Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова - Монт Алекс

Торопливый шум шагов на лестнице, стук в дверь и возглас Анны: «Войдите», — дал знать Акулине, что её тятко пришёл прощаться. Она на цыпочках вышла в коридор и прильнула ухом к двери, стараясь ухватить хоть что-нибудь из беседы, но увы. Павел прошёл в дальнюю комнату, и как ни напрягала свой чуткий слух Акулина, не услышала ни словечка. Овчаров тем временем излагал план неотложных действий по склонению несговорчивого опекуна на их сторону.

— Как токмо улажу дела службы, испрошу у генерала Бенкендорфа отпуск, и мы немедля отправимся в Петербург. Разумею, когда он увидит нас обоих, а также денежную сумму, кою я предъявлю Петру Васильевичу, нам не придётся долго ждать благословления.

— Но к чему показывать деньги?! Довольно будет, ежели дядюшка попросту увидит вас!

— Полагаю, нет, любезная Анна. Сдаётся мне, что собака зарыта именно здесь и его неуступчивость кроется в моей состоятельности или же… — он выдержал паузу, — отсутствии оной.

— Ваша состоятельность здесь ни причём, хватит с того, что я богата.

— В том то и дело, что «причём»! — энергично возразил Павел. — Вашему дядюшке важно моё положение, и я намерен развеять его подозрения. Они меня оскорбляют!

— Что ж, возможно, вы правы, — с сомнением выдохнула она, — однако я требую, я заклинаю вас не совершать глупостей!

— Напрасно беспокоитесь, сударыня! Глупостей я не наделаю, скорее наоборот… — не стал развивать крамольную мысль он. — А в подтверждение слов о моей состоятельности возьмите сей свёрток. Здесь ассигнаций на тридцать тысяч. Вкупе с деньгами, что я оставлял вам ранее, итог составит сорок пять тысяч, или более десяти тысяч серебром по теперешнему курсу. Сумма скромная, но всё же…

— Это вполне приличная сумма, а для некоторых — целое состояние! — в нетерпении воскликнула она. — Полагаю, дядюшка должен ею удовлетвориться. К тому же моё приданое…

— Мы не о вашем приданом толкуем, — с поспешностью оборвал её он. — Я желаю предстать перед вашим дядюшкой достойно, в том смысле, как я себе подобное представляю, а посему… Впрочем, довольно спорить, пора уж прощаться…

— Да храни тебя Господь! Об Акулине не тревожься! — истово перекрестила его Анна и, нежно поцеловав, отпустила с Богом.

Обратный путь Овчаров размышлял об опекуне и их будущем. «Старик определённо не желает расставаться с управительством над Анниными имениями, да и приданое в пятьдесят тысяч серебром давать ему не с руки», — рассуждал он, пытаясь вникнуть в логику поведения дядюшки.

Пётр Васильевич Мятлев приходился кузеном покойному отцу Анны, Петру Александровичу, и после скоропостижной смерти последнего, на правах ближайшего родственника, стал опекуном двоюродной племянницы и управителем её имений, включая Мятлевку. Пётр Васильевич обладал обширными поместьями и огромным богатством, а также был обременён семейством, доставлявшим ему немало хлопот. Судьба детей особенно беспокоила чадолюбивого родителя. Получив контроль над имениями малолетней племянницы, он стал тратить принадлежащие ей средства, направляя их на содержание детей и удовлетворение собственных дорогостоящих прихотей, ибо своих денег Петру Васильевичу положительно не хватало. Жизнь на широкую ногу в шикарном столичном доме, настоящем дворце в сердце Петербурга, коллекционирование предметов искусства, ради чего совершались пышные путешествия в Европу, поглощали львиную долю его доходов. Нетрудно догадаться, какое впечатление произвело на него письмо племянницы. Так и не придумав, что предпринять, он решил тянуть время. Овчаров, понятно, не знал о настроениях Петра Васильевича, однако правильно уяснил, что перспектива замужества племянницы была крайне огорчительна для дядюшки.

«Ежели загвоздка в одних лишь деньгах, мы это поправим!» — решив не настаивать перед опекуном на немедленной выплате приданого, усмехался в усы он, подъезжая к дому Ростопчина на Лубянке, где квартировал Бенкендорф. Каково же было его удивление, когда он встретил там Чернышёва.

