Кэтрин Джинкс - Инквизитор

Несмотря на ранний час, он собрал вокруг себя солидную толпу; иные свешивались из окон своих спален, еще не продрав глаза, пытаясь расслышать страшные вести. Поскольку я многих знал и не имел желания заводить разговор (иначе я никогда не добрался бы до цели), я держался поодаль, лишь бы уловить, что говорит глашатай. Вести были таковы: Раймон Донат, городской нотарий, был найден в гроте Галама разрубленным на куски. Сенешаль желал допросить исполнителя сего злодеяния или любого, кому, может быть, случилось при этом присутствовать, или замывать обильные следы крови в последние два дня, или наблюдать, как большие матерчатые свертки помещают в грот Галама. Также сенешаль хотел узнать, кто из жителей недавно солил мясо, или повидать их. Кроме того, он хотел побеседовать с видевшими Раймона Доната не позднее трех дней тому назад. А если у кого пропала мантия или несколько мантий, то о том следует немедленно донести сенешалю.

Наказание за это злостное и кровавое преступление будет ужасным, а месть Господня будет еще более ужасной. Приказом Роже Дескалькана, королевского сенешаля Лазе.

Прокричав свое сообщение, глашатай ударил пятками в бока своей лошади и уехал. Воздух немедленно наполнился гулом голосов. Если бы я промедлил, меня бы наверняка заметили и засыпали бы вопросами, но я бежал, не дожидаясь, пока последнее слово слетит с уст глашатая. Я бежал, как только он упомянул о солении мяса. Я бежал, но не к Святому Антонию, а к Святому Поликарпу, где потребовал пропустить меня в склеп.

Там, среди гробниц, ризничий показал мне изуродованное тело Раймона. Я не стану осквернять эту рукопись описанием. Достаточно сказать, что тело было частично покрыто одеждой, бескровно и почти неузнаваемо. Помещенные в пустой каменный саркофаг без крышки, все части занимали каждая свое место. И от них исходил сильный запах рассола.

— Труп засолили, — просипел я, зажимая нос и рот рукавом.

— Да.

— А чем он был обернут? Где материя?

— Он был завернут в куски четырех мантий, — глухо отвечал ризничий через свой собственный рукав. — Их забрал сенешаль.

— А одежду с него не сняли, — промычал я, думая вслух. Как вы, наверное, помните, с отцом Августином было наоборот. — А что сказал сенешаль? Он кого-нибудь подозревает?

— Брат, я не ведаю. Я не присутствовал при осмотре останков. — Поколебавшись, ризничий осторожно поинтересовался, скоро ли Рикарда пришлет за телом — Его нужно похоронить, брат. Мухи…

— Да. Я займусь этим как можно скорее.

Поблагодарив его, я ушел, но направился не к дому Рикарды. Таким образом, мне кажется, я не исполнил своего перед ней долга, но нужно признаться, что другая женщина царила в моем сердце и уме в тот день. Я поступил жестоко, предоставив несчастной Рикарде услышать об ужасной судьбе, постигшей ее мужа, от глашатая на улице, а не из уст сострадающего друга, ибо я пошел прямиком в Палату, где мне отпер дверь брат Люций.

Пьер Жюльен был в своей комнате, говоря с Дюраном Фогассе; я слышал их голоса. Брат Люций, показавшийся мне более бесплотным, чем когда-либо, посмотрел на меня, моргая, как сова при свете солнца. Я спросил, помнит ли он свою последнюю встречу с Раймоном Донатом, и он молча кивнул.

— Вы сказали, что ушли отсюда, а он еще оставался, — заметил я, — это верно?

— Да, отец Бернар.

— Значит, вы не знаете, кто из служащих нес здесь охрану той ночью? Ночью, а не утром.

— Нет, отец мой.

— Тогда идите и узнайте у Понса. — Я направился к лестнице. — Спросите у Понса, кто дежурил здесь ночью, и пусть он пришлет этого стража ко мне. Я хочу с ним поговорить.

— Да, отец мой.

— Хорошо.

Когда писарь отправился исполнять мое приказание, я взял его лампу и подошел с нею к двери, ведущей в конюшню. Вы, наверное, помните, что эта дверь находилась внизу под лестницей. Я внимательно осмотрел деревянный засов и увидел, что на засове нет пыли, равно как и следов, которые могли бы свидетельствовать, что дверь недавно открывали. Пол также был чисто выметен, что показалось мне странным. Кто стал бы мести его и зачем? Насколько мне было известно, никто не входил в конюшню с тех пор, как оттуда вынесли останки отца Августина.

