Золото Джавад-хана - Никита Александрович Филатов
— Простое дело, — усмехнулся граф.
— Заказывайте, ваше сиятельство, — напомнил Салтыков.
— Мой черед? Ах, да… шесть в червах.
— Так вот сразу? Алексей Михайлович, торговаться станем?
Но адвоката было уже не остановить:
— Нет, только подумайте, господа… пас! Высшего разряда интеллигент не снизойдет до этого вопроса, мелкая сошка — не возвысится до него, а «средний» человек, обыватель, составляющий основу и опору государства — именно как раз ему такой вопрос в меру пришелся. Обыкновенный обыватель до болезненности чувствителен к тем благам, совокупность которых составляет жизненный комфорт. Не к еде одной, не к одному прилично сшитому платью, а к комфорту вообще — и в том числе к свободе мыслить и выражать свои мысли по-человечески. И вот, когда он замечает, что в его мысль залезает полицейский чиновник, когда он убеждается, что чиновник этот на каждом шагу ревизует его душу, дразнит его и отравляет его существование… тогда обыватель начинает метаться и закипать. Некоторое время он, конечно, сдерживает себя и виляет, но потом разевает рот и кричит во весь голос: за что? что я сделал!
— И к чему это, позвольте поинтересоваться, приведет? — граф забрал себе прикуп, который пришелся ему, как нельзя, кстати, и объявил игру:
— Восемь на червах!
— К чему приведет? Да к тому, что потом, разумеется, и остальные обыватели поразевают рты: и в самом деле, что же он сделал? И выходит немая сцена — вроде как в «Ревизоре» — для постановки которой приходится прибегать к содействию балетмейстера… — Алексей Михайлович посмотрел свои карты, вистов не увидел, опять сказал «пас» и продолжил: — Образованного, интеллигентного человека легко изолировать, потому что он относится к мелочам индифферентно. Его можно вырвать из рядов человеческих и скомкать, потому что обыватель не заступится за него, а только будет стыдливо замыкать уши и жмурить глаза. Мелкая сошка — та и вовсе сама руки протянет: вяжите, батюшки, мы люди привычные! А обыватель, средний человек — тот галдеть будет. У него, куда он ни обернется — везде «свой брат», которому он будет жаловаться и руки показывать: смотрите, запястья-то как натерли! Это мне-то натерли! Мне, дворянскому сыну, мне, опоре самодержавия — руки веревкой натерли!
— Я это непременно опубликую, — пообещал Салтыков, сожалея, что не прихватил с собой за стол книжку для записей и карандаш.
— Справедливо осуждая виселицы, — заметил граф, — обвинения власти с позиции нравственности предъявляют чаще всего как раз те, кто в стремлении обновить страну действуют динамитом.
— Не могу с вами не согласиться, — Алексей Михайлович забрал взятку его сиятельства козырем. — Как известно, цель не всегда оправдывает средства. Однако зачастую их определяет.
— А вот для того, чтобы воровать с успехом, нужно обладать только проворством и жадностью. Причем жадность в особенности необходима, потому что за малую кражу можно попасть под суд… — Михаил Евграфович на секунду отвлекся и по ошибке снес мелкую трефу от короля: — Черт меня подери! Вот болван, прости господи…
— Верный вист, — изобразил сочувствие Лорис-Меликов.
— Отпустили. А ведь сидели вы, граф, без одной, как пить дать…
— Надо было ложиться, — досадуя на себя и других, бросил карты Салтыков. — Ну, не идет сегодня игра, господа!
— Как говорится, карта не лошадь — к утру повезет…
— Может быть, ненадолго прервемся? — Михаилу Евграфовичу оставалось надеяться, что рано или поздно ласковый ветер фортуны все-таки переменит направление. — Пока подадут ужин…
Никто особенно не возражал, партию закончили и посчитали.
Выиграл, разумеется, граф. Выиграл много, почти сорок рублей ассигнациями — за карточным столом Лорис-Меликов был так же удачлив и предусмотрителен, как и на поле брани, и в отношениях с женщинами. Адвокат вышел почти при своих деньгах, а вот хозяин дома оказался в довольно болезненном проигрыше.
Раздражение свое по этому поводу, за отсутствием дома супруги, Михаил Евграфович выплеснул на новую горничную — позвонив в колокольчик, выругал ее при гостях без особой причины и надобности, обвинил во всех смертных грехах и отправил обратно на кухню с наказом немедленно выносить все на стол.
Неторопливая финская девушка отправилась выполнять хозяйское распоряжение, а в гостиную, пользуясь перерывом в игре, заглянула мадмуазель — гувернантка. Она сообщила месье Салтыкову по-французски, что дети спят, поправила пенсне и попросила позволения уйти сегодня вечером по каким-то своим неотложным делам.
Михаил Евграфович Салтыков разрешил:
— Ступайте, мадмуазель…
Вообще-то, француженка собиралась переговорить с ним сегодня по поводу денег, которые Салтыковы ей оставались должны еще с прошлого месяца. Однако почувствовала, что момент сейчас не самый подходящий, что глава семейства не в настроении — поэтому попрощалась и без лишних слов прикрыла за собой дверь.
…В ожидании основных блюд мужчины выпили немного настоящего портвейна с легкими закусками.
Не обошлось тут, конечно, без обсуждения только что оконченной партии. Причем хозяин опять стал горячиться и едва не позволил себе лишних слов в отношении партнеров, которые, по его глубокому убеждению, делали все не так, против здравого смысла и установленных правил.
Хорошо, что его сиятельство разрядил обстановку очередным анекдотом:
— Представляете, господа? Приходит некий помещик в Земельный банк и снимает крупную сумму денег. Кассир его спрашивает: «Прикупили что-то?» А тот отвечает: «Да уж, прикупил… двух тузов на мизере!»
— Или вот еще, — поддержал графа Алексей Михайлович. — Похороны. Хоронят преферансиста, умершего от инфаркта после нескольких взяток на мизере. В первых рядах процессии его ближайшие друзья, в трауре, играет скорбная музыка, присутствующие, как подобает, молчат и смотрят под ноги. Один тихонько трогает другого за рукав: «Слушай, что я подумал, если бы мы тогда зашли с червей, то он бы взял не четыре, а шесть взяток!» А второй ему: «Да перестань, и так неплохо получилось…»
Во время ужина заговорили о литературе.
В глазах большей части читающей публики хозяин дома считался печальником горя народного, бичующим язвы и пороки реакционной России. И действительно, вот уже почти двадцать лет все значительные явления русской общественной жизни встречали непосредственный отголосок в произведениях Салтыкова-Щедрина. С точки зрения старого друга, адвоката Унковского, это были своего рода исторические документы, доходившие местами «до полного сочетания реальной и художественной правды». Тем более, что писал и публиковался Михаил Евграфович в тот период российской истории, когда осуществление реформ попало в руки людей консервативного и «охранительного» направления…
Тут Алексей Михайлович многозначительно посмотрел на Лорис-Меликова, давая присутствующим
