Елена Ярошенко - Визит дамы в черном
В ходе разбирательства обнаружилось, что избиения в семействе Сидоровых происходят регулярно, а бывали случаи, когда Капитолина Никитична в одной сорочке бегала зимой по улице, преследуемая своим супругом, вооруженным кочергой или поленом.
Многочисленные свидетели жалели Капитолину и в красках описывали трактирную драку, когда пьяный Митроха «вошел в азарт» и надавал по шеям всем собутыльникам и даже содержателю трактира Моисею Исаичу, который принялся было усмирять буяна (правда, Сидоров «опосля поднес за обиду» всему обществу по стаканчику), и как от удара по спине его бедная баба «хлипкого сложения» так и перекинулась и глаза закатила, но на вопрос следователя, почему никто из них не заступился за жестоко избиваемую женщину, молчали или отделывались расхожей мудростью вроде «свои собаки лаются — чужая не приставай».
Дело Сидорова было почти готово к передаче в суд, Капитолина лечилась от побоев в земской больнице, и следователь считал себя вправе на праздничные дни отвлечься от скучных допросов завсегдатаев трактира и составления унылых бумаг.
Святки были таким замечательным временем, когда ожидаешь только хорошего и не хочется копаться в делах о пьяных драках с телесными повреждениями.
Когда в 1904 году Колычев приехал служить в маленький городок на Волге, жизнь здесь казалась тихой и сонной, и такой же была поначалу служба следователя.
Никаких кровавых драм в Демьянове не происходило, убийств или грабежей не случалось годами, и о новых разработках в криминалистике Колычев узнавал лишь из заграничных научных трудов.
На книги и журналы по юриспруденции Дмитрий Степанович денег не жалел, выписывал их не только из Москвы и Петербурга, но и из Берлина и Лондона.
Почерпнутые из новой литературы теоретические познания пригодились Колычеву осенью 1905 года, когда ему удалось распутать два сложных дела — крупную банковскую аферу и убийство.
Авторитет талантливого судебного следователя в глазах демьяновских обывателей поднялся на недосягаемую высоту. Уже никто не смел считать Колычева желторотым мальчишкой, вчерашним студентом и петербургским выскочкой, попусту получающим жалованье, квартирные и разъездные.
«Наш-то следователь, Дмитрий Степанович, — голова! — говорили демьяновцы. — Вот что значит образованность! Даром что молодой, а и прокурора самого за пояс заткнет».
Революционными волнениями 1905 года захолустный Демьянов переболел в легкой форме. Почти все крупные промышленные предприятия города принадлежали миллионеру Ведерникову, а он никаких вольностей вроде забастовок или комитетов у себя не дозволял. Дочь предпринимателя Варвара Ведерникова, унаследовавшая отцовское дело, тоже смогла найти с рабочими общий язык.
Глухие слухи о баррикадах в Москве, об уличных боях и расстрелах докатывались до Демьянова и тревожили горожан, но говорить об этом старались поменьше — не буди лихо, пока оно тихо…
Рождество и Святки отмечали в городе, как всегда, широко. Наступал новый, 1906 год. Всем хотелось, чтобы он был лучше прошедшего, принесшего столько горя…
В ранних зимних сумерках Колычев шел к своему дому, с удовольствием слушая, как под его ногами похрустывает жесткий снежок на тропинке. Затейливый деревянный особнячок с пристройками и верандами утопал в сугробах, но от калитки к крыльцу вела расчищенная и нахоженная дорожка.
В окнах гостиной теплился огонек лампы. Петр Бурмин, университетский приятель Колычева, сидел у печки в кресле-качалке с французским романом в руках. В печи потрескивали дрова, и теплые волны прогретого воздуха окутывали комнату…
Летом 1905 года Бурмин, запутавшийся в политических делах, приехал в Демьянов к старому другу, чтобы переждать тяжелые времена, и неожиданно прижился в уютном захолустье.
Нерегулярный доход от публикаций в журналах, дополняемый продовольствием и деньгами, присылаемыми из имения матушкой, давал ему возможность вполне безбедно существовать, переходя от письменного стола к обеденному, потом на диван для задушевной беседы с другом…
Петя стал полнеть, полюбил долгие вечерние чаепития у блестящего самовара, завел теплый клетчатый плед и домашние туфли на заячьем меху, и такая жизнь ему вполне нравилась.
Далеким и ненужным казался теперь продуваемый всеми ветрами чопорный гранитный Петербург, университетская кафедра, суета нервной столичной жизни… Петр, которого еще в студенчестве прозвали Топтыгиным, все больше и больше оправдывал это прозвище.
