Елена Хорватова - Тайна царского фаворита
– Леля, я ведь скоро пойду в действующую армию сестрой милосердия. Зачем мне новый гардероб на фронте? – возразила Аня. – Кроме форменной сестринской косынки и халата мне мало что будет нужно.
Но все же идея примерить какие-нибудь наряды, как мне показалось, пришлась ей по душе.
Перебрав несколько вещей, Аня выбрала деловой костюм серого цвета, из тех, что во французских журналах называются «tailleur gris clair» – модель с точки зрения хорошего вкуса безупречная, но слишком уж строгая.
Мне узкий приталенный костюмчик стал слегка тесноват (сказались-таки здешние блинчики!), а на Анне он сидел безупречно. Я с удовольствием подарила его Анюте и добавила:
– Знаешь, к такому наряду необходимы пикантные аксессуары, чтобы сделать его по-настоящему изысканным. Примерь эту шляпу… Моя модистка назвала ее «soupir cTautomnes» – «осенние шорохи».
– Поэтичное название для шляпки! Впрочем, вполне отвечает замыслу.
Аня надела шляпу и покрутилась у зеркала.
– Боже, как тебе идет! – Я была не в силах скрыть свой восторг. – Вы с этой шляпой просто созданы друг для друга. Никогда прежде не встречала столь полной гармонии! Как жаль, что скоро ты поменяешь ее на сестринскую косынку из простого полотна…
– Ах, Леля, это же не навечно! Вот кончится война, и все изменится. Я думаю, после того как мы все настрадались, послевоеннная жизнь покажется нам особенно яркой и праздничной – люди научатся ценить каждое мгновенье! Ты знаешь, у меня столько всяких планов… Раз уж мне досталось наследство деда и можно больше не думать о деньгах, я мечтаю превратить жизнь в настоящий праздник. Только бы война поскорее кончилась!
Аня помолчала и осторожно спросила:
– А как ты думаешь, этот Кривицкий и вправду внук моего деда?
Со своей стороны я уже успела обдумать этот вопрос, и Аня не застала меня врасплох.
– Я бы не стала верить ему на слово. Кривицкий не похож на человека, который всегда говорит правду. Возможно, его отец просто купил у твоего дом, обычная сделка. А Кривицкий придумал историю тайного родства после того, как ему в руки попали документы твоего деда, чтобы как-то мотивировать свои права на сокровище. Валентин говорил, что у поручика всегда была репутация странная даже для окопного офицера. Такие люди, как он, – трусы и лжецы, а на фронте этого не скроешь. Он старался не идти на риск, по возможности увиливать от опасности, прятаться за чужими спинами, короче, как говорят англичане, вел «подлую игру».
– Но он ведь пошел на убийство Алексея! – воскликнула Аня и от волнения закусила губу.
– Всегда наступает день, когда такие осторожные господа теряют голову и заходят слишком далеко. Несомненно, так произошло и в этом случае – Кривицкий просто обезумел от алчности. И выбрал момент, чтобы его преступление осталось безнаказанным. Ну да бог с ним. Скажи лучше, что ты придумала сделать с сокровищем? Оставлять его в Привольном опасно. Видишь, кухарка проболталась, слух о золоте уже пошел по округе, и в твое отсутствие на имение могут напасть еще какие-нибудь алчные типы. На фронт ты с собой тоже ларец велик не потащишь. Вот разве что сдать ценности в банк, но с начала войны банки кажутся все менее и менее надежными…
Аня засмеялась и протянула мне какую-то папку.
– Леля, я пошла по пути деда и тоже, уходя на войну, заново перепрятала клад. Мы с Валентином вчера зарыли его в одном тайном местечке. Я прошу тебя сохранить эти бумаги. Здесь мое завещание. Я оставляю свое имение Валентину, а если ни мне, ни ему не суждено вернуться с фронта, тогда тебе. Так получилось, что ближе вас двоих у меня никого не осталось. И здесь же мои записи, в которых зашифровано тайное место, скрывающее клад. Теперь-то я уверена – если, не дай Бог, что-то со мной случится, ты легко отыщешь дедовы сокровища…
У меня вырвалась лишь одна совершенно неуместная фраза:
– Ты с ума сошла!
