Отравленные земли - Екатерина Звонцова
– Вчера вы были в крови. Сегодня я осматривал четверых укушенных. Кого…
Бесик смущённо покачал головой и, опять потупившись, перебил:
– Никого из них, клянусь.
– Был кто-то ещё? Кто не обращался к медикам?
– Можно… – он запнулся, – сказать и так.
Я не знал, что и думать, но Бесик пояснил свои слова, всё так же не глядя на меня:
– Ваша серая кобыла. Простите, пожалуйста. Я не хотел убивать её; крупные животные обычно переносят укусы в шею лучше людей, но, наверное, она испугалась.
Я снова едва не рассмеялся от облегчения. Мне было жаль старую лошадь, но жертва оказалась малой; катастрофы не произошло: на месте бедняги не оказался, например, мой дурень Януш или любой другой человек. Я уверил, что прощаю. Бесик продолжил:
– Я пережил два полнолуния: в одно уезжал, в другое запирался. Это должно стать третьим без человеческой крови, но… – он облизнул губы, – я чувствую, что, как и когда-то в Праге, могу не выдержать. Я боюсь. Мне хватило бы глотка, но после смерти Ружи я не пойду на это; я только молюсь, но, как вы видели… – Глаза его блеснули. – Я же чуть не убил вас. Я неуправляем, я теряю человеческий облик. Я не…
– Всего глоток? Тогда у меня есть мысль, как вам помочь.
Она была дикой, эта мысль; на такое решился бы только истинный учёный – тот, кто знает, сколь часто эксперимент неотделим от риска. Но я давно вошёл в безумные ряды жрецов Афины и Гекаты и теперь, закатав рукав рубашки до локтя, протянул руку Бесику. Мне почти не было жутко; смесь желания облегчить его мучения и профессионального любопытства вытеснила страх. На что похож подобный… процесс?
– Что вы хотите? – Священник глядел с искренним недоумением.
– Я надеюсь, после моей едкой крови вам не придётся промывать желудок?
Он наконец меня понял и отшатнулся. Глаза расширились от удивления, потом оно сменилось стыдом, потом – буквально гневом. Кулаки сжались.
– Этого не будет. – Он едва не задохнулся. – Как вам вообще могло…
– Бесик, – мягко прервал я. – Вам плохо. И будет хуже. Вы сказали, вам нужно мало, и вы точно знаете, что не можете никого обращать. Так в чём же…
Он ударил по столу кулаком, вскочил, но пошатнулся от резкого движения, явно всколыхнувшего дурноту. Я удержал его и насильно усадил назад.
– Лучше умереть… – сбивчиво зашептал он, опять опуская голову, занавешиваясь волосами. Голос дрожал. – Это надо было сделать давно, давно… Вы не понимаете: это унизительно для меня; неизвестно, безопасно ли для вас! Я не прощу себя, если…
Пытаясь различить за тяжёлыми прядями его лицо, я покачал головой.
– Если это поможет вам не мучиться и ни на кого не кидаться, то я настаиваю. Ту женщину едва ли убили вы. Даже если предположить, что многократный укус в запястье действует как однократный в шею… – я помедлил, заметив, как исказились его черты, – даже если, хотя это сомнительно… я не планирую занимать место фрау Полакин. В Вене у вас не будет проблем с небольшими дозами крови. Мы проводим с ней опыты в университете… правда, тайно; как вы помните, Ватикан это запретил[55].
– В Вене, – эхом повторил он. – Неужели после всего вы не передумали?
– Нет. – Я не колебался ни секунды. – Напротив, укрепился в желании забрать вас отсюда любой ценой. Если, конечно, сейчас вы будете слушаться.
– Но…
Слабо улыбаясь, я оборвал:
– Дождёмся, пока ваш рассудок вновь откажет и вы попробуете убить меня? Прошу вас… убеждать кого-то принять лекарство – от такого я устал и дома. Давайте просто поскорее оставим хотя бы эту проблему позади и облегчим ваши страдания. – Кое-что вспомнив, я понизил голос: – Разве не этим тезисом руководствуется медицина?