Колычев первым делом зашел на кухню, где возился его слуга Василий, молодой деревенский парень, очень гордившийся своей службой в доме господина следователя. Вручив Васе конверт с месячным жалованьем, к которому в этот раз прилагались еще и наградные к празднику, и поздравительные (Василий на Новый год справлял именины), Дмитрий отправился в гостиную, где блаженствовал у печки Петр.
Не оборачиваясь на вошедшего в комнату Колычева, Петя лениво проворчал:
— Прикрой дверь, дует!
— Топтыгин, ты превратился в настоящего Обломова! Тебе не стыдно? Погода чудесная, а ты тут сидишь, как старый дед, весь в пуху и меху. Хоть бы вышел пройтись, воздухом подышать. Угоришь у печки!
— Отстань, Митя, там так холодно, я никуда не пойду.
— Да нет, пойти придется. Мы же сегодня званы на вечер к Мерцаловым.
— Я и забыл совсем. А может быть, ты как-нибудь один, без меня?
— Петя, нельзя же быть таким тюфяком! Тем более это будет не обычный вечер. Пока все держится в тайне, но мне по секрету шепнули на ушко: сегодня будет отмечаться помолвка Машеньки Мерцаловой с женихом из Петербурга!
— С женихом из Петербурга? Кто он такой и откуда взялся?
— Красавец, флотский офицер, герой Порт-Артура, лечился в Петербурге после ранения, познакомился где-то с Машенькой и последовал за ней сюда…
— Ты подумай, лучших демьяновских невест уводят! Пожалуй, стоит посмотреть на этого флотского…
— Конечно, такой тюха, как ты, в тапочках на заячьем меху, не может сравниться с блестящим офицером. Лучшие невесты — не дурочки!
— Ладно, пойду одеваться, раз уж нужно на вечер к Мерцаловым…
Дом Мерцаловых стоял на Соборной площади напротив дома покойного миллионера Ведерникова. Проходя мимо мрачного, опустевшего ведерниковского особняка, Дмитрий заметил тусклый свет только в одном окне — вероятно, наследница, молодая хозяйка Варвара Савельевна, в одиночестве просматривала бумаги в своем кабинете. Со дня гибели отца она стала избегать любого общества, предпочитая отдавать все свое время делам отцовской фирмы.
— Наверняка Варвару Ведерникову тоже звали на вечер к Мерцаловым, — задумчиво сказал Петя.
— И наверняка, она никуда не пойдет, — в тон ему добавил Дмитрий, — траур соблюдает…
В отличие от ведерниковского, дом Мерцаловых сверкал огнями. Ярко светились окна, за которыми мелькали многочисленные тени, и даже на улице у входа для удобства гостей горел огонь в больших металлических плошках, освещая крыльцо особняка.
Колычев и Бурмин отряхнулись от снега и постучали в дверь. Открыл им лакей, облаченный в парадную ливрею. Пока он принимал у гостей шубы, на мраморной лестнице появился хозяин дома.
— Дмитрий Степанович! Петр Сергеевич! Господа! Голубчики мои! Вот порадовали! Проходите, проходите, милости прошу!
Продолжая издавать какие-то восклицания, хозяин повел гостей в зал, где их встретила целая толпа знакомых. Праздник у Мерцаловых был в разгаре.
Машенька Мерцалова, необыкновенно хорошенькая в новом платье, привезенном из Петербурга, с блестящими глазами и роскошной прической, подбежала к ним поздороваться и представить жениха, Андрея Кирилловича Витгерта.
Высокий, белокурый и голубоглазый Витгерт был похож на немца и стеснялся этого. Знакомым он объяснял, что немецкая фамилия досталась ему от далекого предка, приехавшего в Россию еще при государыне Екатерине, женившегося на русской и окончательно обрусевшего. С тех самых пор никаких немцев в семье православных Витгертов не водилось…
И все равно время от времени кто-нибудь спрашивал его, не из рода ли он остзейских баронов Витгертов или не его ли родственники Витгерты владеют крупной мануфактурой в Дрездене. Подобные вопросы причиняли Андрею Витгерту страшные муки.
Приятели и сослуживцы, молодые флотские офицеры, заметив эту слабую струнку в душе Андрея, безжалостно подкалывали его: «А давно ли вы закрыли свою булочную в Риге?» или: «Говорят, в Берлине на Фридрихштрассе некий герр Витгерт торгует зонтиками. Он не из ваших?»
Андрей заливался краской и готов был стреляться с обидчиками, если бы не боялся показаться смешным…
Но все это осталось в прошлой жизни, казавшейся теперь глупой и пустой, с нелепыми проблемами и жалкими обидами.