Отодвинув засов, я оставил его в стороне и толкнул дверь. В тот же миг в нос мне ударила мерзкая вонь, которая явилась следствием моей забывчивости. Видите ли, я забыл передать жителям Кассера, чтобы они забрали свои бочки. Они простояли там несколько недель, открытые и полные рассола, в котором ранее содержалась разложившаяся плоть. Нельзя сказать, чтобы конюшня источала особо сладкий аромат, особенно с тех пор как Понс завел (а потом зарезал) там свиней. И тем не менее это зловоние было куда сильнее, чем от любой свиньи. Оно было убийственным, удушающим. От него у меня на глазах выступили слезы.

Стараясь не дышать, я заглянул в первую бочку и увидел только темную маслянистую поверхность рассола. Пол вокруг бочек был сырой, но сырой он был повсюду, постоянно сырой и склизкий, точно тающий лед. Лохани были темны от крови, человеческой или свиной, определить было затруднительно; хотя пятна с виду были давнишние, но в то же время липкие — наверное, от сырости. Я забыл сказать, что за последнюю примерно неделю выпало много дождей, а дождь оказывал пагубное воздействие на нашу конюшню. Я бы сам ни за что не стал держать там собственную лошадь. Хранить молоко или рыбу — возможно, но держать лошадь — нет.

К моему громадному разочарованию, я не видел никаких неопровержимых доказательств того, что Раймона Доната зарезали и засолили в этой зловонной пещере. Кого-то, несомненно, здесь резали и солили, но наверняка это были свиньи. С другой стороны, ничто не убеждало меня и в том, что Раймона зарезали не здесь, я посчитал, что такое вполне возможно. Возможно ли? Скорее вероятно. Я оглядел мокрые стены, густые тени, склизкий почерневший каменный пол и подумал: «Да это логово дьявола». Я почти слышал шорох крыльев, производимый демонами в образе летучих мышей.

Я торопливо поднялся по лестнице.

— О! Брат Бернар! — В передней был Пьер Жюльен, который удивленно глядел на меня. — Вы сообщили Рикарде?

— Я нюхал тело ее мужа, — был мой ответ. — Его засолили.

— Засолили? Да, а что? Оно побывало в рассоле.

— А вы знали, что у нас внизу стоят бочки с рассолом?

— Бочки с рассолом? — Он снова удивился. Но я был не вполне убежден в искренности его удивления. — Нет. А почему там стоят бочки с рассолом?

— Их привезли из Кассера, с останками отца Августина. Разве сенешаль вам не говорил?

— Нет.

— Значит, он запамятовал. Ага!

Заслышав скрип половиц, я обернулся и увидел брата Люция, возвращавшегося из тюрьмы, и позади него одного из наших сторожей. Этот человек давно состоял на службе в Святой палате — бывший солдат по имени Жан Пьер. Я узнал его желтое рябое лицо, лунообразное, точно ломтик яблока без сердцевины, и уныло опущенные плечи. Он был низкий, и жилистый, и очень волосатый.

— Жан Пьер, — обратился я к нему, отметив про себя настороженное выражение у него на лице. — Это вы несли караул, когда Раймон Донат в последний раз был здесь, три дня назад?

— Да, отец мой.

— Вы видели, как он уходил? Вы запирали за ним дверь?

— Да, отец Бернар.

— А потом он не возвращался? Никто не возвращался?

— Нет, отец мой.

— Вы лжете.

Сторож сморгнул; я почувствовал, как вокруг меня все насторожились, замерли. Последующие мои слова произвели еще более заметное действие, как я и рассчитывал. Ибо мне казалось, что если тело Раймона хранилось в конюшне — логичный ответ на естественно возникающий вопрос: где еще можно тайно засолить тело? — тогда Жан Пьер (который один находился в здании в ночь исчезновения Раймона) вполне мог его туда отнести. Кто другой успел бы так с ним разделаться?

— Я знаю, что вы лжете, Жан Пьер. Я знаю, что Раймон Донат был убит в этом здании. И я знаю, что это сделали вы.

— Что? — воскликнул Пьер Жюльен. Дюран разинул рот, а служащий пошатнулся, как от удара.

— Нет! — закричал он. — Нет, отец мой!

— Да.

— Он ушел! Я видел, как он уходил!

— Вы не видели, как он уходил. Он никуда не уходил. Его убили внизу, а его тело два дня пролежало в бочках с рассолом. Мы это знаем. У нас есть доказательства. Кто другой мог это сделать, если не вы?

— Женщина! — дико вскричал Жан Пьер. — Это женщина!

— Какая женщина?

— Отец мой, я….. я… сказал неправду, я тут… нотарий уходил, но он вернулся. С женщиной. Позже.

— И вы их впустили?

Сторож из желтого сделался красным; у него был такой вид, будто он сейчас разрыдается.

— Отец мой, мне заплатили, — пролепетал он. — Раймон Донат заплатил мне.

— Значит, когда он постучал в дверь, вы потребовали у него плату за вход.