Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

Охранка тогда же сделала запрос, и выяснилось, что Юлия с осени 1913 года перешла на нелегальное положение и в доме отца больше не появлялась. Отец не вынес позора и застрелился.

«Боже мой, — размышлял Соколов, погоняя жеребца, — сколько надо иметь душевной черствости, чтобы ради каких-то химерических благ, которые якобы принесет революция, унизить и покрыть позором близких, отнять жизнь у отца!»

Сыщик миновал Богоявленский собор, приближался к развилке. Дорога справа вела к Рязанскому вокзалу, прямо — к центру города, через Старую Басманную — в сторону Садового кольца. Куда править? Соколов решил: «Как жеребец пойдет, так тому и быть!»

Заметим, что Соколов, как бывший гвардеец, полагал лошадей самыми умными на свете животными.

Жеребец, не сбавляя хода, понесся прямо, по Старой Басманной. И уже вскоре Соколов своим орлиным зрением разглядел впереди легкие саночки, в которых угадал преследуемых.

Подъехав поближе, саженей на пятьдесят, сыщик притормозил тяжело дышавшего жеребца. Преследуемые сани вскоре выкатили на Садовое кольцо. Пропустив трамвай, по прямой пересекли Садовую-Черногрязскую и остановились возле углового дома под № 55.

Соколов видел, что седоки расплатились.

Соколову показалось, что вожжи держит его знакомец — Вильгельм.

Седоки прошли в арку, а извозчик с дикарским ухарством встал во весь рост, по-разбойничьи засвистал, дернул вожжи, крикнул «Гысь!» и понесся вверх по пустынной в этот час Покровке.

Сыщик решил: «Буду дожидаться эту парочку!» Его беспокоила мысль: «А если останутся тут ночевать? Или выйдут и Юлия меня узнает? Ведь вся слежка рухнет! Придется обоих арестовать».

Соколов зажал в громадной ладони полицейский «дрейзе» и положил его поближе — в правый карман своей облезлой дохи.

После этого проехал вперед и стал на углу тихого переулка Добрая Слободка. Теперь он увидал бы фигурантов, если б они, в силу своей склонности к конспирации, вышли в переулок.

Соколов терпеливо ждал уже минут тридцать. Мороз крепчал. Улица стала совсем пустынной. Ставни в лавках и магазинах закрывались. Из магазина Николая Соловья выскочил в одной рубахе приказчик, торопливо хлопнул большими деревянными ставнями и начал прилаживать к ним большой висячий замок.

В этот момент, словно на грех, к глазной больнице Алексеева подкатили санки. Высадив седоков, извозчик проехал вперед и стал под фонарем, как раз против арки, в которую скрылась Юлия со своим спутником.

Стало ясно: извозчик будет стоять, пока не поймает седоков.

Соколов соскочил на снег, привязал вожжи к тумбе и подошел к извозчику. Им оказался широкоплечий угрюмый парень с обветренным лицом и злыми, поросячьими глазками. В его зубах дымилась «козья ножка».

Соколов негромко и даже доброжелательно произнес:

— Эй, кобылий командир, кыш отсюда!

Извозчик лениво повернул голову и пропитым голосом прохрипел:

— Ты че, место откупил?

В это время мимо шла простонародная девица, кокетливо повязанная цветастым платком и в коротких сапожках. У извозчика блудливо загорелись глазки. Он крикнул:

— Кудрявый мех, а кудрявый мех! Садись ко мне, покатаю тебя во всех местах. Гы!

Соколов, боявшийся упустить фигурантов, гневно развел ноздри:

— Дурошлеп противный, проезжай отсюда, а то тебя самого отвезут — на кладбище. Ну!

— Давай рупь, тогда уеду, — нахально осклабился извозчик и пустил струю вонючего табачного дыма прямо в лицо графа.

Соколов еще прежде посмотрел на номер, прибитый на санках, и теперь уже совсем тихо и умиротворенно произнес:

— Дурней дурака во всей Москве не сыскать! Ты меня, номер шестьсот шестнадцать, всю жизнь будешь помнить. А пока авансец получи!

Соколов ловким движением рассупонил хомут, сдернул его с лошадиной головы. Затем, ухватив толстенный, обшитый кожей хомут, без особых усилий, словно вчерашний бублик, разломил его на две половины — только резко хрустнуло в морозном воздухе. Обломки швырнул в лицо обомлевшего извозчика. «Козья ножка» выпала из его разинутого рта, из которого вышло нечто невразумительное:

— Это как понимать прикажете?..

Сыщик решил вконец доконать нахала. Он вытащил из кармана «дрейзе», помахал им перед носом извозчика и задушевно предупредил:

— Сосчитаю до десяти, и если ты будешь здесь, то… — и, покачивая в такт орудием убийства, начал счет: — Один, два, три…

Нахал сорвался с места и, не разбирая дороги, бросился наутек.