Мы ещё поспорили, и наконец я победил. Бесик придвинулся ближе; пальцы одной его руки нервозно сжали мои; вторая кисть, бледная и узкая, невесомо легла на внутреннюю сторону локтя. Какое-то время он просто смотрел снизу вверх в мои глаза, видимо, ожидая, что я всё-таки отступлюсь, но я отвечал столь же прямым взглядом. Тогда, сделав глубокий вдох, он начал наклонять голову. Волосы опять упали вперёд, но я успел заметить: глаза вспыхнули; робкая благодарность сменилась жаждой. Бесик снова слушал алый стук и тонул в нём, но я верил: сейчас он не сорвётся. Честнее сказать, я молился об этом, ведь за пазухой у меня на случай чего был кол. Смог бы я его использовать, пойди что-то не так? Предпочитаю не задумываться.
Трудно описать, что я в те мгновения ощущал на физическом и эмоциональном уровне. В целом это сравнимо с нашими допотопными экспериментами по трансфузии, когда кровь переливают при помощи серебряной трубки или гусиного пера: то же покалывание и онемение, то же полное непонимание происходящего. Но было и некое иное чувство, приятно расслаблявшее и кружившее голову. Я почти не боялся, то ли потому, что доверял, то ли потому что процесс подразумевал подобие транса. Так или иначе, я спокойно смотрел на застывшее, полузакрытое прядями лицо; на то, как Бесик недвижно склонился передо мной в подобии вассального поцелуя. Голова моя была пустой. Казалось, минуло много времени, но, как потом выяснилось, не прошло и минуты. Рушкевич торопливо отстранился. На его зубах остался слабый алый след, несравнимый с увиденным вчера ужасом.
Две ранки на моей коже затянулись секунд за сорок, зато – удивительно! – черты Бесика мгновенно стали ближе к привычным дневным: смягчились, на лице вместо болезненной напряжённости проступила обычная усталость.
– Вам лучше? – ласково спросил я, растирая руку и украдкой изучая её на предмет хоть каких-нибудь мистических или физиологических перемен.
Он кивнул, но тут же покачал головой. По взгляду я понял, что у меня собираются снова просить прощения, и поспешил это предотвратить:
– Довольно. Лягте и отдохните, попробуйте пережить остаток ночи во сне.
Он потёр глаза, но тут же, пересилив себя, пробормотал:
– Нет, я лучше провожу вас. Ночью не надо ходить в одиночку, и…
– Поверьте, судьба складывается так, что самое интересное в вашем городе я обнаруживаю именно ночью и в одиночестве, так что провожатые мне не нужны. Впрочем… – вспомнив, что отказался от хозяйского ключа и не могу вернуться в «Копыто» без шума, я быстро нашёл вариант: – Давайте я останусь и понаблюдаю ваше состояние.
– Со мной ничего не случится, – уверил он. – Теперь точно.
– Вот и славно. А сколько было споров!
Он старательно избегал моего взгляда. Я не знал, как уверить его, что всё в порядке, и только настойчиво повторил:
– Я вас посторожу. Вам нужно отдохнуть, а мне, как вы, думаю, понимаете, – собраться с мыслями. Потом я, может, вздремну здесь. Но если что, зовите. Ладно?
Более он не посмел или не смог спорить. Ноги плохо держали его, и на этот раз я помог ему добраться до постели, снять облачение и лечь. Когда он, облегчая дыхание, расстегнул ворот рубашки, я мельком увидел крестообразный ожог, даже отчётливее тех, что остались на ладонях. Поразительная цена веры. Или верности? Вопрос терзает меня и сейчас. Бог едва ли мог отвергнуть такую душу, пусть даже осквернённую. Не был ли причиной столь мучительной анафемы скорее накопленный в кровоточащих стенах людской страх перед тьмой? И собственный страх Бесика, все догматы об абсолютизме чистоты? Впрочем, я не теолог; более того, мне тяжело думать об этом. Одно я знаю: эти шрамы мне уже не забыть.
Бесик забылся сном быстро, не прошло и минуты. Смотреть на него было уже менее страшно, и всё же я – чисто из медицинского любопытства – потрогал лоб и измерил пульс, взявшись за тонкую кисть. И то и другое было скорее как у лихорадочного больного, чем как у мертвеца. Пока я не знаю, какие выводы из этого сделать, но определённо в будущем наблюдения мне пригодятся, и я задокументирую их подробнее. Пусть это цинично – к естественной дружеской заботе примешивать некие эмпирические потуги – но я не вижу причин им не идти рука об руку. Чем бы
