Валентин Лавров - Кровавая плаха

Не без некоторого самодовольства сыщик усмехнулся, словно хотел сказать фразу, которую от него в минуты откровения слышали собратья по профессии: «Хоть мы университетов не кончали, но Господь не обделил и нас талантишком». Вслух же сказал:

— Анатолий Федорович, это и вы могли бы легко сделать, если бы обратили внимание на «Санкт-Петербургские ведомости» трехдневной давности, лежавшие на этажерке с книгами. Почему я заявил о высоком росте преступника? Удары ножом он наносил сверху вниз, хотя убитый был рослым. Затем в стену вбиты три крючка — один над другим. Убийца предпочел воспользоваться верхним — ему так было удобней…

— И оставил там след крови?

— Правильно! Еще: на полу осталось несколько четких кровяных отпечатков обуви — размер громадный, и отпечатки эти не принадлежали иеромонаху.

— Да-с, это и впрямь просто, — вздохнул прокурор. — Но что вам подсказало, что убийца имеет отношение к службе на море?

— Оба конца веревки, привязанной к дверным ручкам, были заплетены морскими узлами. И характер ран — узких, с четкими краями — был такой, что наталкивал на мысль о кортике.

— Теперь более сложный вопрос: что натолкнуло вас на мысль о знакомстве жертвы и преступника? И почему вы решили, что монах не шибко гостеприимно встретил гостя?

— Как вы, Анатолий Федорович, помните, монах имел слабость — любил хорошие сорта чая. Об этом мог знать только тот, кто с ним знаком. Вот гость и принес китайский — номер одиннадцать, который должен был если не смягчить сердце Иллариона, то хотя бы открыть доступ в келью. Расчет оправдался. Монах гостя пустил, тот даже продолжительное время провел за столом. Но неприязнь была настолько велика, что монах долго не желал брать в руки подарок. Более того, хотя от ног гостя успела натечь лужица воды, хозяин не поставил гостю стакан для чая.

— Блестяще! — с искренним восхищением воскликнул прокурор. — Последний вопрос: как вы догадались, что преступник ранен в правую руку?

Путилин устало улыбнулся:

— Для внимательного человека эта задачка несложная! Помните подсвечник, который был в крови? Так вот, она натекла не брызгами, а ровной струей. Это мне сказало о том, что подсвечник держал раненый убийца, освещая комнату. Не стал бы монах обороняться, держа перед собою свет! Убийца тоже не мог светить себе. И нужды не было, когда монаха резал, да и руки были заняты: в одной был кортик, другой за бороду хватал. А вот когда стал ценности искать, то зажег свечу, в это время кровь и натекла.

И последнее: по чему я узнал, что порезана именно правая рука? Убийца тщательно перерыл в комоде все белье, все полотенца и простыни, разыскивая между ними деньги. На каждой вещи было кровавое пятно — снизу и справа.

Прокурор с удовольствием потер руки:

— Пока на Руси есть такие сыщики, ни один преступник не скроется.

И он был прав.

Присяжные заседатели осудили убийцу. Суд определил меру наказания — каторжные работы в Сибири. Но на каторгу Дитмар не попал. Сидя в тюремной камере, он сошел с ума. Ему все время казалось, что в окно лезет отец Илларион, кричит и размахивает кулаком: «Будь ты проклят, подлый человек!»

Убийцу отправили в дом для умалишенных, где он в припадке меланхолии наложил на себя руки — повесился.

…Прошло несколько лет. Послушник Антип принял постриг и поселился в келье своего бывшего духовника. Отличался он смирением и жаждой добрых дел, напоминая этим достоинством покойного.

Трюкач

20 июля 1900 года в городе Николаеве в ювелирном магазине «Цукерман и К» звякнул колоколец, и в дверях появился плотный парень лет двадцати восьми. Он был высокого роста, атлетического сложения, с толстой, прямо-таки бычьей шеей. Черты лица были грубыми, а взгляд темных глаз тяжел.

— Чем могу быть полезен? — с профессиональной любезностью осведомился Цукерман.

Молодой человек медленно, с расстановкой отвечал:

— Мне нужны деньги. Я принес золотой лом. Все это, знаете, давно хранилось в семье.

И посетитель высыпал на лоток ювелира мятые кольца, сплющенный браслет, рваные цепочки. Отдельно в коробочке молодой человек положил драгоценные камни.

Ювелир поспешно рассматривал предметы сквозь очки. Потом он похлопал себя по карманам:

— А где мое увеличительное стекло? Наверное, в подсобке.

