Жан-Франсуа Паро - Призрак улицы Руаяль
— А как же ваш удивительный дикарь из Новой Франции? Если я не обманываюсь, он вряд ли может быть убийцей, ибо его самого пытались убить. Не станете же вы утверждать, что и он занесен в список подозреваемых?
— Стану, и добавлю, что он стоит в нем отнюдь не на последнем месте. Его рана ничего не доказывает и не подтверждает; говоря языком охотников, его слишком неловко завалили. Произошла осечка, и рана его нисколько не тяжелая. Разве это не странно? И даже если кто-то взаправду покушался на его жизнь, это ничего не доказывает. Или наоборот, все подтверждает. Возможно, у него был сообщник, и этот сообщник захотел избавиться от него. У меня большие сомнения относительно алиби Наганды, ибо мне кажется, у него тоже есть причины желать исчезновения Элоди.
— Не дайте себе заблудиться в бесконечных дебрях догадок. Мне не хотелось бы, чтобы поставленные мною вопросы отяготили ваше и без того обросшее безответными вопросами дело. Знаю по опыту: каждое преступление является сложной машиной, приводимой в движение из трех или четырех центров. Не пренебрегайте ничем, однако смотрите проще и не закрывайте глаза на очевидные вещи. Кому выгодно преступление? Каковы его пружины? Скорее всего, выгода или страсть. Разберите ваших подозреваемых, как вы разобрали бы часовой механизм, и отсутствующая деталь найдется сама собой.
— Вы правы, — проговорил Николя. — Чем больше рассуждаешь о деле, тем больше возникает вопросов, и тем больше оно запутывается.
— Вот видите! Если размахивать факелом истины слишком резко, он гаснет. Поторопитесь, и, исходя из того, что вам уже известно, составьте план сражения. Прислушайтесь к вашей интуиции. Я несколько лет наблюдаю за вами и прихожу к выводу, что она чаще выводит вас на правильный путь, нежели сбивает с него. Ваше сердце чувствует быстрее, нежели разум делает выводы.
За разговором Ноблекур с завидным аппетитом истребил второй круассан. Третьему явно была уготована та же участь, если бы не вернувшийся Сирюс: не обращая внимания на возмущенный взор хозяина, пес стремительно завладел свежим круассаном.
— Ах он, воришка! — рассмеялся Николя. — Рискуя навлечь на себя немилость хозяина, он заботится о его здоровье. Пожалуй, я последую его примеру, а затем оставлю вас.
Он встал, и, пожелав Ноблекуру скорейшего выздоровления, сгреб оставшиеся булочки и отправился к себе; краем глаза он заметил, как Ноблекур погрозил ему вслед пальцем.
Когда через несколько минут он собирался уходить, в дверь постучали, и в проеме возникла радостная багровая физиономия Бурдо. Николя часто размышлял о том, насколько внешность его помощника не соответствовала ни его оригинальному уму, ни тонкости его чувств. Инспектор редко поднимал забрало, предпочитая проявлять сдержанность, поэтому Николя особенно ценил те краткие мгновения, когда Бурдо позволял ему проникать в потаенные уголки своей души.
— Все в порядке, — доложил Бурдо. — Все члены семьи Гален помещены в одиночные камеры. Найти шесть отдельных камер было, действительно, не слишком легко.
— Они, полагаю, в камерах для привилегированных узников?
— Ни в коем случае. Там настоящий проходной двор. Они сидят в каменных мешках, но, полагаю, не будут сильно в претензии: вы же не станете затягивать дело.
— Спасибо за доверие! Наша тюремная система совершенно невыносима, и нисколько не способствует поискам истины; настоящими хозяевами тюрем являются привратники и тюремные надзиратели, которые ежедневно общаются с узниками хотя бы через окошко. Я уже не говорю о посредниках, те только и делают, что снуют из тюрьмы и обратно. Я набросал кое-какие соображения по этому поводу и намереваюсь подать записку Сартину. Пожалуй, сделаю это поскорее, не откладывая в долгий ящик. А как дела у Мьетты? И как чувствует себя Наганда?
— Дикарь в больнице. Но мне пришлось надавить. Там на одной койке по четыре больных, и это не считая кишащих на них вшей. Пришлось пожертвовать несколькими экю, чтобы получить для индейца отдельный закуток. Я оставил с ним пристава. Однако это все расходы…
И он помахал листом бумаги.
— Подготовьте соответствующую записку, я ее подпишу. Вы знаете, как мелочна эта парочка гарпий из бюро Сартина, отец и сын Дювали; они готовы придраться к каждой закорючке!
— Когда-нибудь эти канцелярские крысы погубят Францию!
— А как устроили Мьетту?
— В больнице оставить ее не удалось. Шарантон и Бисетр расположены слишком далеко. Я, снабдив приставов надлежащими инструкциями, приказал отвезти ее в монастырь к лазаристам, на улице Фобур-Сен-Дени. Там к ней приставили монахиню, но за это также придется раскошелиться.
