Клаудия Грос - Схолариум
— Я не стою ни на чьей стороне, — сказала она громко и отчетливо. — Это не мой способ мышления. Он только ваш. Цепляйтесь за него, если считаете, что он имеет смысл.
Штайнер глубоко вздохнул. Больше всего ему хотелось встать и выйти из зала. Он опустил глаза. Магистры начали перешептываться, прокатился недовольный гул, в зале росло возмущение. Что несет эта женщина?
— Я правильно вас понял? Вы ни к кому не примыкаете? Да, конечно, а как же иначе, ведь вы женщина. Вы наверняка ничего не поняли. Значит, все-таки овца забралась в латинскую школу и делает вид, что умеет держать в копытах перо.
Иорданус был в гневе. Он принял сторону Штайнера и, соответственно, тех, кто хотел проявить мягкость к обвиняемой. Но ее ответы расставили все по своим местам.
— Оставьте свою философию при себе, — продолжала она. — Я больше знать о ней не хочу. Заниматься этим глупо. Все свершается только у вас в головах и не имеет никакого отношения к реальности.
Все одновременно вскочили и одновременно подлетели к столу, чуть не сбив ее с ног. Служителю пришлось приложить немало усилий, чтобы помешать им наброситься на Софи Настоятель и канцлер были единственными, кто остался сидеть, они только молча качали головами.
— Откуда она взяла деньги, чтобы заплатить за учебу?! — вопил Рюдегер. — Что она скрывала, записываясь под чужим именем? Чем она занималась с де Сверте? Она лжет, уверяя, что он ее принудил. Это необходимо расследовать.
Он стащил бы женщину со скамьи, если бы служитель не удержал его за руку. Ситуация угрожала выйти из-под контроля. Судья тоже поднялся и попросил всех успокоиться, но это не помогло.
— У де Сверте были найдены странные символы и знаки, нацарапанные на железном щите, с ними еще предстоит разобраться. Символы подозрительного толка, если вам интересно мое мнение. Де Сверте был не только алхимиком, но еще и занимался черной магией! — вопил Рюдегер. Его было не остановить.
Брозиус, Иорданус и Хунгерланд сидели как пригвожденные. Бросали отчаянные взгляды на Штайнера, но тот махнул рукой. Она сама виновата. Немного дипломатии, немного униженности и покорности — и они могли бы спасти ее от ужасной участи. Но теперь, когда она выразила сомнение в их компетентности и угрожала выставить их в смешном свете, помочь ей не мог уже никто. Она сама вымостила себе дорогу в ад.
— Спокойствие, — голос настоятеля проник во все уголки зала. — Если вы немедленно не успокоитесь, я велю очистить помещение.
Все снова сели.
— Вранье это, что де Сверте захватил ее в плен. Она сама в союзе с демоническими силами, — сказал один из магистров, дав таким образом сигнал, которого все ждали.
— Но это совсем другое обвинение, — сказал настоятель.
— Да, мы выдвигаем новое обвинение. В демоническом колдовстве.
— Это обвинение не поддержат, — пробормотал Штайнер Иорданусу, тот кивнул:
— Да, если надзиратель, свидетель, не струсит. А вдруг он переметнется? Если он откажется от показаний в пользу Софи Касалл и примется утверждать обратное, потому что здесь полно людей заинтересованных?
Штайнер молчал. Куда подевался Ломбарди? Почему он лазает по каким-то горам, бросив их тут одних?
Было уже поздно, он устроился в своей комнате с бокалом вина и книгой. Но вскоре раздался стук в дверь. Служанка пошла открывать. Он услышал шаги. Потом дверь распахнулась, и появился Ломбарди. Снял плащ, бросил его на спинку стула и без приглашения подсел за стол к Штайнеру.
— Я смотрю, у вас хорошее вино. Ну, чем закончилось заседание?
Штайнер захлопнул книгу.
— Вы были правы. Она глупее, чем я предполагал. Заявила, что заниматься философией смешно. Об остальном можно не рассказывать.
Ломбарди растерянно кивнул. Да, можно не рассказывать.
— А поскольку она настроила их против себя, теперь будет рассматриваться обвинение в колдовстве. Эта женщина утратила разум. Она легко могла выпутаться, с ее-то знанием Аристотеля… — Он взял бутылку и налил Ломбарди вина. — Она нисколько не раскаивалась, как будто у нее в кармане давно лежит ключ, которым она в любой момент может открыть двери тюрьмы. Вы что-нибудь понимаете?
Ломбарди молчал. Попробовал вино, хорошее сухое рейнское вино с легким привкусом смородины. Подумал. Она действительно утратила разум? Или ненависть ее столь велика, что лишила ее способности рассуждать здраво?
— А откуда у нее деньги на учебу? — наконец спросил он. — Я имею в виду, где-то ведь она должна была взять эти деньги.
