колесом и широкой педалью, занудно выкрикивал: «Ножи точу-у! Ножи точу-у!». Возле афишной тумбы суетился расклейщик, кистью размазывая клей на афише Художественного театра:
«Мольер. МНИМЫЙ БОЛЬНОЙ. Эскиз и декорации А. Бенуа»…
Немного пришедший в себя Рацер хлопнул Терентия по спине:
— Стой! У нас на втором этаже… человек висит. Терентий, видимо, не понимая барина, лошадей припустил еще быстрее, лишь вполоборота повернув лицо:
— Это вы насчет чего?
Рацер, раздражаясь этой непонятливостью, а больше необычным и весьма тягостным происшествием, нарушавшим настроение, размашисто стукнул Терентия по спине:
— Да стой же, болван! — И уже чуть спокойнее: — Ты ничего не заметил в окне, где живет Абрамов?
Терентий помотал головой:
— Это который книжки собирает? Нет, не заметил.
Рацер замолчал, тяжело обдумывая: «Может мне померещилось? Я ведь вчера утром видел Льва Григорьевича, он хвалился новыми приобретениями. Говорил, что купил Острожскую библию 1581 года. Он был здоров и весел. Что делать?». Наконец, решился:
— Поворачивай обратно! Терентий буркнул:
— Это, как хотите, самое последнее дело — с дороги вертаться. Эх-ма! Ну, теперь пути не будет — как пить дать. Право, Яков Давыдович, вам померещилось, в глазах наваждение ложное. Зачем ему висеть? Поди, сидит за столом и чай дует из самовара с горячими кренделями от Филиппова.
— Хорошо, если так! А пока что делай, как тебе приказываю.
Терентий с неудовольствием махнул рукой, пропустил мчавшийся с трезвоном в колокол пожарный экипаж, и развернулся у Мясницких ворот, прямо напротив булочной Филиппова. Они вновь пересекли площадь и въехали во двор.
Вытянув шею, с напряженным вниманием и страхом посмотрели в окна второго этажа. За чисто вымытым стеклом, прямо под хрустальной люстрой, немного сместив ее в сторону, виднелась седая голова старика Абрамова. Под напором петли подбородок был вздернут вверх.
Пришедший едва ли не в обморочное состояние, Рацер едва слышно прошептал:
— К городовому, пошел! У нового почтамта стоит…
ВЕРСИЯ
Городовой, объемистый в талии муж с багровым глянцевитым лицом, не перебивая выслушал рассказ Рацера. Дежурство кончалось и городовому не хотелось валандаться с этим самоубийством. Он задумчиво промычал:
— Мм… Дело такое, что требуется отцам-командирам доложить. Пойду протелефоню в участок. А вы тут, господин, подождите.
Вскоре он вернулся мрачнее тучи:
— Велено охранять место происшествия. А вас, господин, просили обождать, — добавил городовой с плохо скрытым злорадством. — Потому как вы первый заметили. — Он тяжело поднялся на облучок и могучим задом несколько сдвинул Терентия: — Ну, трогай, чего ждешь!
…Когда Рацер вернулся к родному порогу, там уже собралась изрядная толпа любопытных. Вышел к народу и владелец дома — изящный человек с короткими усиками, пахнувший коньяком и табаком — Самуил Давыдович Гурлянд.
Все с ужасом поглядывали на окно, за которым в лучах солнца четко виднелась фигура висящего, и ругали полицию, которая все еще не приступает к делу. Но главным предметом обсуждения были причины, которые заставили этого благополучного человека забраться в петлю. В центре внимания оказалась Пятакова, верная помощница полиции, которая, знает о жильцах дома больше, чем они сами о себе. Она страстно рассказывала:
