Полина Дашкова - Пакт
– И что же такое полба? – спросила Маша и взглянула на часы.
Без двадцати десять. Папа поймал ее взгляд, нахмурился, еле заметно помотал головой, что означало: «Не паникуй, успокойся».
– Полба это злак, из него делают крупу вроде пшена, из крупы кашу варят, – объяснил Вася и вдруг спросил: – А где мама?
И папу, и Машу вопрос застал врасплох.
– Сейчас придет, – сказала Маша. – Кому еще чаю?
– Позвоню в ординаторскую, выясню, в чем дело, – сказал папа и вышел в коридор.
– Маня, я боюсь, – прошептал Вася, когда они остались одни.
– Чего ты испугался? Еще десяти нет, ну немного задержалась мама на работе, подумаешь, как страшно!
Папа вернулся, сказал, что в ординаторской никто ничего не знает. Пришла новая смена, мамы на работе нет. Он допил свой остывший чай и сердито обратился к Васе:
– Что ты сидишь? Собери посуду, отнеси на кухню. Будешь молодец, если еще и вымоешь тарелки.
– Почему я? – проворчал Вася. – Мне уроки делать и роль учить.
– Ты же сказал, заяц только бегает вокруг моря, а слов у него никаких нет, – напомнил папа.
– Да, а вдруг Нафталиниха передумает и даст мне Балду?
Посуду он все-таки собрал, ушел на кухню.
– Пап, может, подождем еще два часа и позвоним в милицию? – предложила Маша, когда они остались вдвоем.
– Бесполезно, – чуть слышно ответил папа.
Маша обняла его, уткнулась лбом ему в плечо и прошептала:
– Папочка, пожалуйста, не говори так.
– Ну что ты, я совсем другое имею в виду, – он погладил ее по волосам. – В милицию надо не звонить, а идти, писать заявление, я это имею в виду, ты просто неправильно меня поняла, Манечка, и вообще нет никаких оснований для паники. Просто я очень соскучился по маме, поэтому нервничаю немного. Не обращай внимания.
На кухне что-то грохнуло и зазвенело. Вася разбил тарелку.
– Ну вот, к счастью. Все будет хорошо, – сказал папа и ушел курить на лестничную площадку.
– А вдруг ее арестовали? – шепотом спросил Вася, пока они сметали осколки.
– Прекрати, с ума сошел? За что, интересно, ее могут арестовать? – Маша убрала веник и совок, залила кипятком посуду в тазике.
– Не знаю. Могут. И ее, и папу, – продолжал шептать Вася. – У кого должность, всех берут. Товарищ Сталин сказал, у нас незаменимых нет.
– Это он сказал, чтобы укрепить дисциплину и повысить производительность, – парировала Маша. – А еще он сказал: «Жить стало лучше, жить стало веселей». То есть очень скоро Советская власть окончательно победит всех врагов и аресты закончатся, некого будет арестовывать.
– Он это давно сказал, а врагов больше и больше, вот у Борьки Терентьева отца взяли, и у Кольки Казаченко, и еще Чеснок исчез, взяли за агитацию с пропагандой.
– Кто такой Чеснок?
– Завуч, Чесноков Семен Иваныч. Он точно никакой не враг, зуб даю, не враг он, в гражданскую был красный командир, вместе с Фрунзе воевал. А директрису, Инфузорию Туфельку, еще давно взяли, она, конечно, противная была, но какая разница? Ее арестовали потому, что у нее должность. И у Чеснока должность. Машка, я не понимаю, ведь мы живем в самой счастливой и справедливой стране в мире, так?
– Да, конечно.
– Ну а тогда почему?
Маша не могла сказать брату ничего утешительного. Запас утешений иссяк. Вася был слишком взрослый, чтобы рассказывать ему сказки, и слишком маленький, чтобы принять честный ответ: «Я сама ничего не понимаю, мне тоже страшно».
– Потому что время такое. Война в Испании, фашизм, Гитлер, – беспомощно лопотала Маша. – И вообще ты все преувеличиваешь. Может, эта твоя Инфузория теперь в РОНО служит, и Чеснок просто перешел на другую работу, никто их не арестовывал.
– Ага, как же! Все в школе знают, что их взяли. У Инфузории сын Генка в седьмом классе учился, он тоже исчез. А Чеснок жил в квартире, где Валерка, и Валерка сам видел, как за ним пришли.
Они перемыли посуду, вернулись в комнату. Часы показывали без четверти одиннадцать.
– Это все из-за твоего Мая! – вдруг выпалил Вася. – У него родители репрессированные, он в Москве незаконно живет, и не надо было его домой к нам пускать!
– С ума сошел! Что ты несешь? – Маша не сдержалась и шлепнула брата по щеке.
Шлепок получился совсем легкий, но Маша никогда прежде никого не била по лицу и представить не могла, что на такое способна. От стыда и ужаса у нее пересохло во рту.
