Артуро Перес-Реверте - Фламандская доска
Муньос выглядел спокойным, отрешенным, как всегда, и его неподвижные глаза, казалось, не столько изучали доску, сколько были просто устремлены на нее. Может быть, он сейчас грезил, блуждая мыслями за тысячу километров от разворачивающейся перед ним игры (Хулия помнила, как он рассказывал об этом), пока его математический мозг плел и расплетал бесконечные возможные и невозможные комбинации. Трое или четверо любопытных, стоя вокруг стола, изучали партию, вероятно, с большим интересом, чем сами играющие, время от времени делая негромко замечания относительно целесообразности того или иного хода. По напряжению, царившему вокруг этого стола, было ясно, что от Муньоса ждут какого-нибудь решительного хода, который обернется смертельным ударом для молодого человека в очках. И становилось понятно, отчего так нервничает юноша, чьи глаза, увеличенные линзами, взирали на соперника с таким выражением, с каким, наверное, раб на арене римского цирка в ожидании появления свирепых львов безмолвно молил о милосердии облаченного в пурпур всемогущего императора.
В этот момент Муньос поднял глаза и увидел Хулию. Несколько секунд он пристально смотрел на нее, словно не узнавая, потом медленно пришел в себя — с некоторым удивлением, как человек, только что очнувшийся от сна или возвратившийся после долгого путешествия. Взгляд его ожил, и он слегка кивнул девушке в знак приветствия. Затем он еще раз взглянул на доску, как бы проверяя, все ли фигуры находятся на своих местах, и решительно, без колебаний — не второпях, не по наитию — передвинул пешку. Шепот разочарования поднялся вокруг стола, а молодой человек в очках сначала воззрился на него с удивлением, как осужденный, в последнюю минуту вдруг получивший помилование, потом расплылся в довольной улыбке.
— После этого хода все сведется к ничьей, — заметил один из зрителей.
Муньос, вставая из-за стола, пожал плечами.
— Да, — ответил он, уже не глядя на доску. — Но при ходе слоном на d7 через пять ходов был бы мат.
Он отошел от стола, направляясь к Хулии, а за его спиной любители принялись анализировать ход, о котором он только что упомянул. Когда он приблизился, девушка едва заметно кивнула в сторону этой группы.
— Они, наверное, всем сердцем ненавидят вас, — шепнула она. Шахматист склонил голову набок, лицо его приобрело выражение, которое можно было истолковать и как слабую улыбку, и как презрительную гримасу.
— Думаю, да, — ответил он, снимая с вешалки свой плащ. — Они всегда слетаются, как стервятники, в надежде увидеть, как кто-нибудь растерзает меня в пух и прах.
— Но вы ведь позволяете обыгрывать себя… Для них это, наверное, унизительно.
— Мне все равно. — В его тоне не прозвучало ни самоуверенности, ни гордости: только вполне объективное презрение. — Они ни за что на свете не пропустят ни одной моей партии.
Дойдя до музея Прадо, окутанного серым туманом, девушка замедлила шаг и начала рассказывать о своем разговоре с Бельмонте. Муньос слушал молча, он не произнес ни слова даже тогда, когда Хулия поведала о шахматных наклонностях племянницы дона Мануэля. Казалось, шахматист не замечал сырости. Он шел неторопливо, внимательно прислушиваясь к словам собеседницы; плащ его был не застегнут, узел галстука, как обычно, спущен, голова склонена к плечу, а глаза устремлены на носки давненько не чищенных ботинок.
— Как-то раз вы меня спросили, есть ли на свете женщины, которые играют в шахматы… — заговорил он наконец. — И я ответил, что, хотя шахматы — мужская игра, некоторые женщины играют в них довольно неплохо. Но они являются исключением.
— Исключением, подтверждающим правило, я полагаю.
Муньос наморщил лоб.
— Вы не правы, если так полагаете. Исключение не подтверждает, а делает недействительным или разрушает любое правило… Поэтому следует быть весьма осторожным с индукциями. Я говорю, что обычно женщины плохо играют в шахматы, а не что все женщины играют плохо. Понимаете?
— Понимаю.
— Это не опровергает тот факт, что на практике достижения женщин в шахматах не слишком высоки… Вот пример, чтобы вам стало понятнее: в Советском Союзе, где шахматы являются чуть ли не национальной игрой, только одна женщина, Вера Менчик,[35] достигла гроссмейстерского уровня.
— Почему же так?
— Может быть, шахматы требуют чересчур большого равнодушия к внешнему миру. — Он приостановился и взглянул на Хулию. — Что собой представляет эта Лола Бельмонте?
