Николай Свечин - Московский апокалипсис
– А-а-а…
Он закрыл дверцу и крикнул:
– Пропустить!
Колёса застучали по мостовой. Последний пост – в арке Воскресенских ворот Китай-города – пропустил их без досмотра. Когда экипаж свернул в Лоскутный переулок, Пётр осторожно похлопал штабс-капитана по угадывающейся голове.
– Егор Ипполитович, можете вылезать! Или вам там понравилось?
Сконфуженный и одновременно счастливый Ельчанинов вылез наружу – и попал в объятья своих спасителей.
Глава 12 “Победители”.
Осень в этом году была удивительно тёплая. Стояли сухие и ясные дни. Солдаты охотно ночевали на улице, а не в душных домах – так было славно под открытым небом. Армия дожидалась решения своего императора и никуда не торопилась. В домашнем театре Познякова на Большой Никитской открылся Московский Комеди Франсез. Названия комедий звучали для утомлённых войной людей, как музыка: “Любовник, сочинитель и лакей”, “Оглушённые, или Живой труп”, “Притворная неверность”, “Игра любви и случая”, “Проказы в тюрьме”, “Три султанши”, “Любовные безрассудства”… Сёстры Ламираль исполняли настоящие русские танцы. Оркестр был набран из полковых музыкантов, но играл недурно. Зрители в потёртых латаных мундирах охотно отдавали три франка за место в партере, и пять – в ложе. Генералы и офицеры платили больше и никогда не требовали сдачи. Даже солдаты, имевшие право на половинную скидку, отказывались от неё и щедро бросали кассиру серебро. В фойе продавали прохладительные напитки. Наполеон собирался требовать дополнительных актёров из Парижа, а вице-королю[79] приказал доставить певцов из Милана. И лишь немногие из посвящённых знали, что император нервничает и с нетерпением ждёт писем баронессы фон Цастров или ответа русского государя. Ни того, ни другого он так и не получил, как вдруг 1 октября в Москве выпал снег.
Стало ли это сигналом для Наполеона или так совпало, но на следующий день из Москвы в Смоленск вышел первый большой обоз. Он вёз раненых генералов и старших офицеров. Тогда же император произвёл смотр безлошадным кавалеристам и поразился их количеству. Было решено сформировать из горемык пехотные батальоны и усилить ими кремлёвский гарнизон. Заодно зачем-то переоборудовали в крепость Ново-Девичий монастырь.
Третьего октября вывезли ещё 1400 раненых офицеров всех чинов; нетранспортабельных приходилось оставлять в Москве. Под конвоем португальского батальона, известного своей жестокостью, к обозу присоединили 1200 русских пленных.
Четвёртого октября погода опять наладилась, стало по-летнему тепло. Бонапарт лично приказал снять крест с колокольни Ивана Великого. Аккуратно сделать это не удалось: крест сбросили и он разломился. Оказалось, что внутри крест не серебряный, как думали, а железный и только обложен тонкими серебряными пластинами. Тем не менее, было приказано вывезти его в Париж, как почётный трофей. В Успенском соборе установили плавильные тигли и весы, и начали переплавлять церковную утварь в слитки. При вступлении в Москву удалось захватить девять с половиной миллионов рублей звонкой монетой. Кроме того, в храмах было награблено и переплавлено 20 пудов золота и 320 – серебра. Всё это отправили следом за ранеными и пленными под охраной целой дивизии.
Шли приготовления и не видимые постороннему глазу. Камер-фурьер Феликс сообщил Ахлестышеву о секретных распоряжениях Наполеона. Тот дал команду не присылать в Москву артиллерию, а идущие пополнения задержать в Вязьме, Можайске и Гжатске. Кроме того, стоящие особняком корпуса Жюно и Нея получили приказ соединиться с основными силами. Феликс сказал Петру:
– Всё, мы готовимся убегать что есть духу. Нельзя ли получить от вас пропуск? На случай, если нас поймают казаки…
Пятого октября началась огромная раздача по армии. Солдаты и офицеры получили жалование, а также бельё, тулупы, водку и хлеб.
Шестого октября, проводя в Кремле очередной смотр войскам, Наполеон внезапно услышал с юго-запада сильную пушечную канонаду. Вскоре прискакал адъютант Мюрата и доложил, что авангард атакован превосходящими силами противника и вынужден отступить. Потеряно 4000 человек и 36 (!) орудий. Русский медведь накопил силы и решил попробовать их в деле…
Это первое наступательное движение Кутузова словно пробудило Наполеона. Он вновь сделался энергичным и приказал войскам на следующий день покинуть Москву.
