Джон Робертс - Заговор в Древнем Риме

В тот вечер Гибрида пребывал в хорошем настроении и от души пожал мне руку. Лицо его пылало огнем: несмотря на то что вечер только начался, он уже основательно выпил — еще одна характерная особенность Антониев.

— Рад видеть тебя, Деций, мальчик. Великолепный Триумф!

Не иначе как демонстрация привезенных в Рим сокровищ произвела на него неизгладимое впечатление. Антонии отличались алчностью. Хотя, надо отдать им должное, спускали свои состояния с такой же легкостью, как и наживали. Другими словами: при всей их невыразимой жадности и вспыльчивости, им нельзя было отказать в щедрости.

— Да, сегодня славный день, — согласился я. — Триумфатор воистину его заслужил.

Я кивнул в сторону Лукулла, который стоял неподалеку. На нем была обычная тога, но красная краска после долгого пребывания среди толпы благожелателей существенно померкла.

— Когда видишь такое шествие, так и подмывает совершить что-нибудь подобное, — признался Гибрида.

Подобные заверения, подумал я, не сулят ничего хорошего Македонии. В эту провинцию Гибрида направлялся в качестве наместника по истечении своих консульских полномочий.

Цицерон поприветствовал меня тепло, хотя и несколько официально. Мы всегда были в добрых отношениях, но теперь он достиг вершины публичной деятельности, а я находился лишь у ее подножия. Движение по карьерной лестнице заставило его выработать такие не свойственные ему ранее черты, как тщеславие и сознание собственной важности. Нельзя сказать, что они были ему к лицу. Во всяком случае, в молодые годы его характер мне нравился больше.

Запахи пиршественного стола так возбудили мой изголодавшийся желудок, что он громко заурчал. Я с трудом подавил желание схватить один из кубков, которые разносили по столам. Темнокожие рабы сновали повсюду с тяжелыми амфорами на плечах, проверяя, все ли кубки наполнены. Начни я слишком рано пить, могло случиться, что торжественный ужин был бы для меня потерян. Во всяком случае, он наверняка стерся бы из памяти.

Человек, стоявший под прекрасным кипарисом, был отнюдь не красавцем. Его лицо пересекал большой шрам, едва ли не поглотивший весь нос. Это был мой отец Деций Цецилий Метелл Старший, известный всем под прозвищем Безносый. Облаченный в белую тогу, он воплощал неизбывное достоинство. Недавно отец вернулся из провинции Трансальпийская Галлия, поэтому еще не успел избавиться от повадок небожителя, каковым он почитался, пребывая в должности проконсула. Я поздоровался с ним, и он ответил в своей привычной манере:

— Ты еще трезв? Ответственная должность идет тебе на пользу. Как дела в сокровищнице?

То, что я не получил лучшего назначения, отец относил на счет моей никчемности и непопулярности. И в этом был совершенно прав.

— Если Лукулл не построит еще одного храма Сатурна, — ответили, — придется размещать захваченную им добычу на крыше.

— Не торопись с выводами, сынок. Не успеешь обернуться, как она начнет исчезать из храма с такой же быстротой, с какой появилась. Если не быстрее.

Выражение лица у него было еще более удрученным, чем обычно. Очевидно, он сетовал на то, что за свою жизнь ему ни разу не довелось отпраздновать своего Триумфа и, возможно, уже не доведется, ибо его служба в должности проконсула прошла без крупных военных действий. Отец бросал сердитые взгляды на компанию странных молодых людей, стоявших у декоративного пруда и восхищенно наблюдавших за плавающим карпом. Было видно, что они изрядно нагрузились вином, поэтому вели себя вызывающе. Немногие из них были прилично острижены и облачены в тоги, большая часть компании была одета в туники и штаны, расписанные ярким полосато-клетчатым рисунком, и имела длинные волосы и усы.

— Это что еще за диво? — спросил я отца.

— Это аллоброги. Дикари из северных территорий моей бывшей провинции. Явились пожаловаться на вымогательство со стороны римских должностных лиц. Если им повезет и они найдут какого-нибудь падкого до славы законника, то меня призовут к ответу.

— Жалобы на вымогательство римских наместников уже стали притчей во языцех, — добавил я. — Как думаешь, есть ли в них хоть доля истины?

— Видишь ли, сынок, этот народ заражен бунтарским духом от природы. Он не может смириться с тем, что ему надлежит платить дань. Впрочем, не могу утверждать, что наши мытари подчас не перегибают палку. Но все равно это не идет ни в какое сравнение с тем, чему подвергали их прежние правители. Должно быть, варвары не могут нам простить то, что мы запретили им воевать друг с другом.