Девушка ненадолго задумалась, прежде чем ответить:
— Не знаю, что и сказать. Несимпатичная. Пожалуй, любит подавлять и господствовать… Агрессивная. Жаль, что ее не было дома в тот раз, когда вы ходили туда вместе со мной.
Они стояли у какого-то фонтана, в центре которого, венчая собой чашу, возвышалась статуя, смутно видневшаяся в туманной мгле. Казалось, она угрожающе нависает над их головами. Муньос провел рукой по волосам, ото лба к затылку, посмотрел на мокрую ладонь и вытер ее о плащ.
— Агрессивность, внутренняя или внешняя, — сказал он, — характерна для многих игроков. — Он коротко улыбнулся, не уточняя, включает или нет он себя в эту категорию. — А шахматист обычно отождествляет себя с человеком, в чем-то ущемленным, притесняемым… Нападение на короля — предмет главных стремлений в шахматной игре, — то есть покушение на власть, является чем-то вроде освобождения от этого состояния. И с этой точки зрения шахматы действительно могут интересовать женщину… — По губам Муньоса снова скользнула беглая улыбка. — Во время игры оттуда, где ты находишься, люди кажутся очень маленькими.
— Вы обнаружили что-то в этом роде в ходах нашего противника?
— На этот вопрос трудно ответить. Мне нужно иметь больше информации. Больше ходов. Например, женщины обычно любят играть слонами… — По мере того как Муньос углублялся в подробности, его лицо все больше оживлялось.
— Не знаю почему, но характер этих фигур, которые могут ходить на любое поле по диагоналям, наиболее женский из всех. — Он взмахнул рукой, как будто сам не слишком-то верил собственным словам и решил стереть их прямо в воздухе. — Но до настоящего момента черные слоны не играли важной роли в нашей партии… Как видите, у нас много красивых теорий, от которых нет никакого толку. Наша проблема точно такая же, как те, что возникают на доске: мы можем только формулировать гипотезы, делать предположения, но не прикасаясь к фигурам.
— Значит, у вас есть какая-то гипотеза?.. Иногда начинает казаться, что вы уже пришли к определенным выводам, но не хотите сообщать о них нам.
Муньос склонил голову набок, как делал всякий раз, когда перед ним возникал трудный вопрос.
— Это довольно сложно, — ответил он после короткого колебания. — У меня в голове вертится пара идей, но проблема моя заключается в том, о чем я только что говорил вам… В шахматах нельзя доказать ничего, пока не сделан ход, а когда он сделан, исправить его невозможно.
Они снова неторопливо зашагали мимо каменных скамеек и живых изгородей, контуры которых, размытые туманом, терялись из виду уже в нескольких шагах. Хулия тихо вздохнула.
— Скажи кто-нибудь, что мне предстоит идти по следу возможного убийцы, да еще на шахматной доске, я решила бы, что этот человек сошел с ума. Бесповоротно.
— Я уже однажды говорил вам, что между шахматами и полицейским расследованием есть много общего. — Муньос снова протянул руку вперед, как будто собираясь сделать ход невидимой фигурой. — Ведь еще до дедуктивного метода Конан Дойля был метод Дюпена, героя По.
— Вы имеет в виду Эдгара Аллана По?.. Только не говорите мне, что он тоже играл в шахматы.
— Он очень увлекался ими. Самым знаменитым эпизодом его биографии в шахматном плане было изучение автомата, известного под названием «Игрок из Мелцела», который почти никогда не проигрывал… По посвятил ему один из своих трудов, вышедший где-то в тридцатых годах прошлого века. Чтобы разгадать его тайну, он разработал восемнадцать аналитических подходов и в результате пришел к выводу, что внутри автомата должен быть спрятан человек.
— Так вы занимаетесь тем же самым? Ищете спрятанного человека?
— Я пытаюсь, но это не гарантирует успеха. Я ведь не Эдгар По.
— Надеюсь, что вам удастся. Судя по тому, что вы мне рассказываете… Вы — моя единственная надежда.
Муньос передернул плечами и помедлил с ответом.
— Я не хочу, чтобы вы слишком обольщались, — сказал он через несколько шагов. — Когда я начинал играть в шахматы, случались моменты, когда я был уверен, что не проиграю ни одной партии… Тогда, пребывая в состоянии полной эйфории, я оказывался побежденным, и поражение заставляло меня спуститься с небес на землю. — Он сощурил глаза, как будто всматриваясь в кого-то, скрытого туманом. — Дело в том, что всегда найдется игрок сильнее тебя. Поэтому для здоровья весьма полезно пребывать в неизвестности.
