Марк Миллз - Дикий сад
— Она человек хороший и позволит вам это увидеть, когда будет готова.
Ему сделалось немного не по себе оттого, что она так легко прочла его мысли.
— Как доехали?
— Спасибо, хорошо. Только уж очень долго.
— Останавливались в Париже?
— Нет.
— В Милане?
— Нет. Только во Флоренции и только на одну ночь.
— Одна ночь во Флоренции, — задумчиво повторила синьора Доччи. — Звучит, как название какой-то песни.
— Не очень хорошей.
Она рассмеялась — коротко, отрывисто. И согласно качнула головой:
— Да, не очень.
Адам достал из внутреннего кармана пиджака письмо и протянул его синьоре:
— От профессора Леонарда.
Она положила письмо рядом с собой на кровать. Адам заметил, что ее ладонь так и осталась на нем.
— Как Криспин?
— Профессор сейчас во Франции. Изучает какие-то пещерные рисунки.
— Пещерные рисунки?
— Они очень старые, в основном бизоны и олени.
— Пещеры — не самое лучшее место для человека его возраста. Они принесут ему смерть.
Адам улыбнулся.
— Я говорю серьезно.
— Знаю… просто… ваш английский…
— Что?
— Очень хороший. Очень правильный.
— Это все няни. Няни и гувернантки. Во всем виноват мой отец. Он любил Англию. — Она сняла очки и положила их на прикроватный столик. — Вы ведь остановились в пансионе «Аморини». Как вам там?
— Все замечательно. Спасибо за внимание.
— Сколько она с вас берет?
— Две с половиной тысячи лир в день.
— Слишком много.
— Во Флоренции я заплатил за комнату вдвое больше.
— Тогда вас обманули.
— О…
— За полупансион должно платить не больше двух тысяч в месяц.
— Комната большая и чистая.
— Боюсь, синьора Фанелли слишком хорошо знает силу своих чар. Так было всегда, даже в те времена, когда она была еще девчонкой. Теперь, в положении вдовы, ей…
— Что?
— О, ничего… — Синьора отмахнулась. — Мужчины есть мужчины. С чего бы им меняться?
Адам собирался было выступить в защиту своего пола от брошенных обвинений, но известие о брачном состоянии хозяйки пансиона навело его на более приятные мысли. Выбрав молчание, он ограничился тем, что принял серьезный вид и согласно кивнул.
— Вы к нам надолго?
— На две недели.
— Времени хватит?
— Не знаю. Изучать сад мне еще не приходилось.
— Боюсь, вы найдете его немного запущенным. За сад отвечал Гаетано, но в прошлом году он ушел. Другие садовники делают, что могут. — Она указала на окна — открытые, но со сведенными ставнями. — Отсюда открывается неплохой вид. Мемориальный сад вы не увидите, но я скажу, как к нему пройти.
Адам толкнул ставни и зажмурился от хлынувшего в комнату света. Он стоял на галерее, откуда открывался поистине чудесный вид: уходящие на запад холмы, складки которых заходящее солнце выкрасило в разные оттенки серого. Было в этой панораме что-то безвременное, почти мифическое, как на пейзаже Пуссена.
— Своеобразно, не правда ли? — спросила синьора Доччи.
— Если вам такое нравится.
Она рассмеялась. Адам посмотрел на сад, разбитый позади виллы, и увидел привычное: посыпанные гравием дорожки и подстриженные зеленые изгороди.
— В самом конце нижней террасы, слева, есть несколько зонтичных сосен. Чтобы попасть в сад, вам нужно миновать их и пройти еще немного по дорожке.
Адам присмотрелся — сразу за соснами земля резко уходила вниз, в лесистую долину.
— Да, вижу.
Он закрыл ставни и вернулся в комнату.
— Но почему именно там? Почему в лощине?
— Из-за воды. Там родник. Точнее, был когда-то. Теперь-то высох, как и все остальное. Нужен дождь. Хороший дождь. Без воды страдают и оливки, и виноград. — Она протянула руку за лежавшей на столике тонкой папкой. — Вот. Это все собрал мой отец. Здесь не много, но это то, что нам известно о саде.
Адам может приходить и уходить в любое удобное время, продолжала синьора. При желании может работать в кабинете, и, разумеется, библиотека в полном его распоряжении. Ему вообще предоставляется полная свобода передвижений по вилле, за исключением последнего этажа, закрытого по причинам, объяснять которые ей сейчас не хотелось бы. Если пожелает, Мария приготовит что-нибудь на ланч.
— Мы здесь обходимся без церемоний. Понадобится что-то — просто спросите.
— Спасибо. Спасибо за все.
Синьора Доччи с притворной церемонностью наклонила голову.
— Возвращайтесь, когда прогуляетесь по саду.
