Гибель Сатурна - АНОНИМYС
Он встал в стойку, собрав все тело воедино, наклонил голову чуть вниз, прикрылся руками, левую ногу выдвинул чуть вперед, готовый блокировать ею вражескую атаку и тут же ударить правой. Да, он был растренирован, но готов к бою, пусть даже бой этот окажется последним…
Однако боя не вышло. Маттео атаковал его с такой силой, что Волина буквально снесло с места. Где-то рядом раздался противный хруст. Старший следователь понял, что что-то сломалось, но не сразу понял, что именно…
В следующую секунду дикая боль пронзила его правую руку, и она повисла плетью. Волин попятился, но оступился и повалился на спину. Забарахтался, как жук, пытаясь подняться, но боль в руке парализовала его.
Маттео шагнул к поверженному противнику, глаза его горели безумным черным огнем. Волин скрипнул зубами. Он знал, что будет дальше. Перед глазами его встали трупы – Корзуна, черного человека, Чезаре. Сломанные руки и безобразно распухшие животы, с превращенными в студень внутренностями. Сейчас Маттео нанесет свой коронный удар, и он превратится в такой же точно почерневший труп. Но не это самое страшное. Гораздо страшнее, что, убив его, он возьмется за Иришку.
Нет, он так просто не сдастся. У него есть еще левая рука, у него есть ноги…
Левую руку, которой ударил Волин, метя в глаз врагу, Маттео даже не стал ломать. Он просто выкрутил ее так, что в глазах у старшего следователя побелело от боли. Превозмогая себя, Волин открыл глаза, чтобы взглянуть в лицо смерти. Зрачки у Маттео были расширены, как у демона, он поднял кулак для последнего, сокрушительного удара. Веки Волина дрогнули и закрылись сами собой…
И сразу вслед за этим раздался удар. Удар был звучный, но какой-то непонятный. Волин не почувствовал никакой боли, но услышал странное шипение, будто прохудилась гигантская шина. Затем что-то очень тяжелое и мягкое повалилось на старшего следователя.
Он открыл глаза и понял, что его накрыло обмякшим телом Гуттузо. Над ним стоял Пеллегрини со своей круглой физиономией и язвительно ухмылялся.
– Рагацци, – сказал он, – с вами невозможно иметь дело. Стоило мне отойти за пивом, как вы вляпались в неприятную историю. Если бы не я, этот бык отделал бы вас, как бог черепаху.
– Убери его, давит, – морщась от боли, проговорил Волин.
– Потерпи немного, я вызову «скорую» – отвечал Пеллегрини. – Тебя нельзя кантовать, у тебя может быть сотрясение мозга.
– У меня рука сломана, дуралей, – скрипнул зубами Волин.
– Интересное дело, – обиделся совринтенденте. – Рука сломана у него, а дуралей почему-то я.
Тут старший следователь вспомнил нечто такое, что у него снова побелело в глазах.
– Что с Иришкой? – спросил он хрипло.
– Эй-эй, не гони, все по порядку, – Пеллегрини наклонился над Ириной, та слабо застонала. – Все хорошо, она жива. Но вот у нее, похоже, точно будет сотрясение мозга.
– Вызывай полицию, – велел Волин, скрипнув зубами – сломанная рука снова ужасно заныла. – Если Маттео очнется, нам всем не поздоровится.
– Если очнется, у меня есть против него хороший способ, – сказал совринтенденте. – Шарахну еще раз, мне не жалко.
– Чем ты его?
– Пивом, – и Пеллегрини показал увесистую упаковку. – Когда пиво бьет в голову, оно валит с ног любого быка. Я же говорил, надо брать большую упаковку, шестью банками я бы такого бегемота не опрокинул…
Глава шестнадцатая
Ночной человек Маттео Гуттузо
Иришка отделалась легким сотрясением мозга, а вот рука у старшего следователя на самом деле оказалась сломанной. Перелом, по счастью, был несложный. Волину предложили сделать операцию, но он отказался, сказав, что пусть пока просто наложат гипс, приедем в Москву – будем разбираться.
Тоцци поместили в больничную палату под охраной карабинеров. Гуттузо отправили в камеру предварительного заключения. Надо было решить, с кого начать допрос.
– Я полагаю, разговор надо начать с синьора Маттео, – сказал Волин, почему-то лукаво улыбаясь. – У меня есть уже есть кое-какие версии, но хотелось бы услышать и собственное мнение господина убийцы.
Господин убийца, которого они навестили прямо в камере предварительного заключения, убийцей совершенно не выглядел. Его физиономия голливудской кинозвезды смотрелась как-то жалко: голова была обмотана белым бинтом, глаза глядели обиженно, и вообще он казался ребенком, которого без всякой вины поставили коленками на горох.
Учитывая особенную общественную опасность синьора Маттео Гуттузо, ему сковали не только руки, но и ноги, так что он смирно сидел на скамье, не делая никаких попыток подняться.
Когда Волин, Иришка и Пеллегрини вошли в камеру, заключенный поднял на них кроткие голубые глаза.
– Где я? – спросил он. – Почему меня здесь держат? За что на меня надели все это? – и он вытянул руки вперед, демонстрируя наручники.
Комиссарио хмыкнул, Иришка ничего не сказала, и только Волин с любопытством глядел на Маттео.
– Чудеса, – заметил он, – просто чудеса. Кто бы сказал, что этот русоволосый ангел зверски убил нескольких человек? Я бы в жизни этому не поверил, если бы он мне самому руку не сломал…
И он слегка качнул рукой на перевязи. Пеллегрини перевел его слова Маттео. Тот поглядел на старшего следователя со страхом.
– Я? – пробормотал он. – Вы хотите сказать, что это сделал я?
– Я ничего не хочу сказать, я просто констатирую факт, – отвечал старший следователь.
Совринтенденте перевел и эту фразу на итальянский. Маттео, как лошадь, замотал головой, как будто пытаясь избавиться от наваждения. Легче, судя по всему, ему после этого не стало, и он снова воззрился жалобными голубыми глазами на страшных гостей, говоривших какие-то удивительные и дикие вещи.
– Итак, восстановим ход событий, – сказал Волин, садясь напротив Маттео на специально принесенный стул.
Пеллегрини и Ирина так и остались стоять. Кажется, они опасались Маттео, даже когда тот был скован по рукам и ногам.
– Ты, Серджио, почти сразу заподозрил в убийстве синьора Гуттузо. Для этого, признаю, были некоторые основания. Главным мотивом наш дорогой комиссарио посчитал ревность. И если любовь, по мнению национального гения Италии Данте, движет солнце и светила, то ревность, очевидно, и солнца, и светила гасит. Попутно с ними ревность уничтожает и отдельных неудачников,