— Ну а как ты, отец? Как себя чувствуешь после возвращения домой? — спросил я, решив сменить тему. — Чем собираешься заняться?

— Чем заняться? Своими обычными обязанностями патрона и друга. Чем же еще? — невинным тоном произнес отец.

Однако вид у него был такой же «невинный», какой бывает у человека с окровавленным кинжалом в руке.

— В будущем году грядут выборы цензоров, — напомнил я, будто отец только о них и думал. — Эту должность в свое время занимали Метеллы, но на протяжении нескольких столетий никто из нашего рода не продолжил традицию.

— А может, мне еще раз выставить свою кандидатуру на место консула? — риторически произнес он. — Через семь лет могу снова быть избран.

— Послушай, отец, — продолжал увещевать его я, — через семь лет за эту должность будут бороться все военачальники. Их армии будут стоять за воротами города, напоминая избирателям, за кого следует голосовать. В наши дни умеренность и здравомыслие не в чести. Таких качеств отнюдь не достаточно, чтобы стать консулом. К тому же должность цензора ныне является венцом политической карьеры. Вспомни, сколько людей из тех, что некогда пребывали в рядах высшей магистратуры, не гнушались цензорством.

Отец кивнул с таким видом, будто сам не размышлял на эту тему уже много лет.

— Что верно, то верно, — пробубнил он. — К тому же это семейная традиция.

У меня отлегло от сердца. Хорошо, что его намерение вступить в борьбу за должность консула оказалось не столь серьезным. Цензорство не давало империума, то есть всей полноты политической власти, поэтому не представляло большого интереса для военачальников. Обязанности цензора заключались в чистке сенаторских рядов от тех членов, которые были их недостойны. Уверен, что отец уже составил себе список таких людей и даже приступил к работе над ним.

Я пригубил вино, которое оказалось отменным и сразу ударило в голову. Неожиданно меня осенил вопрос, который я не замедлил задать отцу:

— Скажи, пожалуйста, а почему меня не назвали Квинтом?

— Как почему? Потому что тебя нарекли в честь меня, дурья твоя башка!

— Но ведь все мужчины нашей семьи именуются Квинтами, за исключением недотепы Луция.

— Видишь ли, как-то раз твоего деда, маску которого ты видишь у меня в доме, во сне посетили Диоскуры. Они обещали ему победу над самнитами в сражении, которое должно было состояться на следующий день, но только при условии, что он назовет своего первенца Децием. Прежде этим именем никого из рода Цецилиев не величали.

— И что, он одержал победу?

Отец красноречиво сверкнул глазами — у него это хорошо получалось.

— Знаешь что? — вместо ответа произнес он. — Тут собралось много людей. И некоторые, возможно, будут не прочь потерпеть твое общество и твои разглагольствования. Только не забудь прихватить с собой венок.

Я отправился искать более подходящую компанию, но прежде, следуя совету отца, взял у девушки-рабыни венок из виноградных листьев — издавна считалось, что они предохраняют от опьянения. Посреди сада были выставлены живописные полотна, изображавшие батальные сцены армии Лукулла, — те самые, которые на повозках везли во время триумфального шествия. Я решил их рассмотреть поближе, пока не стемнело. Когда зажигают факелы, атмосфера наполняется таинственностью, но начисто лишает возможности оценить мастерство художника.

Огромные панели, изготовленные в мастерских Афин и Родоса, удивительно ярко и подробно отражали сцены битвы Лукулла с Митридатом и Тиграном. Фигура римского полководца, которая всегда находилась в центре событий, на всех картинах была умышленно преувеличена. Иноземные правители, также по размеру превосходившие прочих воинов, были изображены в состоянии панического бегства. Следуя греческой традиции, афинские живописцы упорно изображали римскую армию в доспехах времен Александра Македонского, если не раньше: в кирасах с высоким шлемом, большим круглым щитом и длинным копьем. Меж тем мертвые и расчлененные тела поверженных варваров, устилавших нижнюю часть каждой картины, были написаны с гораздо большей реалистичностью.

— Отличная работа, верно?

Рядом стоял мой давний друг, врачеватель Асклепиод, который лечил гладиаторов в школе Статилия. Особенно прославился он своими трактатами, посвященными строению человеческого тела и исцелению от различного рода ранений.