Тайна центрального района - Валерий Георгиевич Шарапов
— Слушай, добрый человек с собакой, просто проверьте территорию и помещение, — сердечно, искренне и без никакого начальственного гонора попросил капитан. — Если найдется хотя бы что-то… в особенности похожее на останки, кровь, кости… понимаете меня?
Проводник отвернулся, всем видом изобразив, что ему все понятно, не о чем беседовать с этим вот… неумным. Обернувшись к своей ищейке, совершенно очевидно принялся совещаться с ней. По выразительному собачьему «лицу» читалось, что и она крайне недовольна заданием, но, вздохнув, встала и неторопливо отправилась, увлекая за собой проводника. Причем не тянула, а шла неторопливо, давая возможность поспевать за ней.
Сорокину неоднократно приходилось работать с собаками, но такого он никогда не видел. Вместо того чтобы, как и положено служебному псу, нетерпеливо лая, носиться на всю длину пятиметрового поводка, Фунтик, по-стариковски сопя, стал петлять по территории, еле-еле переставляя лапы, за ним так же, чуть не засыпая на ходу, следовал проводник.
Немного замешкавшись у колодца, пес сел и ворчливо, по-стариковски, квакнул.
— Там ничего нет, — сказал Сорокин, — проверяли.
Собака недовольно покосилась, намекая теперь на то, что если нет полного доверия профессионалу, то зачем вызывали? Снова проводник пошел договариваться с псом, и, прислушавшись к его уговорам, Фунтик, так и быть, пошел дальше, но то и дело обращался к тому углу, где был колодец.
Вошли внутрь «Родины», обошли зрительный зал, в котором, судя по всему, вечерами-ночами уже происходили настоящие оргии, и даже человеческим нюхом ощущалась густая вонь перегара, табака, испражнений. Бедный пес, то зевая, то чихая, все-таки выполнял свой долг, аккуратно и старательно обыскал и зал.
— Ничего, — доложил проводник, — но вы же сами видите.
— Вижу.
Спустились в подвал, и вот тут Фунтик преобразился. Шерсть на загривке встала дыбом, уши торчком, хвост поленом развернулся. Забыв про старческие немощи, пес долго и активно блуждал по подвалу, подойдя к котлу, басовито гавкнул и начал разрывать кучу слежавшегося хлама, который когда-то выгребли при чистке топки. Наконец прямо пузом улегся на эту кучу, всем видом показав, что никуда более не сдвинется.
— Товарищ капитан, идите сюда, — пригласил проводник, — кое-что есть. — И, подсветив, указал на несколько обгоревших частиц: — Это костные останки, скорее всего, суставная головка бедерной кости, ребро, зубы. Детские.
Внутренности окатила холодная волна, капитан, инстинктивно поежившись, спросил:
— Уверен?
— Да насмотрелись мы с Фунтом. На гарнизонном кладбище Саласпилса. Вызывайте опергруппу, вычищайте печь.
Фунтик, выбравшись на поверхность, вспомнил, что у него есть незаконченное дело, и снова отправился к колодцу и с вызывающим видом уселся рядом.
Проводник, с которого слетела всякая томность, приказал:
— Выставляйте оцепление, вызывайте минеров.
В колодце, под слоем слежавшегося щебня и прочей дряни, оказалась минометная мина. Остапчук, промокая лоб, радовался: хорошо Серега слазил, удачно.
— Да всем бы так, — машинально отозвался капитан.
В топке котла и рядом, в выгребках, было обнаружено порядка десяти крупных обгорелых костных фрагментов и множество мелких.
* * *
Опергруппа, прибывшая на захват по адресу прописки гражданки Лехнович, встретилась с толпой и аварийной бригадой.
— Только подумайте, — причитал представитель райжилуправления, — граждане пожаловались: слишком жарко. Метнулись в котельную, и, представьте, как вовремя: все в дыму, вот-вот рванет…
— А где же истопник у вас?
