Джон Робертс - Заговор в Древнем Риме

— Да не слушай ты меня. Я об этом могу твердить весь день напролет. Сейчас надо веселиться. Трудно поверить, что старик Митридат и впрямь мертв. Помнишь, сколько неприятностей мы от него натерпелись во времена консулата Клодия и Перперны, когда Сулла еще был пропретором в Киликии?

При этих словах он напустил на себя ностальгический вид. Меж тем рабы начали разносить следующее блюдо. Если мне не изменяет память, это были языки жаворонков под соусом с каперсами. Катилина был одним из наиболее кровожадных последователей Суллы и сумел извлечь из проскрипций немалые выгоды. У него были все основания тосковать по ушедшим временам. Когда его сторонники уступили власть таким представителям нового поколения, как Катон и Цезарь, те начали охоту на убийц и палачей, особенно усердствовавших во времена диктатуры Суллы.

Размышляя на эту тему, я пытался отыскать глазами Гая Юлия. Они с братом Луцием в том году не занимали никаких государственных должностей, ибо были направлены в качестве преторов в провинцию. Своим выгодным назначением братья были обязаны иску трибуна Лабиена, обвинявшего всадника и ростовщика Рабирия в убийстве трибуна Сатурнина, совершенном почти сорок лет назад. Принимая во внимание политическую атмосферу тех далеких времен, подобный выпад был равносилен судебному преследованию гладиатора за некогда одержанные им победы. С таким же успехом этому уже весьма пожилому человеку, имеющему едва ли не гарантирующий неприкосновенность статус трибуна плебса, можно было предъявить обвинение в государственной измене. Как ни странно, впоследствии его сын стал ярым сторонником Цезаря. В те времена отцы и сыновья зачастую придерживались разных политических взглядов.

Наконец я заметил Гая Юлия за одним из столов в обществе аллоброгов. Подобное окружение для Цезаря казалось весьма странным, ибо прежде я никогда не замечал, чтобы он питал к людям какой-либо иной интерес, кроме политического. Поскольку эти длинноволосые варвары наверняка не имели голосов в собрании, мне оставалось предположить, что Гай Юлий оказался среди них исключительно потому, что из-за опоздания не нашел другого места.

Появились увенчанные лавровыми венками артисты-рабы с лирами. Прохаживаясь между столов, они декламировали Гомера и оды Пиндара. Их появление означало, что в трапезе наступил первый перерыв. Большинство гостей охотно откликнулись на этот призыв — животам пора было отдохнуть. Надев сандалии, мы дружной толпой ринулись в сторону находящихся по соседству общественных бань. Оборудованные со всей роскошью, они оставались открытыми и полными посетителей на протяжении всей ночи.

Огни сотни ламп мерцали на взбаламученной поверхности воды. Но поначалу меня не могло прельстить даже это завораживающее зрелище, ибо требовалось справить естественные потребности. Несмотря на то что уборная была оборудована доброй сотней посадочных мест, в ней образовалась толчея. Произошло это потому, что некоторые из гостей, утратившие за время трапезы способность самостоятельно передвигаться, были доставлены сюда рабами. Многие гости, расплачиваясь за излишнее усердие в еде, исторгали из себя поглощенную пищу с громкими и продолжительными конвульсиями. К счастью, мне удалось перенести гастрономическое испытание с достоинством. В те времена я еще мог гордиться способностью своего организма усваивать любую пищу.

Облегчив кишечник, я вернулся в основное помещение бань с большим бассейном, в котором резвилась компания молодых людей. Знатные женщины считали для себя непозволительным являться в публичные бани в обществе мужчин. Однако среди гостей оказалось несколько представительниц слабого пола, которые явно не относили себя к почтенным особам, несмотря на то что некоторые из них были весьма родовитыми. Среди них были две жены сенаторов и сестра понтифика. Когда я проходил мимо бассейна в сторону парной, меня окликнул женский голос. Поиск его обладательницы оказался безуспешным: вокруг было слишком многолюдно.

— Ищи меня в воде.

Я подошел к краю бассейна и опустился на колени. Из воды торчала мокрая, с темными заплетенными волосами голова моей двоюродной сестры Цецилии. Поскольку все мои кузины зовутся Цецилиями, мы величали ее Фелицией — не потому, что она была счастлива, а за кошачий нрав и кошачий взгляд. Она была дочерью Кретика, который ожидал Триумфа за городской стеной Рима. Недавно Фелиция вышла замуж за Марка Красса, старшего сына бывшего консула, который прославился тем, что подавил восстание Спартака.

