Тобиас Хилл - Любовь к камням
— Лис!
— Здесь, мистер Ранделл! — Джордж Лис, продавец и ювелир, подошел к нему. — Как раз заканчиваю работу. Хорошо чувствуете себя, сэр?
— Хорошо или нет, это мое личное дело, Лис. Заботься о моих доходах, а все остальное предоставь мне.
— Слушаюсь, сэр.
Когда Лис улыбнулся, Эдмунд уловил запах перегара. «Рано начал сегодня, — подумал он. Потом: — И мне бы глоток не повредил».
От белого света раскаленных плавильных тиглей в мастерской было светло. Второй зал и кузница, находящиеся справа, были заколочены досками. В то время большая часть работы выполнялась на Дин-стрит, 53. Столы представляли собой ценность главным образом как память. Филип всегда сам обрабатывал камни, даже когда все остальное ему стало не по силам. Особенно бриллианты. Эдмунд мог это понять. Он пошел по проходу.
— Сколько людей здесь сегодня работает?
— Я, молодой Беннет, то есть Уильям, и пять подмастерьев. Изучают все стороны ремесла. Это чаша, сэр.
Эдмунд остановился возле колес гранильных станков. Джордж Лис уже доставал бумаги из кармана фартука.
— Чаша?
— Герцога Йоркского. Вот заказ, одну минутку… Чаша герцога Йоркского. Восемнадцати с половиной дюймов в диаметре. Использовать не более восьмисот десяти унций чистого серебра. Фигуры и рельефы позолоченные. Основание и край увиты виноградными лозами и все прочее. Сцены из римской и все прочее и два три… Три..?
— Тритона.
— Тритона, глядящих внутрь. Это не моя идея. Мистера Бигга. Еще четыре тритона поддерживают основание чаши. Вот они на рисунке. Похожи на людей с чешуей. Это то, что нам нужно, правда?
Эдмунд зашагал дальше.
— Джордж, скоро мы примемся за королевский заказ. Коронация будет отложена на год. Виги не пожалеют времени и денег на увенчание своей юной монархини. Говорят, это будет замечательным событием. Подготовимся к нему, а?
— Как никто.
— Ни у кого больше нет такого заказа.
Они дошли до конца мастерской. Эдмунд оглянулся на колеса и столы. Место, построенное для драгоценных камней и ничего другого. Он чувствовал себя здесь как рыба в воде. Попытался вспомнить, любил ли еще что-то так же сильно.
— Есть какие-нибудь новости?
Лис сунул бумаги в карман.
— Ничего особенного. Король умер, но вы уже об этом знаете. Утром приходили два джентльмена-еврея, хотят продать камни. Они подошли к двери демонстрационного зала. Я сказал им, чтобы вернулись ко времени закрытия.
— Не в демонстрационный зал.
— Нет. Я им это объяснил. Они придут к двери на Крид-лейн в семь или чуть позже. Вы сами примете их?
— Да.
— Мистер Ранделл?
Эдмунд уже шел обратно мимо столов и колес, сам не сознавая этого. «Тело фокусничает, — подумал он. — Но не разум».
— Что такое?
— Если можно, я приму их вместе с вами.
Это был не столько вопрос, сколько утверждение. Эдмунд согласился с ним прежде, чем ответить. Уголки его губ искривились. Незнакомый человек мог бы счесть, что он улыбается.
— Думаешь, я сам не управлюсь с ними?
— Думаю, вы сумеете обвести вокруг пальца любых двух лондонских евреев.
— Молодчина, Джордж!
«Восемьдесят один, — подумал Эдмунд. — Я проживу дольше». По пути к кабинету он бормотал эти слова себе под нос, словно зубрил наизусть или выполнял наложенную епитимью: «Семь часов. Двое евреев. Дверь с Крид-лейн».
Братья пришли на час раньше по часам Даниила, а они постоянно спешили с тех пор, как Залман выменял их у арабов с болот, разобрал и собрал вновь, как пистолет, а потом подарил брату, потому что они вместе стали торговцами, потому что хотел сделать ему подарок, не важно какой. Теперь оба сидели на зеленой лужайке у собора Святого Павла, ждали окончания рабочего дня.
Даниил открыл часы. Завел их, перевел назад. На циферблате была литания из разделенных цифрами английских слов — «Ранделл и Бридж».
Он закрыл крышку. Сидевший рядом Залман повернулся к нему:
— Пора?
— Почти.
— Сегодня вечером мы разбогатеем. Завтра начнем все заново. Даже не заново, а новую жизнь. Денег хватит на переезд сюда Рахили, на покупку дома и на все прочее.
Предзакатное солнце припекало Даниилу лицо. Он, нервничая, слушал брата и молчал.
— Жизнь, полная удовольствий, только подумай.
— Тебе этого хочется?
— Удовольствий? Да. И денег. Благодаря торговле деньги превращаются во все. — Голос его слегка повысился. — Твои желания не лучше.
— Нет.