– Нет, я-то как раз в здравом уме и все предусмотрела как следует… Хотя, честно тебе признаюсь, сохранить рассудок этим летом мне было не так уж и просто!
Когда старый возок, в котором разместились мы с Михаилом и Анюта с Салтыковым, покатил прочь от крыльца усадьбы, провожаемый рыданиями няни, я невольно оглянулась, чтобы в последний раз окинуть взглядом старый дом и парк.
Как ни странно, покидать эти места мне было грустно – все же здесь я пережила одно из самых ярких приключений в своей жизни…
Вдруг на глаза мне попалась мужская фигура, стоявшая в тенистой аллее неподалеку от пруда. Я было подумала, что это кто-то из гиреевских офицеров пришел с нами попрощаться, и хотела попросить кучера остановить экипаж, но маячившая вдалеке фигура не становилась ближе, хотя мы вроде бы к ней подъезжали…
Вглядевшись внимательнее, я почувствовала, как оглушительно забилось мое сердце – на высоком военном был белый мундир времен войны на Балканах.
Я посмотрела на лица своих спутников – все казались спокойными, мило беседовали и ни один из них не обращал на незнакомца ровно никакого внимания, словно бы его и не было…
А офицер в белом мундире постоял еще немного под кружевной тенью липовых крон, взмахнул прощально рукой и исчез среди старых деревьев.
Да и был ли там офицер? Может быть, просто солнечные блики играли? Господи, привидится же такое!
эпилог
В сентябре 1916 года в Москве, на городском Братском кладбище похоронили подполковника Салтыкова. Через два месяца рядом с ним упокоилась его вдова, Анна Чигарева-Салтыкова, сестра милосердия, скончавшаяся от ран, полученных на фронте.
Весной 1917 года у могилы Салтыковых остановились двое, мужчина и женщина, положившие на надгробье несколько веток белой сирени.
– Ты часто бываешь здесь, Леля, – негромко заметил мужчина.
– Да, – ответила женщина, поправляя цветы, рассыпавшиеся по граниту могильного камня. – И буду приходить сюда, пока жива. Мне кажется, душам умерших нужно, чтобы о них помнили… Недаром же мы провожаем их со словами: «Вечная память». И когда пройдет много-много лет и никого из нас уже не останется на этом свете, все равно чья-нибудь рука положит цветы на могилу. И души пращуров, как древние лары, будут беречь и охранять своих потомков.
– Ты фантазерка! – сказал мужчина, протянул даме руку, и они направились к стоящей неподалеку церкви…
Московское Братское кладбище было открыто в ноябре 1914 года на окраине Москвы во Всехсвятском по решению Городской думы. Разместилось оно в огромном старинном парке. Здесь хоронили солдат, офицеров и сестер милосердия, погибших на фронтах мировой войны. Жертв было много и кладбище-мемориал, обустроенное на пожертвования москвичей, быстро разрослось.
По проекту архитектора А. В. Щусева на Братском кладбище возвели памятную церковь с галереями, в которых предполагалось разместить документальные свидетельства о ходе военных действий и оставлять на вечное хранение боевые трофеи. Освятили новый храм в январе 1917 года…
В начале 1930-х по решению советского руководства церковь разрушили, а кладбище уничтожили. Просто так, чтобы не было… В 1950-х в районе Сокола (бывшее Всехсвятское) велось масштабное строительство. Часть территории мемориального Братского кладбища была застроена домами.
Землю из строительных котлованов, перемешенную с прахом погибших и обломками гробов, ссыпали в грузовики и вывозили на свалку. Оставшуюся часть кладбища окончательно сровняли с землей и превратили в городской сквер.
Нынешние москвичи, гуляющие по скверам на Песчаных, уже не помнят, что под их ногами – могилы предков, погибших когда-то за родину…
Впрочем, на месте Братского кладбища случайно уцелело одно надгробие – памятник на могиле студента Московского университета, смертельно раненного в бою под Барановичами в 1916 году. На камне выбиты последние слова юноши, сказанные им перед смертью: «Как хороша жизнь, как хочется жить».
Простите нас, пращуры… Вечная вам память!