— Как тебе не стыдно! — упрекнул ее я. — Ты ведь только что вышла замуж!

Уткнувшись подбородком в борт бассейна, она шлепнула по воде изящной ножкой.

— Какие глупости! — воскликнула Фелиция. — Замуж меня выдали только потому, что наша семья решила помириться с Крассами после долгих лет ссоры. А тут еще и Помпей скоро вернется. Я всего лишь орудие в их политической игре.

— Орудие обыкновенно бывает тяжелым и громоздким. Я имею в виду, что это не слишком подходящее для тебя определение, душечка. Кстати, куда подевался твой счастливый избранник?

— Когда уходила, он храпел на своей кушетке. Неужели из-за него надо лишать себя удовольствий? Да еще таких, как это. Хочу слегка взбодриться. Давай, присоединяйся ко мне.

Я остался стоять на месте.

— Как-нибудь в другой раз, Фелиция. Как говорится, должность обязывает и все такое прочее.

— Квестор? — фыркнула она. — Да разве это должность? Это не должность, а приговор.

Поморщившись от ее жестокой, хотя и весьма точной характеристики, я пошел прочь. На площадке во дворе раздавался лязг металла. Вооруженные тупым оружием и облаченные в великолепные доспехи гладиаторы для увеселения публики проводили показательные выступления. Минуя их, я направился в парную. Сняв одежду, отдал ее рабу-банщику, взял у него несколько сложенных стопкой полотенец и погрузился в удушливый жаркий туман. Нащупав скамейку, сел и вскоре стал покрываться испариной, подобно легионеру в конце длинного, проведенного в трудах дня.

Всякий, кто серьезно относится к пиршеству, знает, как важно делать перерывы, чтобы очистить себя от поглощенных излишеств. Даже здесь Лукулл предусмотрел все. Посреди парной, в большом резервуаре, наполненном снегом, который спустили на повозках прямо с альпийских гор, стояли кувшины с вином.

В парную вошел необычайной красоты молодой человек лет девятнадцати в окружении группы юношей такого же возраста. У него были черные волнистые волосы и улыбка, которая могла бы затмить улыбку самого Аполлона. Пробравшись сквозь паровую завесу ко мне, он протянул руку:

— Квестор Метелл?

— Да. А ты?..

— Марк Антоний.

Черты его лица сразу показались мне знакомыми.

— Сын консула? — переспросил я.

Его спутник подал ему чашу с охлажденным вином.

— Нет, племянник. Мой отец — старший Марк.

Он уселся рядом со мной, а его друзья, которыми он явно верховодил, разместились на других свободных местах.

— Твой отец выступал в роли авгура на церемонии моего посвящения несколько лет назад.

— Значит, ты впервые присутствуешь на таком пире, — заметил я. — У нас не было подобных празднеств семь лет. В последний раз мы чествовали Афрания и Калпурниана.

— Я слыхал, что нынешний Триумф затмил все предыдущие. — В его взоре светился юношеский задор. — Лукулл закатил настоящий пир.

Я не мог с ним не согласиться. Его отец, старший Марк Антоний, выделялся своей некомпетентностью и склонностью к преступным деяниям даже среди Антониев. Однажды, вместо того чтобы воевать со средиземноморскими пиратами, он взялся грабить римские провинции. Однако, напав на Крит под предлогом того, что тот был союзником пиратов, он встретил сопротивление со стороны островитян и потерпел сокрушительное поражение. За сей беспрецедентный «подвиг» Марк получил насмешливое прозвище Кретик. Умер он в Греции и был погребен без всяких почестей почти за десять лет до нынешнего знаменательного пира. Имея такое нелестное отцовство, молодой человек столь восхитительной наружности был достоин жалости.

— Знаешь, что мне больше всего нравится в банях? — спросил он. — Это единственное место в Риме, где можно не опасаться наткнуться на галла.

Его приятели взорвались дружным хохотом, и сам Марк громче всех. У него был удивительно заразительный смех, благодаря которому даже самые его избитые шутки воспринимались как блестящие образчики юмора.

— Ты, наверное, имеешь в виду этих аллоброгов, что прибыли на сегодняшний пир? — осведомился я.

— Ну да, кого же еще? Они заявляются к моему дяде чуть ли не каждый божий день. И мне приходится терпеть их присутствие во время своих утренних визитов.

Люди столь молодого возраста всегда думают, что все мирские неприятности происходят исключительно с ними.