Игорь Минутко - Золотая братина: В замкнутом круге

– Сегодня вряд ли. Много работы. Веселись без меня. – И, не сдержавшись, Вениамин Георгиевич громко шваркнул телефонную трубку, тут же представив злое лицо жены.

И снова невыносимо, не по-мужски стало жалко себя.

«Нет, жизнь не удалась!» – подвел окончательный (сегодняшний) итог Вениамин Георгиевич Миров. И погрузился в необходимую оперативную работу: сбор информации со всех таможенных служб в аэропортах, на железных дорогах, на автотрассах, на границах со странами ближнего зарубежья, анализ рапортов по проверке комиссионных антикварных магазинов, результаты облав на нескольких подпольных «малинах», где реализуются краденые драгоценные вещи – камни, золото, серебро, картины и иконы, предметы антиквариата. В этой глобальной акции, идущей вторые сутки, люди ФСБ действовали вместе с работниками уголовного розыска московской милиции. И так далее. В операции по обнаружению местонахождения сервиза «Золотая братина» были задействованы сотни людей.

Прошло более двух часов. «Вот-вот генерал потребует на доклад», – подумал Миров, взглянув на часы. И действительно, зазвонил телефон, но это был городской аппарат, и в трубке зазвучал взволнованный голос Петра Забраченкова:

– Вениамин Георгиевич! Звоню из телефонной будки. Я его опознал!

– Кого?

– Да мужа этой Комаровой, Боба! Или Бобика! Это тот самый парень… Ну, водитель красного «жигуля»…

– Так! – невольно воскликнул Миров, чувствуя, что на лбу выступила испарина. – И что?…

– Они собираются вместе покататься на тачке. Слушали их треп, поэтому не было возможности вам сразу позвонить. Сейчас должна выйти из дому. Мы уже перевели радиосигнал с «Волги» на пульт, на световое видение. В оперативном центре информации начинают наблюдение. Все, Вениамин Георгиевич! Они выходят… – Возникла небольшая пауза. – Идут к автостоянке. Бегу! Мы – следом. Теперь их маршрут и местонахождение в центре…

Телефон замолчал. Однако Вениамин Георгиевич еще как следует не успел осмыслить услышанное, а телефон опять зазвонил; говорил Томашевский, возглавлявший свою группу в гостинице «Космос»:

– Вениамин Георгиевич!.. – Голос Томашевского прервался, очевидно, от волнения. – В номере графа Оболина не оказалось…

– Как – не оказалось? С кем же я и Табадзе говорили по телефону? К кому вызывали врача? Кому официант приносил заказы из ресторана?

– Не знаю… Выясняем. Пока установили, что и сосед напротив, коммерсант из Вильнюса, тоже исчез. И, как сказала дежурная по этажу, он спустился в лифте буквально полчаса назад…

– Как вы работаете, Томашевский!.. – заорал следователь по особо важным делам. – Пожалуй, я сейчас сам к вам приеду…

Миров не договорил: с короткими перерывами звонил красный телефон. Сейчас генерал, исполняющий обязанности руководителя ФСБ, потребует Мирова пред свои очи для очередного доклада о том, как продвигается дело…

Путешествие «Золотой братины»

Глава 35

Крот

Зазвонил будильник: 2 часа 15 минут ночи. Никита Никитович Толмачев в полной темноте привычным движением остановил прерывистый звон, включил ночник под розовым стеклянным колпачком на стуле возле кровати, толкнул в бок Дарью:

– Вставай. Пора!

Дарья не шевелилась.

– Вставай, говорю!

Дарья перевернулась на спину, прошептала еле слышно: «Крот…» Однако села, потерла глаза руками, потянулась за халатом, висевшим на спинке кровати.

Шел уже четвертый год, как Никита Толмачев и Дарья жили в доме, принадлежащем Хельге Грот, в дешевой квартире на первом этаже. Впрочем, не Толмачев – Отто Штойм, немец русского происхождения, бежавший в восемнадцатом году от большевиков со своей русской женой Дарьей, Дархен, как ее называли соседи и женщины во дворе. Дарья уже сносно говорила по-немецки, правда с чудовищным акцентом. Впрочем, разговаривала она мало, по необходимости, потому что была (или стала?) нелюдимой, замкнутой. Она располнела, совершенно не следила за своей внешностью, ее любимым занятием был сон…

За эти годы лишь одно событие ворвалось в ее жизнь и потрясло душу. Весной 1920 года Дарья забеременела. Она не хотела иметь детей от Никиты – и вот не убереглась. Однако Дарья неожиданно для себя ощутила прилив новых сил, радость, которая до краев переполнила ее. «Пусть будет девочка, – счастливо думала она. – Доченька. Назову ее Евдокией, в память о матушке». И что удивило Дарью – это преображение Никиты. Узнав новость, он впал в неистовство от радости.