– Васенька, прости, я не хотела, прости, маленький, но ты сам виноват, ты ужасные вещи говоришь. При чем здесь Май? У него беда, бабушка заболела, я не могла его выгнать, он мой партнер, мой друг. Ну хочешь, ударь меня, дай сдачи.
Вася ничего не ответил, залез в угол между буфетом и родительской кроватью, где хранились в ящике его старые игрушки, высыпал на пол оловянных солдатиков и принялся выстраивать их в шеренгу. Маша ушла за перегородку, открыла заложенный в середине том Тургенева, попыталась читать, но не смогла, нашла в шкафу мешок с вязанием, уселась на кровать. Однообразные движания спицами успокаивали, слегка убаюкивали, притупляли тревогу. Но глаза то и дело прилипали к циферблату. Минутная стрелка сошла с ума, бежала по кругу со спринтерской скоростью. Только что было одиннадцать, теперь половина двенадцатого. Вася увлеченно возился со своими солдатиками, к которым не прикасался последние года два. Папа то застывал у окна, смотрел во двор, то усаживался за стол, шуршал газетой, но тут же вскакивал, уходил курить на лестницу.
Взглянув на часы, Маша вздрогнула, упустила петлю. Час дня. В очередной раз хлопнула входная дверь. Через минуту в комнату вошел папа и сказал:
– Мама вернулась.
У нее были красные глаза. Пройдя несколько шагов, она опустилась на коврик у буфета, села, поджав ноги, посмотрела снизу вверх и вдруг засмеялась.
Смех звучал странно, мама смеялась и мотала головой.
– Дети, не трогайте ее сейчас, – тихо сказал папа.
Он достал из аптечки флакон валерьянки, накапал в рюмку, разбавил водой из графина, опустился на коврик рядом с мамой и почти насильно влил ей в рот. Мама уже не смеялась, только слегка вздрагивала, по щекам текли слезы.
– Все, все, не бойтесь, я в порядке, – она вытерла слезы, высморкалась и даже улыбнулась. – Видите, жива, здорова. Просто был срочный вызов.
Маша и Вася решились подойти, сели рядом. Мама обняла их, стала целовать по очереди всех троих и опять заплакала.
– Господи, как будто с того света вернулась… Я уже собиралась домой, когда они приехали.
– Кто? – шепотом спросил Вася.
– Двое в штатском, один в форме. Посадили в машину и ничего, ни слова не сказали. А потом завязали глаза.
– Погоди, я не понял, когда они за тобой пришли, они ведь что-то сказали? – спросил папа.
– Мг-м… «Акимова Вера Игнатьевна? Пройдемте с нами».
– Ну а когда глаза завязали, как-то объяснили свои действия?
– «Повязку не трогать. Сидеть смирно».
– А вдруг это были переодетые бандиты? – ошеломленно прошептал Вася.
Папа сухо кашлянул и спросил чужим, равнодушным голосом:
– Веруша, может, ты сначала поспишь, потом расскажешь?
Мама не успела ответить, Вася схватил ее за руку.
– Нет, я никому, честное слово, никому, даже Валерке! Я понимаю, нельзя никому, пожалуйста, мамочка, дальше!
– Ладно, – вздохнул папа, – мы слишком все перенервничали, рассказывай, Веруша. Но ты, Васька, дал слово, все должно остаться между нами.
Вася вскочил, выглянул в коридор, прикрыл плотнее дверь.
– Как долго ехали, не знаю, было слишком страшно, – спокойно продолжала мама. – Наконец остановились, велели выйти из машины. Повязку не сняли, держали за руки. Я почувствовала, что мы за городом, воздух очень свежий. Вот тогда я и решила, что сейчас просто выстрелят в затылок. Но потом сообразила: если глаза завязали, значит сразу не убьют. Те, которые меня везли, передали кому-то другому, он оказался немного вежливее, взял под руку, повел, предупредил: осторожно, ступеньки. Когда сняли повязку, я в первый момент ослепла от света. Огляделась, вижу – какой-то коридор, наверное, со стороны кухни, внутри большого дома. Все сверкает белым кафелем. И ни души. Только человек, который меня привел в дом. Средних лет, лысый, маленький, с обезьяним лицом, в полувоенной тужурке. Он говорит: «Обождите здесь». И ушел, оставил меня одну сидеть на стуле в этом кафельном коридоре. Как долго сидела, не знаю, мои часы встали, а там часов не было. Наконец лысый явился и говорит: «Вы должны оказать помощь больному. Вот вам халат, маска, шапочка». Тут я осмелела, спрашиваю: «Что же сразу не предупредили? Я бы захватила инструменты». Он отвечает: «Не беспокойтесь, у нас все есть». Мы проходим в большую полутемную комнату. Горит камин, кресла в светлых чехлах, в центре странное сооружение из простыней, вроде ширмы. Перед ширмой табурет, на нем на подушечке-думке лежит мужская нога. В общем, нога как нога, левая, волосатая, с толстой щиколоткой, ничего особенного. Стопа плоская, второй и третий пальцы сросшиеся.
