Далия Трускиновская - Государевы конюхи
Собственно говоря, не один Данилка был в этом повинен, а еще и погода. Накануне шли дожди, и именно эта часть дороги настолько раскисла, что пускать коней машистой рысью или наметом было опасно — поскользнувшись, и конь через голову перевернется, и всаднику достанется. Вот и ехали грунью, а это ненамного быстрее простого шага.
— А не спрямить ли? — посоветовал Данилка.
— Куда тебе спрямить? И так дорога — словно стрела.
— Неужто никак нельзя? И тропинки в лесу посуше!
— А налетчики?
— Нешто они в такое время промышляют? — удивился парень.
— В утреннее-то? — Тимофей задумчиво поглядел на небо, определил положение солнца и решил: — Ин ладно, будь по-твоему! Знаю я тут одну дорожку. Кое-где придется, правда, наобум Лазаря ехать, ну да выберемся. Ясный день все же, любое дерево путь подскажет.
— Дерево? — Данилка вылупил круглые черные глазищи.
— Не знаешь? Мхом-то ствол больше с севера обрастает, а нам к югу править надо. Вот и не заблудимся.
Вскоре они свернули с наезженного пути и, сверяясь с солнцем, двинулись тропами.
Данилка впервые в жизни ехал лесом, и все ему было в диковинку. Он, сколько мог (а главным образом — сколько позволял Голован), вертелся в седле, задирал голову, пытаясь разглядеть вершины деревьев, и каждый птичий крик его озадачивал. Он не разбирал этих голосов и признал лишь сороку, которая затрещала совсем близко.
— Предупреждает кого-то, — бросил ему через плечо Тимофей. — Эх, зря я тебя послушался!
Пытаясь понять, где засела вредная птица, Данилка, в который уж раз, поднял голову.
Глаза в глаза из листвы смотрел на него медведь.
Парень ахнул, невольно рванул на себя повод и окаменел. Но зверь не трогался с места. Так и замер, глядя на Данилку внимательно и строго.
Данилка перевел дух.
— Ишь ты! Харя! — восхищенно сказал он. — Кто ж тебя, харя ты медвежья, к дереву-то привязал?
И точно — искусной резьбы морда была прилажена к стволу, чуть ли не врублена в него, на такой высоте, чтобы конному и то голову малость задрать, на нее глядя.
— Ты с кем это беседуешь? — крикнул успевший отъехать довольно далеко Тимофей. — Догоняй живо!
Данилка повернулся на голос и увидел за ветвями лишь рыжеватое впрожелт пятнышко — круп Лихого. Зеленый выгоревший зипун Озорного словно растворился в листве.
— Скачи сюда, Тимоша! Тут такое диво! — позвал товарища Данилка.
Недовольный Тимофей подъехал, увидел медвежью харю и почесал в затылке.
— Зачем это, Тимош?
— Зачем? — Тимофей огляделся по сторонам. — Ага… Глядит та харя на восход… Почти… Знак это какой-то, Данила. Может, тут клад поблизости зарыт. Разбойники-то свое добро под землю прячут и знаки оставляют. Поедем-ка прочь. Недосуг нам клады искать.
— На восток, говоришь? — Данилка повернул голову так, чтобы смотреть примерно оттуда же, откуда и медвежья харя. — Гляди — просвет меж деревьев! Только в этом месте он такой и есть!
— И что же?
— Давай поедем, поглядим!
— Ты сдурел? — строго спросил Тимофей. — И так из-за твоих репьев сколько проваландались!
Данилка настолько был увлечен своей затеей, что направил Голована в просвет меж деревьев.
Тимофеевы строгости его не больно пугали. Озорной был громогласен, грозен, суров, строг, да незлобив. Вот Желвак — другое дело. В Желваке порой удивительное злоехидство прорезалось, так словом припечатает — только держись… Желвака Данилка побаивался.
В полусотне шагов оказалась поляна. И всем бы она была хороша, и цветами богата, и, надо полагать, земляникой, да только встал Голован и головой мотнул, что, очевидно, означало — не пойду, и не проси!
— Ты чего там учуял, подлец? — спросил его Данилка.
Конь попятился.
Глазастый парень стал внимательно оглядывать поляну и увидел в зелени сероватую проплешину. Недоумевая, что бы это такое могло быть, он направил к проплешине Голована, однако именно она-то и не понравилась бахмату.
— Кончай дурью маяться! — заорал издали Озорной. — Кой черт тебя, обалдуя, туда тащит? Оставлю вот одного в лесу — выбирайся, как знаешь!
— У меня Голован дурит! — крикнул в ответ Данилка. — Встал — и ни с места.
— Погоди! Сейчас я его поучу, да и тебе достанется!
Тимофей на Лихом подъехал и посмотрел туда, куда показал пальцем Данилка.
— Гляди-ка, и Лихому тут не по себе. Ну-ка, поглядим…
Он соскочил с коня, отдал поводья Данилке и, выше колена в траве, зашагал к сероватой проплешине.
— Ну, ясное дело! Покойник тут!
— Кто?