Соколов засмеялся вполне радушно: долго гневаться он не умел.

Сыщик заспешил к своим саночкам. И вовремя. Едва он уселся на облучок, как из арки, которая вела в Добрую Слободку, показалась знакомая парочка.

Соколов не ринулся к фигурантам. Всем своим видом он показывал равнодушие, оставался на месте и лениво поглядывал по сторонам.

Господин беспокойно покрутил головой.

«Неужто другого извозчика хочет взять? — с тревогой подумал сыщик. — Или просто слежки боится?»

Оглядевшись, господин наконец махнул рукой:

— Эй, сюда, быстро!

Лихо заломив набекрень шапку, Соколов подлетел к паре.

— Куда прикажете, ваши благородия? — Его глаза с любопытством вперились в этих людей. Сердце застучало сильнее, он понял: «Господи, эта барышня, полная восточной красоты, к которой так меха к лицу, — Юлия Хайрулина. Невероятно!»

Господин сказал с немецким акцентом:

— Ты нас везешь в Немецкую слободу. Ты желаешь сколько денег?

Говорил господин с просвистом, словно у него между передних зубов щель.

Соколов задумчиво потер рукавицей бритый подбородок: конец был короткий — чуть больше версты. Но стратегических соображений ради — чтобы поверили в подлинность извозчика — сыщик заломил немыслимую цену:

— По случаю мороза и так как выпить хочется, рупь гони, барин.

Господин замахал рукой, возмутился:

— Зачем требовать лишнее?

— Потому как прохладно. Мы рязанские. Помалу в рот не берем. Мне, к примеру, меньше бутылки зараз не предлагай — организма отвергает. Так что целковый — самый аккурат. А коли для вас дорого, так сделайте одолжение, другие саночки найдите…

— Были бы другие, так с тобой не торговались! — сказала Юлия.

Соколов рассмеялся, обнажив крепкие белые зубы:

— Были бы другие, так я просил бы меньше.

— А лошадь хорошая? — спросил Эдвин.

Соколов опять стал куражиться:

— Бедовая! Вот вы прикажите: «Свистунов, делай!» Ну, молись Богу — мой зверь взовьется, полетит…

Юлия, обращаясь к господину, сказала по-немецки:

— Эдвин, вам нравится на морозе стыть? Я отдам деньги. — И вслух по-русски: — Мужичок, мы согласны.

Соколова беспокоила мысль: «Узнала меня девица или нет? Вряд ли, слишком превращение неожиданно!»

Подражая заправскому извозчику, сыщик соскочил с облучка. Он помог барышне усесться, нежно и крепко обняв, укутал ее ноги в изящных сапожках медвежьей шкурой. Любезным тоном проговорил:

— Со всем приятным плезиром потрафлю вам.

Господин раздраженно произнес:

— Поезжай, да быстро! Только деньги взять умеешь, а ездить не можешь!

— Не извольте, барин, лаяться. Заслужу вашей милости. В единый миг доставлю. Как Уточкин — на аэроплане.

Соколов вспрыгнул на облучок, отчего сани жалобно скрипнули, полной грудью вдохнул морозный воздух и по-разбойничьи свистнул:

— Фьють, пошел!

Сытый жеребец ударил копытами, рванулся с места.

Глава V

ЛЮБОВЬ И КОВАРСТВО

Миновали площадь Земляного вала.

Эдвин сказал спутнице, с которой разговаривал исключительно по-немецки:

— Обратите внимание на этого мужика с вожжами. У него очень вид важный! Словно курфюрст какой.

— Да, у нас порой очень породистые простолюдины попадаются.

Соколов едва удержал смех, а Эдвин тоном знатока произнес:

— Все это шалости ваших помещиков. — Засмеялся: — Надеюсь, русские мужики по-немецки не смыслят? — И сразу же перешел на серьезный тон, словно продолжил прежде начатый разговор: — Юлия, точно ли удастся подложить «подарок»? И не слаб ли он?

Юлия несколько раздраженно отвечала:

— Взрывчатку вы сами сейчас видели. Вы, Эдвин, сами должны знать, «слаб» он или «не слаб». Только, по-моему, им можно разнести весь дворец. А подложить — это дело почти пустяковое. За пропуска Михаилу и Иосифу заплачены сумасшедшие деньги — полторы тысячи…

Соколову показалось, что он ослышался. Сыщик, обладавший исключительным слухом, напрягся, боясь пропустить хоть слово.

— Это деньги не ваши, а партии, — резко отвечал Эдвин. — Вам, Юлия, не надо переживать.