Артуро Перес-Реверте - Фламандская доска

– Значит, у вас есть какая-то гипотеза?.. Иногда начинает казаться, что вы уже пришли к определенным выводам, но не хотите сообщать о них нам.

Муньос склонил голову набок, как делал всякий раз, когда перед ним возникал трудный вопрос.

– Это довольно сложно, – ответил он после короткого колебания. – У меня в голове вертится пара идей, но проблема моя заключается в том, о чем я только что говорил вам… В шахматах нельзя доказать ничего, пока не сделан ход, а когда он сделан, исправить его невозможно.

Они снова неторопливо зашагали мимо каменных скамеек и живых изгородей, контуры которых, размытые туманом, терялись из виду уже в нескольких шагах. Хулия тихо вздохнула.

– Скажи кто-нибудь, что мне предстоит идти по следу возможного убийцы, да еще на шахматной доске, я решила бы, что этот человек сошел с ума. Бесповоротно.

– Я уже однажды говорил вам, что между шахматами и полицейским расследованием есть много общего. – Муньос снова протянул руку вперед, как будто собираясь сделать ход невидимой фигурой. – Ведь еще до дедуктивного метода Конан Дойля был метод Дюпена, героя По.

– Вы имеет в виду Эдгара Аллана По?.. Только не говорите мне, что он тоже играл в шахматы.

– Он очень увлекался ими. Самым знаменитым эпизодом его биографии в шахматном плане было изучение автомата, известного под названием «Игрок из Мелцела», который почти никогда не проигрывал… По посвятил ему один из своих трудов, вышедший где-то в тридцатых годах прошлого века. Чтобы разгадать его тайну, он разработал восемнадцать аналитических подходов и в результате пришел к выводу, что внутри автомата должен быть спрятан человек.

– Так вы занимаетесь тем же самым? Ищете спрятанного человека?

– Я пытаюсь, но это не гарантирует успеха. Я ведь не Эдгар По.

– Надеюсь, что вам удастся. Судя по тому, что вы мне рассказываете… Вы – моя единственная надежда.

Муньос передернул плечами и помедлил с ответом.

– Я не хочу, чтобы вы слишком обольщались, – сказал он через несколько шагов. – Когда я начинал играть в шахматы, случались моменты, когда я был уверен, что не проиграю ни одной партии… Тогда, пребывая в состоянии полной эйфории, я оказывался побежденным, и поражение заставляло меня спуститься с небес на землю. – Он сощурил глаза, как будто всматриваясь в кого-то, скрытого туманом. – Дело в том, что всегда найдется игрок сильнее тебя. Поэтому для здоровья весьма полезно пребывать в неизвестности.

– А мне эта неизвестность кажется ужасной.

– У вас есть на это причины. Какой бы ожесточенной ни была игра, любой шахматист всегда знает, что крови в этой битве не прольется. В конце концов, думает он в утешение себе, это всего лишь игра… Но в вашем случае все обстоит иначе.

– А вы?.. Как вы думаете, ему известно, какую роль играете во всем этом вы?

Муньос опять сделал уклончивый жест.

– Не знаю, известно ли ему, кто я. Но он уверен в том, что кто-то способен истолковать его ходы. Иначе игра потеряла бы смысл.

– Думаю, нам следовало бы сходить к Лоле Бельмонте.

– Согласен.

Хулия посмотрела на часы.

– Мы недалеко от моего дома, так что прежде приглашаю вас на чашку кофе. У меня там Менчу, и, наверное, она уже проснулась. У нее проблемы.

– Серьезные?

– Похоже, что так, и вчера она вела себя весьма странно. Я хочу, чтобы вы познакомились с ней. – Хулия с озабоченным видом подумала секунду-другую. – Особенно теперь.

Они пересекли проспект. Машины в тумане двигались медленно, слепя прохожих зажженными фарами.

– Если все это устроила Лола Бельмонте, – неожиданно сказала Хулия, – я способна убить ее собственными руками.

Муньос взглянул на нее с удивлением.

– Если считать, что теория агрессивности верна, – проговорил он, и она уловила в его устремленных на нее глазах уважение, к которому примешивалось любопытство, – то из вас вышла бы великолепная шахматистка. Если бы вы решили заняться шахматами.

– А я уже и занимаюсь, – ответила Хулия, с упреком глядя на расплывающиеся в тумане тени. – Я уже давно занимаюсь. И черт меня побери, если мне это нравится.

Она вставила ключ в замок решетки и повернула его два раза. Муньос ждал рядом, на площадке. Он снял свой плащ и, сложив, перебросил через руку.

– У меня, наверное, дикий беспорядок, – сказала Хулия. – Утром я ничего не успела прибрать…

– Не беспокойтесь. Главное – это кофе.