Между тем, армия всё это время занималась обменными операциями. Дело в том, что в вопросе жалования Наполеон проявил удивительную для него скаредность. Имея целые повозки золота, он велел обсчитать собственное войско! Было торжественно объявлено, что за заслуги солдаты и офицеры получат двойной оклад. Однако выдали его… русскими ассигнациями, которые менялись из расчёта один бумажный рубль на двадцать копеек серебром. В итоге этой ростовщической операции люди вместо двойного жалования получили половинное. Да и его ещё надо было обратить из пустых бумажек в благородный металл. Рядовым вообще вручили оклад медяками, обнаруженными в огромных количествах в подвалах Монетного двора!
В итоге Москва на несколько дней обратилась в гигантскую меняльную лавку. Солдаты и офицеры бегали по городу и искали русских, готовых выкупить у них бумажки и медь на серебро. Никольская улица – прибежище ростовщиков – представляла ужасное зрелище. Сначала туда явилась чернь. Босяки, спившиеся женщины и беспризорные подростки составили большую толпу и выкупали у французов пятаки целыми мешками. Толкотня и нескончаемые драки заставляли солдат время от времени стрелять в воздух, чтобы хоть как-то сбить накал страстей. Но вскоре в тесную улицу пришли уголовные. Они прогнали чернь и взяли дело спекуляции в свои руки. В это время как раз подъехали на телегах вардалаки во главе с Сашей-Батырем. Тот с удивлением обнаружил, что всем здесь заправляет Лешак! Этот головорез захватил важнейшую позицию перед Владимирскими воротами и сделался единственным посредником между покупателями и продавцами. Возмущённый налётчик повёл своих людей в атаку и взял позицию штурмом. При этом он свёл с Лешаком давно накопившиеся счёты. “Иван” лишился четырёх зубов и половины бороды… Батырь и его люди на сутки упорядочили обменные операции и получили выдающийся доход. Тетей сначала вернул все потери, понесённые для спасения штабс-капитана, а потом просто озолотился. Саша, целый месяц резавший французов, решил наконец на них нажиться. И понизил курс до двух процентов! То есть, захватчики давали ему медяки и ассигнации и получали за них по две копейки серебром с рубля… Тем, кто отказывался или начинал торговаться, Батырь отвечал: “Не хочешь – как хочешь!”. К вардалакам выстроилась очередь: у них всё проходило быстро и организованно. Любители более выгодного курса искали других менял и часто находили только зуботычины.
Ахлестышев тоже не остался в стороне. К удивлению каторжника, вечером Батырь вручил ему туго набитый мешок.
– На!
– Что здесь?
– Двести тысяч ассигнациями. Твоя доля.
– Какая ещё моя доля? – возмутился Пётр. – Ты меня уж в вардалаки записал?
– А тебе деньги не нужны? – ответил вопросом на вопрос налётчик.
– Хм… Да вообще-то не помешали бы…
– Чего же тогда кочевряжишься?
– Как-то неловко. Вы заработали, а я тут при чём?
– Дают – бери, а бьют – беги, – насупил брови Саша. – Мы с тобой вместе французов на выход поторапливали. Вместе головы подставляли. Не грех и тебе, значит, награду получить. Считай, это премия от Бонапарта за хорошую партизанскую службу. Что там будет потом, только богу известно, а деньга в жизни завсегда сгодится!
И Ахлестышев принял мешок. Действительно, кто знает, как оно дальше сложится? Вдруг придётся покупать фальшивый паспорт, бегать от полиции, начинать где-то на чужбине новую жизнь? Хоть будет с чем…
Сашину коммерцию прервало появление новой силы: на Никольскую улицу явились крестьяне. Крепкие решительные мужики выступили сплочённым фронтом и вытеснили всех остальных, даже вардалаков. Медь они вывозили телегами, а ассигнации – мешками. Курс снова вырос до двадцати процентов. Ещё мужики сильно интересовались солью, которую прежние московские власти тоже бросили во множестве.
Французы держались два дня, но, в конце концов, не выдержали бедлама. Вход в Китай-город русским был запрещён. Обмен устроили в Белом городе у Воскресенских ворот. Солдаты забаррикадировались в здании присутственных мест. Желающий поменяться подавал им в окно серебряные рубли. Французы их пересчитывали, пробовали на зуб и бросали вниз соответствующее количество мешочков. В мешочках была медная монета, расфасованная по 25 рублей. Чудовищные драки под окнами снова возобновились, но хотя бы уже не затрагивали самих французов. Когда остервенение переходило всякие границы, из окон в толпу следовал выстрел. Всё сразу стихало, мёртвого за ноги оттаскивали к стене, и обменные операции некоторое время совершались без скандалов. Потом они вспыхивали снова – до следующего заряда…
