Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

И слава шла-катилась по столичному граду, всякому было лестно увидать живую знаменитость — писателя-красавца Андреева или рыжеволосого, вечно в компании юных прелестниц поэта Бальмонта, послушать божественное пение Георгия Поземковского или Федора Шаляпина.

Соколова привлекала спокойная атмосфера «Вены» и то, что в залах было запрещено курить: владелец — старообрядец и, как знаменитый трактирщик в Москве Егоров, на дух не переносил «табачного баловства». Хорошо было и то, что здесь всегда можно было встретить друзей.

Едва гений сыска появился в зале, как взоры всех сидевших обратились к нему. И как всегда в таких случаях, словно ветерок повеял.

— Граф Соколов, граф Соколов…

Хозяин — Иван Григорьевич — тут как тут, низко кланяется:

— Благодарим вас, Аполлинарий Николаевич, за не оставление и внимание! Ваша кумпания в Литераторском зальчике, изволят ждать-с, а холодные закуски и относительно выпить — на столе.

— Как поживаешь, Иван Григорьев?

— Бог милует! Публика, сами изволите видеть, валом прет-с. Да и то, при всем уюте и канфорте, наши цены против других ресторанов самые унизительные-с! — Вздохнул. — А иной раз и бесплатно поишь-кормишь. — Негромко, доверительным тоном: — Вон, извольте вправо посмотреть, личность знакомая — Александр Иванович Куприн.

— Открытку со своим портретом подарил?

— Обязательно! И написал: «Иван, я тебя люблю!» А как не любить? Две недели ходит каждодневно. И каждый раз один разговор: «Запиши, не забудь, Иван, в долговую книгу, за мной как в банке „Братьев Джамгаровых“ на Невском — ничего не пропадает». И помечаю! — Строго посмотрел на гардеробщика: — Эй, Ефрем, чего глаза таращишь? Прими у гостя…

Гардеробщик, не решавшийся помешать разговору хозяина с важным гостем, вмиг подскочил и принял на руки шубу сыщика. (Для сведения любознательных: никаких номерков не полагалось, номерки появились лишь в большевистское вороватое время.)

Справа, в Первом зале, гуляла публика без претензий, малогонорарная. Был зал с тремя рядами столов, единственной люстрой электрического освещения и вешалками — тут же, на стене, возле столов, увешанных шубами и меховыми шапками. Толстый лысый господин в потертом фраке, задрав вверх бокал, что-то жарко говорил. В углу молодые люди в сюртуках железнодорожного ведомства что-то пели. По соседству нестриженый юноша, размахивая руками, читал стихи — должно быть, собственного сочинения. И все шумело, жевало, стучало приборами, оживленно беседовало.

Слева, в Литераторском (или Угловом) зале, с громадным зеркалом, с эстрадой, со множеством гуляющих гостей, сразу увидал своих. Они сидели под иконой Богородицы, висевшей в кипарисовом ящичке под самым лепным потолком.

Как по команде, все перестали звенеть посудой, замолк шумливый говор: все головы с неприличным вниманием обратились к Соколову. Отовсюду неслись приветствия:

— Рады видеть! Садитесь к нам, граф!

Навстречу поднялся Гарнич-Гарницкий. Но его опередил Куприн. Косолапя короткими ножками, он подбежал к сыщику, обнял, дыхнул сложным запахом, радостно проворковал:

— Наконец-то объявился! Куда, граф, пропал? А ведь ты мне жизнью обязан!

— Ну?

— Помнишь, на Ходынском поле я с Уточкиным летал?

— Помню.

— А ты хотел лететь с покойным Чеховским. Как раз на моторном аппарате братьев Райт. Я тебе еще сказал: «Оставь, граф, затею!» Ты меня послушался, не полетел. А при посадке магнето отказало, мотор заглох, и Чеховской с бо-ольшим трудом сел.

— А я при чем? — Соколов с трудом сдерживал смех.

— Да ведь коли ты тоже полетел, то аппарат не выдержал бы твоего веса, вы вместе с покойным Чеховским непременно грохнулись бы.

Соколов рассмеялся, обнял этого талантливого человека и выдумщика с монгольским разрезом глаз. Куприн отправился к себе — догуливать.

Соколов поманил пальцем лакея:

— Вот тебе ассигнация! Угости Александра Ивановича по первому разряду. Только не говори, кто его угощает. — Вдруг Соколов весело рассмеялся: — Впрочем, скажи: «Очаровательная дама высшего света, молодая и в бриллиантах, молвила: дескать, я большая поклонница великого таланта Куприна. Я его люблю и отдамся при случае». Понял? Выполняй!

Очередь наконец дошла до Гарнич-Гарницкого.