— Временно, исключительно временно. По крайней мере, я так надеюсь. Решающая битва приближается.
— А теперь мне надо сообщить вам кое-что важное — то, что вы не дали мне сказать на улице Сент-Оноре.
— По причине неотложных дел, мой дорогой, исключительно неотложных! Но я не забыл о вашем сообщении, и теперь с превеликим любопытством выслушаю все, что вы мне скажете.
— Рабуин, прекрасно справившийся с поручением в Версале, вручил мне расписку, и я отправился к Робийяру, старьевщику с улицы Фобур-дю-Тампль. У него там лавка, до крайности захламленная и завшивленная, где оседает старая одежда со всего Парижа. Конечно, мне пришлось немного потрясти его, но в конце концов он принес мне залог, о котором говорилось в расписке. Любопытный, знаете ли, залог; полагаю, он вас заинтересует.
— Я весь внимание, не томите меня, инспектор.
— Это вам на закуску, для вящего удовольствия, — со смехом произнес Бурдо. — Так вот, он притащил мне два черных плаща, две шляпы и две белые маски из папье-маше. Да, чуть не забыл — еще стеклянный аптекарский флакон. Сие собрание разнородных предметов в великой спешке всучили ему 31 мая, с первыми лучами солнца. Иначе говоря, утром после трагедии на площади Людовика XV.
— И кто принес ему эти вещи?
— Молодой человек.
— Это все, что вы можете сказать?
— Все. Вы разочарованы?
— Нисколько. Но дело опять усложняется. Кстати, может быть, вы сами что-нибудь подметили?
— Сущие пустяки. Лавка темная, и на рассвете там почти также темно, как ночью, так что Робийяр ничего не видел. Впрочем, его занятие побуждает его держаться в тени, ведь от старьевщика до скупщика краденого один шаг. Все произошло очень быстро: молодой человек явно без опыта подобного рода сделок, отдал вещи не торгуясь, согласившись взять ничтожную сумму, предложенную ему старьевщиком, хотя вещи стоили значительно дороже.
— Тогда, возможно, это был… — задумчиво произнес Николя. — Впрочем, почему бы и нет? А может, это была женщина, переодетая мужчиной? Все возможно.
— Ну вот, я в отчаянии, — огорченно произнес Бурдо. — Мои новости не только не помогли вам, но еще больше запутали дело.
— Успокойтесь, Пьер, вы здесь совершенно не при чем. Просто я разобрал часы и попытался снова собрать их, но отсутствующая деталь пока не нашлась. Да, не забыть бы исследовать пузырек. В нем наверняка что-то было налито. Тут нам, без сомнения, сможет помочь Семакгюс. И надо собрать все улики вместе и надежно запереть их в нашей дежурной части в Шатле. Что еще у вас?
— Выходя сегодня утром из «Двух бобров», я наткнулся на господина Николя, наблюдавшего за домом.
— Господин Николя? С каких это пор вы называете меня господин Николя?
— Не вас, разумеется. Да вы его знаете, это печатник, который сам же и пишет. Он еще постоянно злит цензоров.
— А, Ретиф! Ретиф де ла Бретон! Полиция нравов давно проявляет к нему особенный интерес. Этот писака отличается ненасытным сладострастием.
— Поэтому он ни в чем не может нам отказать, и зачастую добровольно становится нашим соглядатаем. А мы закрываем глаза на его выходки… Словом, я спросил его, что он тут делает. Похоже, мой вопрос смутил его, ибо он, указав мне на лавку меховщика, немедленно пустился наутек. Я не мог бежать за ним, потому что надо было отправить известный вам караван тюремных карет. Но уверен, он сумел бы немало порассказать. Зная его, я не исключаю, что он сплел интригу с одной из девиц из дома Галенов…
— Принимая во внимание репутацию сей личности, уверен, это вполне возможно. Пьер, разузнай, где он живет. Мне кажется, его дом находится неподалеку от улицы Бьевр. Днем мы сможем застать его у себя — на улицу он выходит только ночью. Это все?
— Увы, нет! Я поговорил с нотариусом Галенов. Он тоже немедленно закрылся словно устрица. Впрочем, стоило только повысить на него голос, как он тут же раскололся. Одно слово — нотариус! Канцелярская крыса.
— Господин инспектор, — тоном благородного негодования произнес Николя, — вы забыли, что разговариваете с бывшим клерком нотариальной конторы?
— Хвала Господу, вы оттуда ушли! Короче говоря, этот тип заговорил. Ему не отдавали никакого завещания, однако у него есть письмо Клода Галена, где тот предупреждает, что его последние распоряжения находятся в невинных — он настаивал на этом определении! — руках индейца из племени алгонкинов, которому поручено обнародовать их в урочный час.