Он отлучился всего на несколько секунд. Но из задних дверей незаметно для посетителя выскочил подросток и понесся в полицейский участок.

Кровавая трагедия, переполошившая всю южную Россию, приближалась к концу.

Олимпиаду еще в гимназии подруги и учителя прозвали Незабудкой. Она была очень красива, нежна и являла собой воплощение доброты. Училась она прилежно, ибо только на собственное усердие и могла рассчитывать. Ее отец, акцизный чиновник, умер, когда Олимпиаде было всего семь лет. Состояния большого он не оставил. Мама, выпускница Московской консерватории, давала уроки фортепиано.

Это и составляло основу их семейного бюджета. Гимназия, в которой училась Олимпиада, находилась на Остоженке. Отсюда по окончании уроков она направлялась в бесплатную городскую читальню имени А. Н. Островского, располагавшуюся на Смоленском бульваре близ приюта Рукавишникова. Круг ее чтения был обширен — от классиков античности до новейших писателей — Достоевского, Толстого, Тургенева.

Благодаря усердным занятиям и большой начитанности Олимпиада с отличием окончила гимназию. Мама категорически заявила:

— Ты, Незабудка, должна продолжать образование!

Это вполне совпадало с планами Олимпиады.

Однажды в читальне она познакомилась с симпатичным молодым человеком. Как и она, молодой человек регулярно посещал читальню, и девушка еще прежде обратила на него внимание.

Они вместе сходили в театр, побывали на концерте. Молодой человек оказался начинающим карьеру правоведом. Его голова была полна возвышенных планов. Константин (так звали правоведа) не очень понравился матери, но Олимпиада все же приняла его предложение руки и сердца, они обвенчались и уехали в Одессу, где жили родители Константина.

Семейная жизнь их сложилась несчастно. Константин меньше всего думал о карьере, работе и семье, но все больше увлекался вином и картами.

И хотя родители мужа души не чаяли в голубоглазой блондинке из Москвы, жизнь Олимпиады делалась все грустнее. Она родила мальчика, который на втором году жизни сгорел от чахотки. Молодая женщина бегала по урокам, муж играл в карты. Родители, упав в ноги знакомому генералу, упросили взять их сына на службу. Жалованье положили ему приличное, но через полгода за нерадение и пьянство он со службы был выгнан.

Так Олимпиада промаялась долгих шесть лет. На время она рассталась с мужем и очень удачно устроилась в дом к инженеру Ржанчицкому, который, оставшись вдовым, платил ей за воспитание малолетнего сына 25 рублей. Пять рублей из этих денег она отправляла мужу, жалея его. еще столько же отсылала матери. Ее пятилетний воспитанник любил Олимпиаду Михайловну как родную мать. Инженер сделал решительное предложение:

— Давайте соединим наши судьбы!

Олимпиада мягко ответила:

— Вы очень милый человек, но у меня есть уже муж, которому я обязана по долгу совести помогать. Инженер вздохнул и с грустью подумал: «Как жаль, что это божественное создание досталось непутевому человеку!»

Летом они перебрались в имение Ржанчицкого — Николаевку, расположенное в нескольких верстах от железнодорожной станции Врадиевка. Однажды почтальон принес Олимпиаде письмо от мужа. Она поплакала над ним и сочла долгом показать инженеру:

— Вот, пожалуйста, прочтите!

Муж писал: «Дорогая Липа, милая Незабудка! Я очень виноват перед тобою. Ты — святое существо, и я не стою и единого твоего волоса. Если твое золотое сердце не переполнилось отвращением ко мне, прости и навеки забудь то дурное, что я делал по собственной глупости. Теперь многое во мне переменилось. Два года разлуки отрезвили меня. Я понял, что жить без тебя не могу. И вот я получаю новое место. Дела наши совершенно меняются. Вернись ко мне, или я покончу счеты с жизнью. Моими последними словами будут: „Господи, прости мне мои несуразности!. Как я любил и за гробом буду любить мою нежную, славную и самую красивую Незабудку!“ Срочно отвечай…»

Ржанчицкий решительно проговорил:

— Мне очень больно прощаться с вами. И я, и мой малыш полюбили вас всей душой. Лучшей воспитательницы для ребенка я не могу желать. Тем не менее пусть ваша жизнь с мужем станет счастливой. Кроме жалованья, я даю вам деньги на проезд по железной дороге в 1-м классе.

Расставание было трогательным. У каждого на сердце лежала печаль, душу томило тревожное предчувствие.