К аптеке Райдера подъехала почтовая карета. Лошади — три гнедых, одна золотисто-каштановая — были в шорах. Даниил попытался представить себе свои желания. «Зеленые тюрбаны», — подумал он. Казалось, он много лет не желал ничего материального, скорее даже наоборот. Ему хотелось жить без товаров, материалов, груза. Без балласта камней и золота, без запаха въевшихся чернил, делавшего его не тем, что он есть на самом деле. Без Хардуик-плейс. «Слишком много желаний», — подумал он. Покачал головой, смутно встревоженный, словно обнаружил счет, который забыл оплатить.
— Нет. Ты всегда хотел изменить мир.
Залман не ответил. Даниил повернулся к нему и увидел, что глаза брата закрыты, щеки побелели в солнечном свете. Он шевельнулся.
— Знаешь, пожалуй, я не могу. Сколько миль проделано из-за меня, сколько проделано работы — и ничего не изменилось. Мы не стали ни богаче, ни знаменитее. Я думал, мы станем знаменитостями.
Лучи солнца ползли вниз по стенам. На крышах Даниил видел щиты с рекламой лекарств и транспорта: «Поправляйте здоровье в Брайтоне! 4 фунта в будни, 7 фунтов 6 шиллингов в выходные». Видел циферблат городских часов, которые показывали без пяти семь. Он хотел попросить брата проверить, на месте ли камни, но Залман продолжал говорить, бормотать на их старом языке. Голос его в вечернем зное был глухим, слабым:
— Ничего не переменилось. Конечно, может быть, это Божья воля. Мы плохие евреи, не ходим в синагогу, не соблюдаем субботу, едим нечистую английскую пищу. Или мы недостаточно усердно старались, как по-твоему? По-моему, нет. Нужно было отправиться на восток? Иногда я задумываюсь, может, мы поплыли не в ту сторону? Мне это не дает покоя. Как думаешь, Фрат, нужно было плыть на восток?
— Пора.
Даниил произнес это мягко. Лицо его было обращено к Залману, поэтому он разглядел выражение его глаз. Младший брат смотрел на город внизу дико, словно ничего не узнавая. Через секунду это выражение исчезло. Залман сморгнул его, как сон. Встал и, улыбаясь, отряхнул сюртук.
— Так! Пошли добывать свое состояние?
Крид-лейн пахла конским навозом и капустой, бродящей на солнце навозной жижей. Задние двери всех мастерских на Лудгейт-Хилл выглядели одинаково. Человек, искавший черствого хлеба на заднем пандусе пекарни Рича, указал за полпенни Даниилу с Залманом не тот путь. Они потратили десять минут на поиски входа в ювелирную мастерскую. На усыпанных устричными раковинами ступенях стояло инвалидное кресло со сломанной спинкой.
Залман постучал. Послышался скрип отодвигаемого засова, и дверь открылась. В проеме появился человек, прогнавший их утром, с крошками нюхательного табака на усах, его прилизанные волосы блестели от макассарского масла. Даниил снял шляпу.
— Прошу прощения, сэр, мы приходили утром. У нас есть камни…
— Рано еще.
Дверь захлопнулась. Изнутри некоторое время доносились громкие голоса и лязг металла. Выйдя снова, Джордж Лис с какой-то рассеянной злобой сбил пинком со ступеней кресло и кивнул братьям:
— Ладно, заходите. Не заденьте о притолоку головой. Фамилии у вас есть?
Они, пригибаясь, вошли. В мастерской после солнечного света было темно. Даниил споткнулся, глаза его медленно привыкали к темноте.
— Леви, сэр. Мы братья.
— Леви? Боже всемогущий. Не вздумайте называть ее здесь. Пошли сюда.
На рабочем столе стояла позолоченная чаша с виноградными лозами на ручках. Проходя мимо, Залман оценил ее. Только материал был первоклассным, сама работа посредственной. Стоявшие возле нее и чуть в отдалении ювелиры отвечали ему взглядом. Молодые, с толстыми лицами и пальцами. Залман знал их запах — кислый от сливочного масла и холодного мяса, хотя в мастерской пахло только полировальным порошком и расплавленным металлом.
«Эти люди оправляют бриллианты, — подумал он, — и работают по золоту». Видя их во плоти, поверить в это было трудно. Он представил себе, каково это — обрабатывать унции золота, пластинки позолоты. Самый податливый из металлов, сохраняющий свою форму, как камень, мягкий под ножом скульптора, как глина. Не ломкий, как железо, не расползающийся, как раскаленная медь. «Из золота, — подумал он, — я мог бы делать замечательные украшения».
— Сюда. Прямо, прошу вас.
Коридор, деревянные ступени, передняя. Лис стукнул один раз в последнюю из восьми дверей. Не получив ответа, повернулся и стал ждать. Вблизи Залман понял, что этот ювелир очень низкого роста. Высоким он казался только благодаря крепкому сложению. Залман, наклонясь, обратился к нему:
