Джон Робертс - Святотатство
Никогда прежде я не произносил столь рискованных речей на трезвую голову.
— И как это тебе удалось все разнюхать? — с приветливой улыбкой спросил Цезарь. В глазах его светился откровенный интерес.
Я уже собирался рассказать ему о попавшем в мои руки письме, но потом решил умолчать об откровениях Нерона, подчеркнув свою проницательность. В ту пору я еще не избавился от тщеславия, свойственного всем без исключения молодым людям. Но, что более важно, догадывался, что, скрывая таинственной дымкой собственные способности, я значительно выигрываю в глазах окружающих. Цезарь пользовался этим приемом уже давно.
— Для логического ума, способного сопоставлять обстоятельства и факты, сделать подобный вывод не составляло особого труда, — заявил я.
Эта исполненная скромного достоинства фраза произвела должный эффект.
— Ты и в самом деле незаурядный человек, Деций Цецилий, — заявил Цезарь. — Именно поэтому я так не хочу, чтобы ты пал жертвой собственного безрассудства. Не скрою, я рассчитываю, что в будущем мы с тобой будем действовать заодно.
— Что? — переспросил я, не веря своим ушам. — О каком будущем может идти речь после того, что произойдет нынешним вечером?
— Посмотри! — воскликнул он, не слушая меня. — Слонов уже ведут! Ну и громадины!
Все взоры устремились на процессию. Мимо нас шествовали экзотические животные, проезжали повозки, на которых сверкали горы сокровищ, проходили пленники, закованные в цепи. И разумеется, мы вдоволь нагляделись на самого Помпея. Нарумяненный, облаченный в пурпурную тогу триумфатора, он походил на памятник самому себе. Впрочем, для того чтобы производить по-настоящему величественное впечатление, он был слишком коренаст и мал ростом.
— Тебе к лицу пурпурное платье! — выкрикнул я, когда он проезжал мимо.
Щеки Помпея покрывал толстый слой румян, так что невозможно было определить, покраснел ли он. Впрочем, вряд ли он расслышал мои слова сквозь стоявший вокруг шум.
Когда толпа пришла в движение, я увидел, что Цезарь исчез, и с ужасом понял, что остался безо всякой защиты. Все остальные сенаторы направились на Капитолий, где их ожидало пиршество в честь триумфатора. Я направился вслед за ними. Настало время открыто выступить против трех потенциальных тиранов, обличить их перед сенатом и свести на нет их планы. Кроме того, я сильно проголодался.
В эту пору темнота сгущалась быстро. Преодолев подъем примерно наполовину, я увидел первого этруска. Он притаился в проходе между двумя домами, и последние лучи заходящего солнца играли на его бронзовом молотке и стальном острие кинжала. Решив, что с одним врагом справлюсь без труда, я огляделся по сторонам. Но на другой стороне улицы меня поджидали еще двое. Присмотревшись, я убедился, что в тени за их спинами маячит несколько человек. То были римляне, скорее всего, приспешники Клодия, урвавшие немного времени от увеселений, чтобы разделаться с врагом. Расстояние, отделявшее меня от храма, внезапно показалось огромным. Решив, что терять мне нечего, ибо неприятности с римским судом я уже нажил, а боги, судя по всему, лишили меня своей благосклонности, я вытащил меч и рявкнул:
— Мне нужны еще двое! Я должен прикончить двух остробородых этрусских ублюдков, дабы сполна заплатить за кровь двух убитых римлян! Прошлой ночью я уже убил одного, но этого недостаточно.
Моя просьба была исполнена немедленно. Этруски, утробно завывая, устремились в атаку. Несмотря на охватившее меня возбуждение, я заметил, что люди Клодия вступили в бой вовсе не столь рьяно. Сначала я с гордостью подумал, что моя доблесть нагнала на них страху, но потом понял — сомнительную честь убить сенатора они предоставляют презренным чужестранцам.
Один из них приблизился ко мне, размахивая в воздухе молотком. Я уклонился от удара, насквозь проколол его мечом и налетел на второго этруска, прежде чем он успел осознать, что из жертвы я превратился в нападающего. С чувством глубокого удовлетворения я пронзил ему горло острием гладия, в точности так, как много лет назад учил меня опытный наставник в школе гладиаторов Статилия. Оставалось лишь пожалеть, что у меня нет молотка и я не могу нанести ему удар промеж глаз.