Адам уже выходил из комнаты, когда она добавила:
— И да, если увидите там молодую женщину, скорее всего, это будет моя внучка. — Улыбка тронула уголки ее губ. — Не беспокойтесь, она вполне безобидна.
Пройдя через гостиную, Адам вышел на мощеную террасу позади виллы. Отсюда просевшие под тяжестью столетий каменные ступеньки вели к амфитеатру — широкому, засыпанному щебенкой пространству с низенькими живыми изгородями, устроенными в геометрическом порядке. Тут и там виднелись лимонные деревья в громадных глиняных горшках. Из прочитанных книг он знал, что степная роза и вистерия, ползущие по решетке подпорной стены, — это уже более позднее дополнение к «английскому стилю», захлестнувшему страну столетием ранее и обрекшему множество древних садов на медленное умирание. Амфитеатры срывали, чтобы устраивать на их месте лужайки для игры в шары, которые быстро выгорали под жгучим итальянским солнцем. На цветочных бордюрах высаживали растения, привычные к более мягкому климату, всевозможным лозам и вьюнкам давали полную свободу, и они, как непослушные мальчишки, расползались по стенам и карабкались по деревьям. Во многих случаях преобладающие ветры моды причинили полнейшие разрушения, но здесь, на вилле Доччи, изначальные ренессансные террасы сохранились, похоже, практически нетронутыми.
Еще одно подтверждение этому выводу он получил, когда спустился к нижнему уровню. Центральное место здесь занимал круглый фонтан, обсаженный высокими, коротко обрезанными тисами, делившими террасу на «комнаты». Английский сад заканчивался здесь, у высокой подпорной стены, уходившей на двадцать футов вниз, к оливковой роще, занимавшей солнечный склон холма. Вдоль балюстрады, лицом к открывающемуся виду, стояли каменные скамьи. В северном конце террасы к невысокой скале жалась крохотная часовня, вход в которую охраняли два стройных, похожих на темные обелиски кипариса. Другой конец занимала рощица зонтичных сосен, внимание к которой привлекла ранее синьора Доччи.
Адам сел на землю в пахнущей резиной тени сосен и закурил сигарету. Посмотрел вверх, на виллу, серьезную, надменную, стоящую на холме, как какой-нибудь капитан на палубе полуюта. Все окна третьего этажа были закрыты — похоже, верхний этаж вообще не использовался. Он улыбнулся, представив запертого наверху сумасшедшего родственника, эдакую миссис Рочестер.
Отсюда, снизу, здание выглядело несколько иначе, в нем отчетливее проступала строгость, присущая крепости твердость, основательность. И тем не менее эта его ипостась гармонировала как с обстановкой, так и с функцией. Оно не было дворцом наслаждений, оно было осью и основанием рабочего поместья. Хозяйственные постройки, едва видимые с того места, где он сидел, располагались вокруг двора пониже виллы. В этой близости не было ничего непристойного, ничего постыдного, и вилла признавала ее открыто, с безыскусной откровенностью, повернувшись лицом к долине. За всей композицией явственно ощущалось присутствие творца.
Не прошло и суток, а вилла Доччи уже пленила его своими чарами, и мысль о том, что драгоценное время придется, может быть, посвятить изучению малой части сада, уже отдавалась острым и все возрастающим ощущением неудовлетворенности.
Ответ пришел сам собой. Нужно просто-напросто изменить тему курсовой. Разве кто-то будет возражать? Профессор Леонард? На каком основании? В этом отношении студенты пользовались большой самостоятельностью. Если уж Роланд Гиббс договорился взять в качестве темы римскую церковь в Суффолке, то почему нельзя написать работу об итальянской вилле? Придется разыграть марксистскую карту — это направление приобретало на факультете все большую популярность, — проиллюстрировать положение о том, что архитектура и искусство существуют не сами по себе, а отражают скрытые социально-экономические процессы своего времени.
Воодушевленный принятым решением, Адам открыл ту папку, что дала ему синьора Доччи, и начал читать. Язык документа, составленного на стыке столетий, отличался выразительностью и строгостью форм.
Двадцатипятилетняя Флора Бонфадио умерла в 1548 году, через год после того, как они с мужем, Федерико Доччи, бывшим старше ее на два десятка лет, вступили во владение новой виллой, построенной возле Сан-Кассиано. О самой Флоре известно было немного. Некоторые утверждали, что она состояла в родстве с поэтом и гуманистом Джакопо Бонфадио, но заслуживающих доверие свидетельств в пользу таких утверждений никто не представил. Что касается Доччи, то их знали как семью флорентийских банкиров, которые, подобно Медичи, происходили из Муджелло, гористого района к северу от города. Не достигнув положения и степени влияния Медичи — а кто достиг? — они к шестнадцатому столетию утвердили за собой репутацию успешных финансистов. Благодаря успехам семьи Федерико Доччи и смог позволить себе такую роскошь, как строительство загородного имения для себя и молодой жены.