— Да покойник же! Лежит спиной кверху. В спину ножом и ударили. Попробуй только слезть! Упустишь коней — на тебе верхом до самого Коломенского поскачу!
— Что делать будем, Тимоша? — спросил совсем растерянный Данилка.
Озорной, не отвечая, присел на корточки и попытался заглянуть мертвому в лицо. Вдруг он решительно взял тело за плечо и приподнял.
— Господи Иисусе! Да это ж Терентий Горбов!
— Знакомец?
— Знакомец…
Тимофей бережно опустил тело и выпрямился.
— Тут его оставлять негоже. Зверье обгрызет. А как везти — ума не приложу. Завернуть же не во что!
— А коли зверье еще не тронуло — стало быть, его совсем недавно?..
— Выходит, что так.
Тимофей постоял над мертвецом еще немного, ворча, что везти его, ни во что не запеленутого — и срам, и грех, и поругание…
— Да нам бы его из чащобы вытащить! — сказал наконец Данилка. — А там уж я его постерегу, а ты доедешь до ближнего двора, купишь какую-нибудь рогожу.
— Так-то, свет Терентий Афанасьевич, — горестно обратился Озорной к мертвецу. — Ел-пил ты с серебра, дорогие кафтаны нашивал, дворни у тебя сорок человек, а теперь вот грошовой рогожки нет… Так-то вот и живем, и помираем…
— Так это не простой человек? — удивился Данилка.
— Купец, — подтвердил Тимофей. — И кой черт его сюда занес? Ну, делать нечего. Держи, Данила, Лихого покрепче, а я тело-то поперек перекину. Докуда-нибудь довезем, а там уж наймем телегу.
Он опустился на колено и перевернул мертвеца на спину. Судя по всему, конюху не впервой было управляться с бездыханным телом. Он это тело, взяв одной правой за обе руки, усадил, потом левой подпер ему плечи, поднырнул широким плечом под неживую грудь, перехватил поудобнее — да и выпрямился со своим страшным грузом.
Данилка помог перетащить покойника на конскую холку. Тот свесился, как длинный куль зерна. Тимофей, вскочив в седло, одной рукой взялся за поводья, другой — за пояс убитого купца.
— Поехали, — сказал он. — Не надо бы его брать, теперь Разбойный приказ хуже твоих репьев прицепится, да и оставлять негоже, не чужой.
Волей-неволей пришлось выезжать на дорогу. И тут конюхам повезло — повстречали мужика на порожней телеге. Направлялся тот мужик как раз в сторону Москвы. Сговорились на алтыне и двух деньгах, причем у мужика еще и большая рогожа нашлась — завернуть тело, и за рогожу он особо еще две деньги взял. Потому что после мертвого тела в нее уж ничего и не завернешь…
Растолковав, куда везти груз и кому с рук на руки сдать, Тимофей расспросил еще, откуда мужик едет, кто таков, выпытал имя и прозванье.
— Теперь он знает, что я до него добраться могу, — объяснил Озорной Данилке, когда они уже вовсю скакали к Москве. — Это чтобы он тело в кустах не свалил. А теперь волей-неволей до горбовского двора довезет.
И вздохнул тяжко.
Вздох этот объяснялся не только сожалением о безвременно погибшем знакомце. Данилка уж довольно прожил на Москве, чтобы знать — всякий, отыскавший нечаянно мертвое тело, пусть даже споткнувшись об него, должен опрометью бежать прочь. Кроме разве что стрелецкого караула или земского ярыжки… Для простоты следствия нередко хватали тех, кого удалось поймать возле тела, и им-то в первую очередь предъявляли обвинение. Потому-то так много покойников и поднимали по весне, когда Москва высвобождалась из-под сугробов…
Взявшись хлопотать о мертвом знакомце, Тимофей взваливал себе на плечи немалую ношу. Однако ему было легче, чем прочим. Во-первых, нашли тело вдвоем. Во-вторых, оба — люди служилые, наехали на покойника, исполняя государеву службу. И за спиной конюха в таких неприятных случаях незримо стоял Приказ тайных дел с упрямым дьяком Дементием Башмаковым, который уже раз отказался выдать Данилку на расправу Разбойному приказу. Судя по тому, что больше парня не трогали, слово Башмакова против слова подьячих и дьяков Разбойного приказа имело немалый вес.
Было и еще кое-что. Горбовы, купцы не из последних, не оставили бы в беде человека, который вывез из лесу тело их брата, дав им возможность и отпеть его как подобает, и похоронить по-христиански, и всячески позаботиться о покинувшей мир без покаяния душе.
Чтобы добраться до Коломенского и доложить, что грамота доставлена, следовало проехать через всю Москву. По летнему времени это было даже приятно — улицы сухие, из-за многих заборов виднеются верхушки садовых деревьев и звенят девичьи голоса, да и тепло, ни ноги в стременах, ни уши не мерзнут. Опять же — в холод девицы проносятся, глядя лишь под ноги, а летним днем сами охотно посматривают на мимоезжих всадников. А о девицах Данилка задумывался все чаще…