Хулия вошла в студию и, оставив сумочку на стуле, отдернула большую штору потолочного окна. Мутный свет ненастного дня проник в комнату, наполнив ее серостью, не способной добраться до самых дальних ее углов.

– Слишком темно, – сказала Хулия, протягивая руку к выключателю. Но тут она заметила выражение удивления на лице Муньоса и, поддаваясь внезапно нахлынувшей панике, взглянула туда же, куда был устремлен его взгляд.

– Куда вы переставили картину? – спросил шахматист.

Хулия не ответила. Внутри нее, в самой глубине, что-то взорвалось, и она осталась неподвижной, широко открытыми глазами глядя на пустой мольберт.

– Менчу, – пробормотала она спустя несколько секунд, чувствуя, что все начинает кружиться вокруг нее. – Она же предупреждала меня вчера, а до меня не дошло!..

Желудок скрутил спазм, и она ощутила во рту горький вкус желчи. Она бессмысленно посмотрела на Муньоса и, не в силах сдержать подступающую рвоту, рванулась к ванной, но ноги у нее подкосились, и она остановилась в коридорчике, тяжело навалившись на косяк двери, ведущей в спальню. И тут она увидела Менчу. Та лежала на полу у кровати, лицом кверху, и платок, которым ее задушили, еще стягивал ее шею. Юбка у нее задралась до самой талии, а между ног торчала бутылка с яркой этикеткой.

12. КОРОЛЕВА, КОНЬ, СЛОН

На шахматных досках борются люди, а не безжизненные деревянные фигуры.

Следователь отдал распоряжение унести труп только в семь, когда уже стемнело. Всю вторую половину дня в доме толклись полицейские, разные официальные лица, в коридоре и спальне то и дело полыхали вспышки фотоаппаратов. Наконец Менчу вынесли – на носилках, упакованную в белый пластиковый чехол с длинной молнией, – и от нее остался только силуэт, очерченный мелом на полу равнодушной рукой одного из инспекторов – того самого, что сидел за рулем «форда», когда Хулия схватилась за пистолет на рынке Растро.

Главный инспектор Фейхоо ушел последним. Он проторчал у Хулии почти час, уточняя до мельчайших подробностей показания, данные ею, Муньосом и Сесаром (который примчался, как только ему сообщили о случившемся) незадолго до его прихода. Никогда в жизни не прикасавшийся к шахматам, инспектор был явно растерян. Слушая объяснения Муньоса, он взирал на него, как на некую диковину, с серьезным и подозрительным видом кивая в такт его словам, и время от времени оглядывался на Сесара и Хулию, как будто мысленно задавая себе вопрос: а не вешает ли мне на уши эта троица какую-то круто замешанную лапшу? Иногда он что-то записывал в блокноте, без всякой нужды поправлял узел галстука и доставал из кармана, чтобы мельком взглянуть на нее, картонную карточку, найденную рядом с телом Менчу. На ней были напечатаны на машинке три строчки букв, цифр и непонятных знаков. После попытки Муньоса растолковать их значение главному инспектору, у того нещадно разболелась голова. Вообще вся эта история казалась ему весьма странной, а что его главным образом интересовало – так это подробности ссоры, случившейся накануне вечером между владелицей галереи Роч и ее… хм… женихом. Потому что – люди, специально отряженные на поиски последнего, сообщили об этом ближе к вечеру – Максиме Ольмедилья Санчес, двадцати восьми лет, холостой, по профессии – фотомодель, исчез, и о местонахождении его ничего не известно. Важная деталь: два свидетеля – шофер такси и консьерж соседнего дома – показали, что видели молодого человека с похожими внешними данными выходящим из подъезда дома Хулии между полуднем и четвертью первого. А Менчу, согласно предварительному заключению судебного медика, была задушена, находясь лицом к убийце, который предварительно нанес ей по передней части шеи удар, оказавшийся смертельным, между одиннадцатью часами утра и полуднем. Что же касается бутылки, засунутой горлышком во влагалище жертвы (джин «Бифитер», на три четверти полна), главный инспектор Фейхоо – доставивший себе удовольствие несколько раз, не смягчая выражений, напомнить о ней своим собеседникам в отместку за их шахматную галиматью, – считал ее важным доказательством того, что причины преступления могли быть сексуального характера. В конце концов, убитая – тут главный инспектор сдвинул брови и придал своему лицу выражение, соответствующее обстоятельствам, – не отличалась, как сами сеньорита Хулия и дон Сесар только что объяснили ему, безупречными моральными качествами. Что же до предположительной связи между убийством сеньориты Роч и гибелью профессора Ортеги, теперь она могла считаться вполне очевидной ввиду исчезновения картины. Он дал еще несколько разъяснений, со вниманием выслушал ответы Хулии, Муньоса и Сесара на свои новые вопросы, а в заключение назначил всем троим явиться утром в полицейский участок.