Товарищ жилищник развел руками, сняв шляпу, вытер лоб:
— Там же. Ноги из топки торчат, а остальное там, внутри. И обуглилось уж.
Обыск места происшествия не дал ровным счетом ничего, кроме необходимых бытовых вещей — довольно спартанского набора. Только на столе в подсобке лежал, прижатый пустым стаканом, листок со списком имен, подписанный «Поминание», причем последние имена, перед которыми было проставлено «отр.», «млад.», были обведены особо и сбоку аккуратно было выведено: «Убиенных». Первым значилось имя «отр. Иоанна», последним — «отр. Надежда», оба с пометкой «аще крещен».
* * *
— Когда у тебя поезд? — спросил Остапчук.
— Нескоро, — отозвался Муравьев, сияя усталой луной.
Капитан Сорокин глянул на часы:
— А раз так, то еще по одной.
Вернулся из общежития ремесленного училища мрачный Акимов, с зубовным скрежетом поведал об операции, которую провернули эти юные помощники милиции, о том шухере, которым все это кончилось.
— И что с деньгами? — без особого интереса спросил капитан.
— О как, весь мир знает о страшной тайне старого осла, груженного червонцами, — невесело пошутил Сергей.
— Да провалиться им всем с их секретами, — чистосердечно пожелал Николай Николаевич.
— Деньги вернулись, все до копейки, — сообщил Акимов.
Две тысячи двести восемьдесят рублей, в том числе два червонца, изъятых при совершенно незаконном обыске — помещения и личном, — вручены товарищу и. о. директора С. И. Казанцеву под расписку, пятнадцать копеек Сергей добавил из личных средств, чтобы не разводить бухгалтерию.
— Морду бы ему набить, — с неприсущей ему кровожадностью помечтал Остапчук, а Акимов лишь отмахнулся: эх, мол, мечты да прожекты…
Вещи Хмары описали, какие были — куча носков в основном, рукописные то ли молитвословы, то ли помянники, изъятые документы.
— Объявить в розыск…
— Можно, — вяло согласился Сорокин, отодвигая бумаги, — только кто ж поручится, что они его, подлинные.
— Никто.
— Садись, — капитан собственноручно налил лейтенанту, — послушай, тут товарищ Муравьев нас просвещает. Повторишь, товарищ Муравьев?
— А что мне, жалко?
…История, которую поведал опер-омич, была незамысловата, в простоте своей — чудовищна.
Во время войны в городе начали пропадать дети. Кто-то рассказывал страсти про ленинградцев, которые крали ребят ради мяса по привычке, приобретенной в блокадные дни. Врали, что пропавших детей находили, но обескровленными, мол, из их крови врачи-вредители изобретали чудо-лекарства для фронта, исключительно для командного состава, не ниже полковников. Особо чокнутые клялись, что в пирожках с рынка самолично давились детскими пальцами, причем именно с ногтями.
— Сколько же в итоге пропало ребят? — спросил Сорокин, не отводя глаз от стакана.
— Официально, доказанных то есть, эпизодов — только три, — поведал Муравьев, — но вы же понимаете, слухи. Так что год спустя выходило, что дети пропадали вагонами, как только прибывают на вокзал — так и пропадают, чисто как в Куртенгофе…[8]
— А сам что думаешь, без вот этих вот… эпизодов? — осведомился Остапчук, свирепо жуя кусок хлеба.
— Видите ли, эвакуированных много, беспризорных, оставшихся без родителей.
Саныч подвел черту:
— Короче, могло быть больше.
— Я говорю лишь о подтвержденных случаях, — повторил омич, — а подтвержденных три, и все — не беспризорники.
— Что же родители? Как так получилось — ребенок домой не пришел, и все? — глухо спросил Акимов.
— Сор из избы не стану выносить, товарищ лейтенант. Родители обращались в милицию, а им в ответ: ничего, ну побегают и вернутся.
Сорокин, вздохнув, поинтересовался:
— И что, долго вот так
