Николай Свечин - Между Амуром и Невой
Так они бежали не меньше часа, пока хватило сил. Потом рухнули в траву, долго и тяжело отпыхивались. В глазах у Алексея стояли красные круги, сердце колотилось о ребра, но главное — они оба были живы.
— Вот так наши фельдъегеря и попались… — сказал он наконец, поворачиваясь к Челубею. Тот смотрел на него с благоговейным ужасом.
— Как ты догадался?
— Дерево.
— Какое дерево?
— Там лежало дерево.
— Ну и что? Вдоль дороги полно деревьев валяется.
— Это было свежесрубленное. Конечно, знак для возницы, где он должен остановиться.
— Ни в жизнь бы не догадался! — пробормотал Яков. — Опять ты нас спас. Вот только что нам дальше делать? Где тут север, где юг, где Усть-Кара?
— От Игнашина до Усть-Кары триста восемьдесят верст; мы проехали из них примерно сто пятьдесят. Вон там запад, но нам теперь туда нельзя.
— Ждут?
— Ждут. И у Саблина в доме будут ждать, и на всех въездах, и почтовые станции предупреждены. У Бардадыма людей много, чтобы нас атукать[161]. Придется пробираться тайгой.
— А куда идти-то? Если нас везде ждут… — истерично выкрикнул Челубей.
— Яков! Ты чего? Всё хорошо. Все просто замечательно! Они нас не убили, хотя имели все шансы. И не ранили, а с раненым в тайге — беда. Заляжем сейчас где-нибудь, осмотримся — и прикончим Бардадыма. Сразу всё и прекратится. Анисим Петрович ведь велел его списать, так?
— Так…
— Свищёв — всего-навсего человек, а человека всегда можно убить… Я так полагаю, зажился он на этом свете. Закроем его, вся свора тут же передерётся из-за наследства, а мы спокойно поедем домой.
— Ха, все просто! — мгновенно, как ребенок, повеселел Челубей. — И ты, как обычно, прав. Ну, Лука Лукич, готовь порошицу[162] — мы идем!
— Придется прошлёпать верст двести по тайге. Без компаса и провизии, по незнакомой местности. Если не найдем тропу, больше двадцати верст в день делать не сможем, а жрать захотим уже к вечеру. Шесть или семь дней пути…
— Я уже голодный, — признался Челубей.
— Не бойся. Волку зима за обычай. Бывший пластун в лесу не пропадет, тем более с винтовкой. Выберемся. А пока давай устроим ревизию наших припасов.
Они вывернули карманы и оказалось, что в наличии имеются: три револьвера и пятьдесят патронов к ним; трофейная «пибоди» с десятью зарядами; семь паспортов; три тысячи рублей наличными и на пятьдесят тысяч ассигновок; одна папироса; спички; нож в сапоге у Лыкова.
— Лучше бы вместо денег были сухари, — прокомментировал Алексей. — У медведя еды не купишь… Но самое главное имеется — спички при нас. Давай сюда папиросу.
И отобрал у Челубея, не обращая внимания на его протесты, последнее курево. Высыпал табак себе в рот, разжевал и намазал получившейся массой подошвы сапог им обоим.
— Думаешь, у них и собаки имеются?
— Если бы я устраивал засаду в лесу, у меня бы были. Так что, сидеть некогда. И учти — август, время охоты на «горбачей»; смотри в оба.
Сделал шаг, потом вдруг остановился и сказал, как бы себе под нос:
— А у меня сегодня день рождения.
— Поздравляю, — пробормотал Челубей. — Веселый праздник получился.
— Ничего, Бог любит пехоту. Вперёд!
И началась их таежная одиссея. Собаки у свищёвских людей действительно оказались: они услышали отчетливый лай. Вскоре попался ручей. Лыков повел их разутыми по воде на восток; шли около версты. Вылезли на камень, чтобы не оставлять следов. Обулись и далее осторожно, стараясь не шуметь, двинулись на север. Шли до темноты. Заночевали в яме от вывороченой лиственницы; жечь костёр Лыков запретил.
