Дэвид Лисс - Компания дьявола

Я протянул руку. Она нехотя отдала книгу мне. Страница за страницей были исписаны убористым наклонным почерком, таким мелким, что я едва мог прочитать написанное. Буквы сливались перед глазами, и от потуг разобрать написанное у меня разболелась голова. Кроме записей, как и говорил Хейл, в тетради были рисунки. Рисунки изображали оборудование и материалы для шелкоткачества.

Мистер Пеппер считал, что в книге нет ничего ценного, но я не был в этом уверен.

— Позвольте мне ее взять. Я обязательно верну.

Ей не хотелось расставаться с тетрадью, но она все же кивнула.

Уверенный, что получил все, что мог, я попрощался, в очередной раз заверив ее, что буду стоять на страже ее интересов, и поспешил в обратный путь. Увы, почтовую карету пришлось ждать дольше, чем я рассчитывал, и я вернулся в город, когда уже почти стемнело. Когда я шел по знакомым улицам к дому, тьма окутала Дьюк-Плейс.

Я страшно проголодался и подумал, не зайти ли куда-нибудь перекусить, но усталость пересилила голод, и даже если у моей квартирной хозяйки не нашлось бы для меня легкого ужина, я предпочитал закусить хлебом с сыром у себя в комнате, чем есть холодное мясо с горохом в таверне.

Я подошел уже к дому, но тут почувствовал, как на мое плечо легла тяжелая рука. Я обернулся и не скажу, что слишком удивился, увидев верного Эдгара с его презрительной усмешкой.

— Ты разоблачен, Уивер, — сказал он, по-утиному поджимая губы. — Думал спрятаться, как трус, под прикрытием дядиной смерти, но мы не такие дураки. Ты думал, мистер Кобб не раскроет твою двойную игру?

— О какой двойной игре ты говоришь, мерзавец? — сказал Я.

Я пытался изобразить возмущение, а сам лихорадочно соображал, какой именно обман они раскрыли.

Он рассмеялся, и в его смехе слышалось удовлетворение, а не радость.

— Одно дело держать нас за дураков. Совсем другое — изображать святую невинность, когда тебя ловят за руку. Ты ничего не выиграешь от этого, поэтому лучше признаться, что тебя поймали, и в другой раз быть более осмотрительным, чтобы еще больше не навредить своим друзьям.

— Еще больше навредить? Что это значит?

— Это значит, что мистер Кобб был великодушен по отношению к тебе, по крайней мере я так считаю, но твоя глупость тебе вредит. Тебе говорили, что, если ослушаешься нас, твои друзья пострадают. Стало ясно, совершенно ясно, что ты не поверишь нам, пока мы не покажем, что настроены решительно, поэтому мистер Кобб решил, что самое время показать: его слово не расходится с делом.

Я не стал долго думать — схватил этого елейного типа за галстук и скрутил тот жгутом, отчего лицо Эдгара вмиг потемнело и почти слилось с темнотой.

— Что вы сделали? — потребовал я ответа, хотя было понятно, что он не способен ответить, пока я его душу.

С сожалением я отпустил его, и мерзавец повалился на землю.

— Что вы сделали? — спросил я снова и для убедительности наподдал ему ногой.

— Это твой друг Франко, — сказал он, театрально дергая руками. — Франко арестовали. Если не будешь выполнять наши приказания, за ним последуют другие.

Глава двадцать вторая

Мой читатель сам может представить, какой ужас я испытал в эту минуту. Мозес Франко, человек, к которому я испытывал приязнь, который не причинил мне ничего плохого и желал мне только добра, был брошен в темницу из-за меня. Я уговаривал себя не терзаться так. В конечном счете это Кобб и его цепной пес Хаммонд виноваты во всем. Я никогда не желал причинить вред мистеру Франко. Однако я не до конца верил в то, что говорил. Все-таки я был неосторожен в своих расследованиях и не сообщал о находках своим непрошеным надзирателям. Я пытался служить нескольким хозяевам, но, в сущности, служил только себе, и теперь мистер Франко должен был заплатить за это.

Я хотел незамедлительно отправиться в тюрьму Флит, но час был поздний, и я не хотел тревожить тот скудный покой, на который мог рассчитывать узник. Я забылся беспокойным сном и ушел из дома рано утром, чтобы встретиться со своими мучителями. Было воскресенье, на службу в Крейвен-Хаус идти было не нужно, и я мог провести день, не притворяясь, будто служу Ост-Индской компании.

Я прибыл, когда еще не было восьми, непомерно рано, но мне было все равно, проснулись домочадцы мистера Кобба или нет. И действительно, мне хотелось разбудить их пораньше, и я специально пришел до того, как они соберутся на воскресную службу, рассчитывая, безусловно, на то, что они принадлежат к людям, которые шесть с половиной дней в неделю могут заниматься невообразимыми злодействами и верить, что те им простятся, если провести несколько часов в притворном раскаянье.