— Ба, вот это сюрприз! — лукаво улыбаясь, широкими шагами шёл ему навстречу полковник.

— Вот уж не ожидал! — обрадованно отвечал Овчаров, горячо пожимая руку Александра Ивановича.

— Александр Христофорович, — Чернышёв слегка наклонил голову в сторону Бенкендорфа, — поведал мне о ваших московских подвигах, — продолжал улыбаться он.

— Ротмистр проявил недюжинную смекалку и личную храбрость и, полагаю, достоин награды.

— Не сомневаюсь, ваше превосходительство! Заслуги ротмистра мне хорошо известны, — намекая на собственную осведомлённость, самодовольно произнёс Чернышёв.

— Как обернулись? Надеюсь, удачно? — выжидательно глядя на Павла, учтиво поинтересовался Бенкендорф.

— Опекун невесты отказывает нам в благословлении, — с горечью признался Павел.

— М-да… незадача, — протянул генерал, украдкой поглядывая на полковника.

— В подобном разе вам следует безотлагательно ехать в Петербург и молить государя. Касаемо себя, берусь составить вам протекцию, — не удержался лишний раз показать перед Бенкендорфом возросшую значимость собственной персоны и близость к императору Чернышёв.

— Премного меня обяжете, господин флигель-адъютант, однако ж имею честь состоять на службе в гусарском полку его превосходительства, — потупился Овчаров.

— Ежели дело во мне, я предоставлю вам отпуск для решения ваших личных дел, любезный ротмистр. — Бенкендорф хотел сказать «сердечных», но в присутствии Чернышёва, прекрасно осведомлённого о любовных приключениях его самого (одна история с увезённой им из Парижа актрисой Жорж стоила не одного скандала!), поостерёгся. — Тем паче что на заре мы выступаем и идём тревожить ретирующегося неприятеля. В Москву прибыл гражданский губернатор Обресков, и я сложил с себя обязанности коменданта.

— Буду в неоплатном долгу перед вами, господин генерал, и перед вами, господин флигель-адъютант.

— Полноте чиниться, ротмистр! У всех нас один долг — служить государю и Отечеству, — сделав подобающее лицо, торжественно провозгласил Чернышёв.

— Всецело присоединяюсь к мнению господина флигель-адъютанта. Зайдите в полковую канцелярию и выправите себе нужные бумаги, а я напишу писарям записку, — дружески смотря на Овчарова, заверил его Бенкендорф.

— Ну а теперь рассказывайте как на духу, что там у вас? — буравя огненным взглядом, строго потребовал Чернышёв, когда, распрощавшись с Бенкендорфом, они покидали гостеприимный дом на Лубянке. — У подъезда меня ожидает коляска, которая отвезёт нас ко мне.

Полковник не забыл того унижения, которому подверг его главнокомандующий в Красном на Пахре, когда под надуманным предлогом отослал из кабинета ради доверительной беседы с Овчаровым. Хотя ротмистр и передал ему разговор с Кутузовым, как показалось Чернышёву, в точности и без купюр, происшедший в Главной квартире эпизод был ему, человеку до мозга костей придворному, ранителен и досаден.

— Меня тоже ждёт Пахом в повозке, — замялся Павел, вспомнив, что телегу с лошадью следует вернуть великодушному Бенкендорфу.

— А, Пахом! Гравёрных дел мастер! Не беда, возьмём и его с собою, — с безапелляционной молниеносностью распорядился полковник, плюхаясь в бричку, на козлах которой с неподражаемым достоинством восседал его всегдашний денщик Прохор.

— Превосходно, Овчаров, в очередной раз убеждаюсь: я в вас не ошибся, — от души похвалил его Чернышёв, выслушав красочное повествование Павла.

К тому времени они приятно отужинали и, раскурив трубки, расслабленно полулежали в креслах. Тонкая, изысканная еда и отличное шампанское, припрятанное преданной дворней, как и сбережённое слугами ценное имущество Чернышёвых, чей дом волею обстоятельств пострадал менее других, изрядно способствовали благодушному настроению Александра Ивановича.

— Итак, вы всерьёз намерены жениться, а опекун невесты решительно не разделяет ваших планов?

— Увы, — понуро опустил голову Овчаров.

— В письме государю я упомяну о ваших матримониальных намерениях и противодействии месьё Мятлева. Однако согласитесь, писать императору лишь об одном этом…