Остальные стали приближаться. Я понял: пришло время спасаться бегством. Свое обещание я выполнил. Еще два этруска были мертвы, а Рим отомщен. Охваченный этой отрадной мыслью, я, расталкивая прохожих, бросился по улице, ведущей вниз с холма. Шаги преследователей грохотали у меня за спиной. Толпа становилась все плотнее, и поняв, что пробраться сквозь нее невозможно, я повернулся, чтобы встретиться с врагом лицом к лицу. В это мгновение чья-то мощная рука схватила меня и толкнула в сторону, в узкий проулок, где начинался лестничный пролет, ведущий к низенькой двери.
— Охранять тебя куда труднее, чем командовать легионом! — раздался голос Милона.
Люди, сидевшие за столами, на мгновение подняли головы, а потом вновь занялись едой и вином. Я вложил меч в ножны.
— Мне надо идти в храм, — заявил я.
— Забудь об этом, — возразил Милон. — По крайней мере, на время. Надо выждать, пока снаружи все успокоится. Думаю, никто не заметил, где мы скрылись.
— Пожалуй, ты прав, — согласился я. — Мне действительно стоит немного обождать.
Таверна, в которой мы находились, относилась к числу самых заурядных. Согласно закону подобные заведения должны были закрываться после захода солнца, но за соблюдением этого закона никто не следил, кроме того, сегодня был праздник. Мы с Милоном уселись за столик и с жадностью набросились на жареную утку с яблоками и белый хлеб, запивая еду местным крепким вином. С набитым ртом я рассказал Милону о недавней встрече с Цезарем.
— Странный он человек, этот Цезарь, — пробурчал Милон, выслушав меня. — Похож на одну из тех темных лошадок, которые незнамо как приходят к финишу первыми, оставив ни с чем тех, кто поставил на прославленных скакунов.
— Согласен с тобой, — кивнул я, отправляя в рот пригоршню фиг. — До недавнего времени я считал его ни на что не способным позером. И все прочие римляне разделяли мое мнение. Но оказалось, что именно он держит в руках поводья.
— Какие поводья? — настороженно спросил Милон.
Я напомнил ему о письме Нерона.
— Клодий уверен, что вертит своими сообщниками по собственному усмотрению. Помпей, вне всякого сомнения, считает, что главным членом этого триумвирата является именно он, и в точности так же думает про себя Красс. Но на самом деле именно Цезарь управляет колесницей заговора.
Мы оба любили скачки и теперь с удовольствием использовали связанные с ними образы, рассуждая о политических методах Цезаря.
Милон откинулся на спинку стула. Судя по вспухшим на лбу складкам, мозг его напряженно работал, сопоставляя факты, делая выводы и прикидывая возможные последствия того или иного поворота событий.
— Возможно, племянница Цезаря права, — сказал наконец Милон. — Он затеял все это, дабы в его отсутствие двое остальных не передрались между собой.
— Вне всякого сомнения, одна из его целей состоит в том, чтобы временно нейтрализовать Помпея и Красса, — подхватил я. — Но когда Цезарь вернется, все трое перегрызут друг другу глотки. Три столь амбициозных деятеля не могут быть верными соратниками. Хотя они прекрасно дополняют друг друга: полководец, денежный мешок и… не знаю, какое слово лучше подходит Цезарю.
— Политикан, — усмехнулся Милон.
Никогда прежде я не слыхал такого слова. Полагаю, мой друг придумал его сам.
— Политикан и политик — это не одно и то же, — продолжал он. — У политикана нет никаких способностей, кроме одной-единственной — манипулировать теми, кто его окружает. Ты верно заметил, заключая между собой союз, каждый из троих что-то вносил, кроме Цезаря. У него ничего нет, кроме непомерных долгов и сомнительной репутации. Но для таких пройдох это не беда. Он способен забраться на самый верх, используя государственную систему как лестницу.
— Полагаю, Цезарь недооценивает сенат, — заметил я.
— А может, напротив, ты переоцениваешь сенат? — уточнил Милон.
Откровенный сарказм, прозвучавший в его голосе, несколько поколебал мою уверенность в могуществе и мудрости сената.
— Когда я предъявлю это сенаторам, им придется предпринять какие-то действия, — сказал я, извлекая из складок туники трубочку с письмом Нерона. — Согласен, в последнее время сенат разлагается на глазах. Но я уверен, он не допустит, чтобы бесчестные авантюристы захватили власть в Риме. После столь сокрушительного разоблачения Помпею, Цезарю и Крассу придется забыть о своих амбициях.
— Будем надеяться, — откликнулся Милон.
Некоторое время мы оба хранили молчание.
— Кстати, о сенате, — первым нарушил тишину Милон. — Если ты настолько безрассуден, что действительно намерен туда отправиться и обличить триумфатора, тебе лучше сделать это в самом начале пиршества. После того как благородные сенаторы отдадут должное превосходным винам, они вряд ли смогут хоть что-то понять.