Меня удивило, что как только я позвонил в дверь, ее тотчас открыл Эдгар, полностью одетый и бодрый, облаченный в ливрею и без тени сна на лице.

— Уивер, — сказал он, — ваше появление меня почему-то не удивило.

Я оттолкнул его, а он только фыркнул в ответ на грубость. Он не сознавал, что само его существование — невыносимый факт того, что он жил в одном мире с красивыми женщинами, смеющимися детьми и резвящимися щенками, — наполняло меня отвращением, и если бы я задержался подле него чуть дольше, то не смог бы удержаться и ударил. Речь не идет о кулачной потасовке, обычной среди мужчин. Нет, если бы я задержался в коридоре еще на мгновение, я бы наступил со всей силы ему на ногу, двинул бы локтем в нос, до крови, ударил бы коленом в пах. Не знаю, что бы я еще сделал.

Я услышал мелодичное звяканье столовых приборов о фарфор и вскоре вошел в маленькую столовую. Она не могла сравниться по великолепию со столовой Эллершо и представляла собой небольшую и уютную комнату. Я предположил, что у Кобба должна быть другая столовая, где он мог устраивать званые обеды, если бы ему этого захотелось. Комната внушала чувство покоя, хотя узор на турецком ковре был в темно-синих и коричневых тонах, мебель темной, а стены такого мрачного зеленого цвета, каким бывает затянутое тучами небо в безлунную ночь. Но из больших окон струились тонкие солнечные лучи, отчего казалось, что комната затянута паутиной, а за столом собрались пауки.

Кобб и Хаммонд сидели друг против друга за прямоугольным столом, не слишком большим, чтобы помешать беседе. Снеди на столе — различного хлеба, грибов и пирогов — хватило бы на компанию в пять раз больше. Я стоял на пороге и щурился от яркого солнечного света, слуги, склоняясь над джентльменами, наполняли их тарелки всевозможными продуктами из свинины: ломтиками бекона, кружками свиной колбасы, тонкими, почти прозрачными, кусочками ветчины — и жир блестел в свете свечей. С недавних пор я придерживался правил питания, традиционных для нашего народа, однако так было не всегда. В последние годы после моего возвращения на Дьюк-Плейс и в еврейские закусочные запах свинины стал для меня неприятен, но не он вызвал во мне отвращение. Скорее, оно было вызвано тем плотоядным наслаждением, с которым эти люди ели. Глядя, как они кладут куски мяса в рот, мне показалось, что, будь их воля, они бы могли оторвать молочных поросят от груди матери и пожрать их живьем.

Кобб взглянул на меня, кивнул, запил то, что было во рту, красновато-желтоватой жидкостью, которая колыхалась в огромном хрустальном бокале. Я подумал, что это какой-то некрепкий пунш с араком.[4]

— Уивер, — сказал он, проглотив и поставив бокал, — вот это сюрприз. Я велю слуге накрыть для вас.

— Ну это уж чересчур, — сказал Хаммонд, оторвав взгляд от тарелки, содержимое которой сосредоточенно изучал. Не такой воспитанный, как его дядя, он не стал дожидаться, пока проглотит все, что было во рту, и мелкие кусочки розовой ветчины разлетелись по столу. — У него нет никакого желания завтракать с нами, а у нас с ним. Пусть стоит там, если ему нужно что-то сказать. А еще лучше, пусть стоит там и слушает, что мы хотим ему сказать.

— Я хочу, чтобы мистера Франко выпустили из тюрьмы Флит, — сказал я.

— Представляю, что вы чувствуете, мистер Уивер, — сказал Кобб, — но вы должны понять нас. Вы не были с нами полностью откровенны.

— А мы ему еще и платили. Вот что меня так возмущает, — сказал Хаммонд. — Получается, что мы и не заставляли его выполнять наши указания. Понимаешь, дядя? Так нет, он получал деньги, и неплохие, надо заметить. И от Ост-Индской компании тоже. А теперь у него хватает наглости обвинять нас, потому что мы наказали его за то, что он не выполняет свои обязанности. Скажу, что ему еще повезло — не он будет подыхать там от тюремной лихорадки, пока парламент не примет какой-нибудь дурацкий закон об амнистии.

Кобб кашлянул в кулак.

— Вы должны войти в мое положение, мистер Уивер. Мистер Хаммонд склонен утрировать. Я не склонен. Тем не менее даже у терпеливого человека есть предел терпения. Надеюсь, вы это понимаете. Вы носитесь по Лондону, задаете вопросы, что-то узнаете и ничего не докладываете нам о своих находках. Вы даже покусились на мою собственную сеть связи, что очень прискорбно.