— Заждались, Аполлинарий Николаевич! Вся компания в сборе, только вас ждем.

Он провел сыщика к столу. Тут под люстрой, бросавшей яркий свет, сидели Джунковский, Шаляпин, поэт Бунин.

— Опоздавшему штрафной бокал редерера, — пробасил Шаляпин, уже бывший малость навеселе. — Пьем за могучий народ русский, явивший свету графа Соколова.

— Такого богатыря бокал шампанского не возьмет, — улыбнулся Бунин. — Тут кубок полуведерный нужен.

— Сие зверское предложение отвергаю категорически! У меня скоро со Штамом встреча по английскому боксу в Кракове. Так что многого себе не позволяю. А бокал — отчего не принять?

— Давно ли вы, Аполлинарий Николаевич, этого Штама под орех разделали? Ведь мы были в Манеже, видели, как вы бахвала на пол уложили, — улыбнулся Бунин.

— Самые громкие триумфы рано или поздно кончаются, и почти всегда в последнем бою — фиаско. Таков закон природы. Мне, увы, уже давно не двадцать. — Соколов решительно добавил: — Аппетит я нагулял изрядный. Как говорит наш приятель Горький, голоден зверски.

Бунин поднялся с бокалом в руке:

— Лет семь назад, находясь у Горького в солнечном Сорренто и в пасмурном душевном состоянии, ибо пришло разочарование в очередной любви, я написал стихотворение «Одиночество». Позволите всего лишь несколько строк из этого стиха?

— Просим, просим! — поддержали гости.

Сильным, словно звенящим голосом поэт прочитал:

И ветер, и дождик, и мглаНад холодной пустыней воды.Здесь жизнь до весны умерла,До весны опустели сады.Я на даче один, мне темноЗа мольбертом, и дует в окно…Мне крикнуть хотелось вослед:«Воротись, я сроднился с тобой!»Но для женщины прошлого нет:Разлюбила — и стал ей чужой.Что ж! Камин затоплю, буду пить…Хорошо бы собаку купить.

Бунин превосходно читал свою поэзию.

— Прекрасные стихи, — одобрил Шаляпин и захлопал в ладоши.

Остальные поддержали певца.

— Правильно, будем пить! — одобрил Гарнич-Гарницкий и медленно, с наслаждением втянул в себя игристый напиток. Повернулся к Бунину: — Иван Алексеевич, согласитесь, стихи писать можно и после застолья. Не вышло, разорвал бумагу, и делу конец. А в боксе за легкомыслие приходится платить здоровьем — получишь по голове и немедленно. Пьем за победу на ринге графа Соколова!

Гений сыска любил этого человека. Он задушевно произнес:

— Помню, Федор Федорович, как я с вашим паспортом из Галиции бежал.

— Очень любопытно! — заинтересовался Шаляпин. Повернул голову к Соколову: — Мне не верится, что ты, граф, мог от кого-то бежать.

— Как же не бежать! — улыбнулся Гарнич-Гарницкий. — Вся полиция Австро-Венгрии охотилась за нашим героем. Мало того что под чужим паспортом проник в суверенное государство, наш полковник еще с моста швырнул в реку какого-то типа, германского шпиона Уле…

— Ульянова-Ленина, — подсказал Соколов.

— Вот-вот, этого самого! — Гарнич-Гарницкий обратился к сотрапезникам: — Я и Штам гастролировали во Львове.

— Никак с атлетикой не можешь проститься? — усмехнулся Шаляпин.

Гарнич-Гарницкий вздохнул:

— Говорят, что атлеты выступают на публике исключительно ради денег. Совсем не так! Тот же Людвиг Чаплинский, управляющий банком, действительный статский советник, чин четвертого класса. Но на арене частый гость, участник состязаний.

Соколов добавил:

— Не просто участник, двукратный рекордсмен мира по поднятию тяжестей. У самого Ивана Поддубного однажды выиграл схватку. Мне в прошлом году говорит: «Вызываю на матч по французской борьбе!» Я отвечаю: «Не люблю дышать пылью ковров. Бокс по английским правилам — к вашим, сударь, услугам. Хоть завтра». Людвиг почесал затылок и рукой махнул: «У вас правый свинг сокрушительный, да и весите на два пуда больше».

Бунин нетерпеливо спросил Гарнич-Гарницкого:

— Ну так что произошло во Львове?

— Стоим уже перед занавесом, оркестр пожарных туш играет. Откуда ни возьмись — наш Аполлинарий Николаевич. Спокоен и грозно-холоден, словно айсберг, на который в прошлом году «Титаник» налетел. Вдруг выясняется, что за графом по пятам несется свора полицейских, вот-вот развернется бой между нашим графом и полицией.