Утром следующего дня Алексей внимательно присмотрелся к Якову и извлёк у него из шевелюры парочку клещей. Тот в ответ вытащил из лыковской бороды трёх. После этого они разделись, вывернули наизнанку одежду и обнаружили в швах и на своих телах ещё несколько этих опасных тварей; решили проверяться так почаще. Закончив туалет, голодные и усталые, взяли путь на запад. Очень донимала мошка: она забивалась в рукава, лезла за воротник, жалила открытые части тела, путалась в волосах. От её всепроникающих укусов можно было сойти с ума, и ничего нельзя было с этим поделать. Лицо и руки у путников быстро распухли и невыносимо зудели. Лыков советовал терпеть: это просто нужно было пережить. Через два дня наступит привыкание организма и опухоль спадет, а самые укусы уже не будут таким болезненными, сказал он. Челубею оставалось только поверить в это… По расчетам Алексея, от шоссе на Нерчинск их отделяло вёрст двадцать-двадцать пять — достаточно безопасно; найти беглецов было уже невозможно. Людям Бардадыма оставалось только дожидаться их в населенных пунктах и на дорогах — должны же они когда-нибудь выйти из тайги…
Лес, окружавший двух путников, был огромным, тёмным, наполненным какой-то невидимой жизнью: то ли звери, то ли лешие. Верхний этаж в этом тесном скученном мире занимали кедры, ели и редкие тополи. Некоторые из них были просто огромными: до пятнадцати саженей в высоту и более двух — в обхвате. Чуть ниже шли черная и белая берёзы, манчжурский орех, даурская лиственница и амурская пихта. В подлеске замечались калина, жимолость, таволга; много было лещины и шиповника. Земля под деревьями была усеяна валежником, по которому сплошным цветным ковром стелились мхи и лишайники. Челубея поразили обилие и яркость цветов: из коляски тайга казалась более скучной и серой. Ярко-розовый бадьян, синие бутоны борца, белые гроздья чемерицы чередовались с желтыми ирисами, голубыми василистниками и красными зорками; вот только цветы эти совсем не пахли. И повсюду — огромные разлапистые папоротники, как застывшие зеленые взрывы. Глаз быстро уставал в теснине леса от отсутствия перспективы, и возникало болезненное, нервозное желание смотреть вдаль, увидеть хоть что-нибудь на расстоянии, а не у себя под ногами… Там же, где в сплошной чаще возникал прогал и куда путники поначалу радостно устремлялись, обнаруживались или топь, или бурелом, или свежая гарь. Приходилось обходить их, часто подолгу — две-три версты кругом по тайге, что ещё более утомляло ходоков. Вскоре выяснилось, что они двигаются по широкой долине, с обеих сторон которой, изредка видимые с гарей, тянутся украшенные гольцами сопки.
Обычному человеку было бы неуютно и даже страшно в этом сумеречном мире, но Лыков шел вперед споро и уверенно, размеренным шагом, экономя силы. Очень быстро им стали попадаться следы зверей; дважды мелькали в зарослях гураны[163], часто вспархивала из-под ног дичь, много было белок, зайцев и бурундуков. Красивая оранжево-желтая иволга, размером с приличного голубя, едва не села Челубею на картуз. За кустом хрюкал и чавкал невидимый кабан. Красные полевки и мыши-экономки выскакивали с писком прямо из-под ног. Серые птицы с красным горлом — Лыков сказал, что это сибирские соловьи — безбоязненно заливались над самым ухом и склёвывали мошку чуть ли не с носа. Алексей сказал на это мясное изобилие, что стрелять они будут завтра, а сегодня у них постный день. Сделали три привала. На еду пошли ягоды казачьего можжевельника, боярки и мунталы; Лыков сьел несколько сухих груздей, но без соли они оказались невкусными[164]. Еще Алексей удачно отыскивал в траве темно-зеленые стрелы черемши, которая особенно понравилась Челубею. Попался однажды ручей, и они напились досыта необыкновенно чистой воды. В ручье обнаружился хариус, но поймать его они не сумели. Зато Лыков наполнил водой свой кожаный картуз, туго завязал его носовым платком, и получился небольшой бурдюк, очень выручивший их вечером.
Часа в три пополудни Алексей радостно ойкнул — они вышли на тропу. Не то звериная, не то человечья, она вела строго на запад, куда и требовалось. Идти стало заметно легче. Лыков продвигался первым, с винтовкой на плече, и зорко смотрел по сторонам. Внезапно он остановился, как вкопанный; Челубей с разбегу уткнулся в его широченную спину, тихо ругнулся и тоже застыл.
— Что? — шёпотом спросил он.
— Погляди вон на то дерево справа. Ничего не замечаешь?
Над тропой стояло дерево, такое же, как тысячи других вокруг.
— Нет…
— Оно чуть наклонено в сторону тропы, и есть точка излома. Подозрительно.
— Ты перечитал в детстве рассказов про Чингаггога. Пусти лучше меня в авангард.
Но Лыков не пустил. Он вытянул вперёд руку с толстой палкой, что выломал себе в дорогу, и принялся шарить ею в траве. За два аршина до подозрительного дерева палка за что-то зацепилась. Алексей потянул, раздался короткий свист, что-то щёлкнуло и огромный ствол быстро и бесшумно рухнул поперёк тропы.
— Была бы косуля, её бы раздавило.
— Был бы я, и меня бы пришмякнуло, — пробормотал подавленный Челубей, и после этого уже не просился идти первым. До конца дня им попалась ещё одна ловушка: бревно висело горизонтально над головой, подвешенное на конском волосе. Сбросили и его… Лыков сказал, что такие ловушки убивают больше беглых, чем косуль, но бурятов это мало тревожит — от беглых им тоже прибыль.