— Она отказывается об этом говорить… Как провели время в Каленберге?
Ломбарди рассказал о своем дяде и о драконе, в которого люди верят, хотя до сих пор ни разу его не видели.
— Вы думаете, что любовь тоже только образ? — Этот вопрос прозвучал совсем тихо.
Штайнер засмеялся.
— Образ? Подобно дракону? А почему бы и нет? Люди боятся дракона, хотя ни разу его не видели. И чего только они не боятся, когда испытывают любовь, которой тоже никто никогда не видел. Она, как и дракон, есть продукт нашей фантазии или дурных соков, присутствующих в нашей крови и несущих ответственность за странности поведения. Но скажите, у своего дяди вы размышляли только о любви?
Ломбарди молчал. Он вернулся, осознав, что он безнадежный трус.
— Слушайте, Штайнер, мне нужно с ней поговорить. Я могу вам довериться?
Штайнер устало кивнул головой. Как долго еще он проработает на этом факультете? Сколько сможет продержаться, если канцлер, ректор и магистры повернут время вспять и изгонят из города moderni?
— Оставьте свои планы при себе, Зигер, что бы вы ни собирались сделать. Если хотите ей помочь, то постарайтесь успеть, пока она еще в конвенте. Стоит ей попасть в руки доминиканцев, и выкупить ее нельзя будет ни за какие деньги.
Ломбарди встал. Кивнул Штайнеру и вышел из дома. Улица встретила его прохладным дождем. Башмаки месили жидкую грязь. А вот и маленький домик матери Софи на углу Лунгенгассе. За окном мигала свеча. Он позвонил. Дверь открыла одна из сестер.
— Я могу поговорить с вашей матушкой?
Девушка молча смотрела на него. Стоявшая в прихожей мать спросила, что ему угодно. Денег, ответил он, ему нужны деньги, чтобы подкупить охранника и получить возможность поговорить с ее дочерью. Вдова сходила за мешком покойного супруга и высыпала золотые монеты на стол. Десять, двадцать? У нее их много. Он без слов сунул в карман пятнадцать монет — такой суммы ему не доводилось видеть ни разу в жизни. Быстро попрощался и ушел.
На следующее утро он пришел к старшему пастору и был удивлен царившей во дворе суетой. Монахи взволнованно метались туда-сюда. Неужели Софи уже увезли? Может быть, бросили в одну из башен, где ее уже записали в тюремную книгу как ведьму? Не направляется ли прямехонько сюда сам Папа? Что так всполошило всех? Он решительно обратился к одному из мужчин. Тот посмотрел на него внимательно, а потом ткнул пальцем в здание конвента:
— Вдова Касалл исчезла. Она ведьма, вот и улетела из камеры. Представляете?!
Ломбарди стоял как громом пораженный. Значит, ведьма? Сбежала, несмотря на сильнейшую охрану. Кто-то сзади мягко коснулся его плеча:
— У нее был сообщник. Что вы здесь делаете, Иорданус.
— Я случайно шел мимо и заметил суету. Она действительно исчезла?
— Да. Кто-то пришел ей на помощь, но братия уверяет, что ночью здесь никого не было.
— Может быть, им заплатили.
— Братьям?! Ради Бога! Они ведь все спали у себя в кельях. Но откуда этот самый помощник узнал, где спрятан ключ от камеры вдовы?
В этот момент появился канцлер, он пересек площадь и скрылся в здании.
Ломбарди тихо спросил:
— А кто мог быть заинтересован в том, чтобы освободить ее и не дать участвовать в этом процессе?
Иорданус посмотрел ему в глаза:
— Да, кто? По-моему, под подозрение попадают совсем немногие. Как насчет вас? Говорят, что вы хорошо к ней относились…
— Я не меньше вашего поражен тем, что она исчезла. Ночь я провел в схолариуме, у меня есть свидетели.
Иорданус, наморщив лоб, продолжал наблюдать за суетой, царившей перед зданием.
— Значит, она исчезла, маленькая птичка, — пробормотал он. — Улетела, словно ангел. Что теперь будет?
Если раньше Софи хотели навязать процесс по поводу колдовства, основываясь только на предположениях, то теперь подтвердились самые худшие опасения. У нее явно не было возможности исчезнуть из камеры самостоятельно. Опросили всех, но монахи уверяли, что крепко спали, да и вообще было абсурдным предполагать, что кто-то из них стремился ее освободить. Охранник, которому вменили в обязанность приносить ей еду и заботиться о душевном утешении, был в полной растерянности. После вечерней молитвы он принес ей ужин и еще раз проверил замок. Дверь была закрыта, он готов в этом поклясться, а ключ он забрал с собой в келью, как делал всегда. Ночью к нему никто не заходил, ключи были на месте. У него чуткий сон, он бы услышал, если бы кто-то попытался их выкрасть.