– Сына! Хочу сына! – кричал он, сжимая женщину в каменных объятиях, и лицо его пылало. – У меня будет наследник! Дарья, озолочу! Королевой будешь. Сына! Роди мне сына!

Он действительно окружил свою… кого?… не то жену, не то сожительницу… заботой, ни одного грубого слова, каждое утро начиналось вопросом:

– Как ты себя чувствуешь, радость моя? Чего сегодня покушать хочешь?

Дарья недоумевала, но и радовалась одновременно: «Может быть, дитя его образумит? От этого золота окаянного отвратит?»

На пятый месяц в комнате Отто Штойма и Дархен появился доктор в пенсне, с острой бородкой, с цепкими холодными пальцами.

– Самый знаменитый, – шепнул Дарье на ухо Толмачев. – Профессор, светило. У него в клинике рожать будешь, там все по последнему слову.

– Да на кой? – попыталась возразить Дарья.

– Не перечь! – перебил прежний Никита. – Чего ты в медицине понимаешь, дура! Это тебе не деревня Рузово – Европа!

Медицинское светило, облачившись в белый халат, внимательно обследовал беременную женщину – прослушал, прощупал (Дарье хотелось оторвать от своего большого живота холодные острые пальцы) – и наконец сказал, обращаясь к Никите:

– Конечно, не гарантирую на все сто процентов, но восемьдесят пять… Даже девяносто – мальчик! Ждите сына, господин Штойм!

Дарья увидела глаза Никиты: в них смешались восторг и какое-то черное безумие. В клинику к профессору Карлу Лотберу она попала за две недели до предположительного дня родов, ей сказали: «Профилактика. Для сохранения плода». Дарья и слов-то подобных не знала. Действительно, две недели за ней следили несколько врачей: анализы, специальное питание, какие-то лекарства. Все время хотелось спать. Схватки начались ночью, вернее, под утро: уже чуть-чуть посветлело окно в ее одноместной палате. А дальше?… Дарья только помнила, что тело ее, терзаемое болью, как бы само, без ее участия и воли, билось в судорогах, пока ее везли по длинному коридору. Потом – яркая вспышка лампы прямо в лицо, склонившиеся над ней лица, все одинаковые: в белых шапочках, с белыми повязками на ртах. Что-то острое вонзается в изгиб левой руки. Не больно, но холодно, сразу начинают неметь пальцы. И – все. Провал.

Когда она открыла глаза, то первое, что увидела, было окно в ее палате. За ним стояло низкое солнце, слепя ярким светом. Дарья зажмурилась. Ощущение пустоты, легкости во всем теле, даже невесомости: оттолкнуться руками от кровати и – полететь. «Да что же это со мной? Где я?» Рядом кашлянул Никита – и все сразу вспомнилось. Дарья открыла глаза, Никита сидел рядом, на белом стуле, подобрав под него ноги, и лицо его казалось застывшим, будто вырубленным из дерева.

– Где оно? – прошептала женщина.

– Кто, Дарья? – Голос Никиты прозвучал тускло.

– Дитя, кровинка моя…

– Все под Богом ходим, Дарья. Значит, такая его воля. Мертвым родился наш сынок. Этой… Пуповиной горлышко перетянуло.

Дальше Дарья не слушала. Для нее все кончилось. Жизнь кончилась. Умерла последняя надежда…

Но она поправилась, встала, принялась за домашние дела, которые выполняла, как машина, без всяких чувств. Дарья превратилась в ту Дархен – флегматичную, неряшливую, быстро располневшую, которую теперь знали все жители домов, образовавших каменный двор-колодец, в который выходил черный ход ювелирного магазина «Арон Нейгольберг и Ко». А Никита Толмачев, то есть Отто Штойм, работал таксистом, и во дворе привыкли к странностям и чудачествам этого бородатого русского немца. Он купил себе старую-престарую машину, требовавшую постоянного ремонта, и возился с ней каждодневно с видимым удовольствием, случалось, до глубокой ночи или с самого раннего утра. При этом он уговорил хозяйку и за дополнительную плату устроил маленький гараж для своей, как он говорил, «старушки» прямо под окном кухни, чтобы не беспокоить мужа Хельги, Ганса. Дело в том, что у Ганса была небольшая грузовая машина-фургон, и в первые месяцы новой жизни в Германии Отто Штойм ставил свою «старушку» рядом с фургоном в углу двора, у глухой стены, под навесом. Места хватало, но Штойм оказался человеком деликатным и обратился однажды с просьбой к Хельге Грот:

– Вы не будете возражать, фрау Хельга, если я сооружу себе гараж прямо под окнами кухни? А то вечно Ганса беспокою. Ведь я, считайте, каждый день ремонтом занимаюсь.

– Так ведь окно на кухне закроется, темно будет, – удивилась Хельга.