Дж. Джонс - Реквием в Вене
— А что говорит шеф постановочной части, так называемый мастер сцены? — спросил Вертен, возвращаясь к предмету разговора.
Барышня Шиндлер повела себя так, что Вертен нашел это совершенно нетипичным: она сморщила свой хорошенький носик, как будто его осквернил запах конского помета, смердящего под горячим летним солнцем.
— Этот человек — идиот! Он не может дать иного объяснения, кроме того, что каким-то образом развязались канаты. Но ведь это не просто пеньковые бантики, адвокат Вертен, а сложные узлы, которые предназначены для того, чтобы удерживать нагрузку. И не забывайте, их два.
— Вы упоминали о других несчастных случаях.
— Декорация, которая упала подозрительно близко к господину Малеру. Вы представить себе не можете, но Придворная опера все еще оснащена примитивным пеньковым хозяйством.
Употребляя это выражение, она улыбнулась, наверняка ожидая, что Вертен будет изумлен. Вместо этого он понимающе кивнул. У него тоже имелись познания в театральном деле, плоды одного расследования в Граце,[19] когда он практиковал в уголовном праве. Оно было связано с процессом против рабочего сцены, обвиненного в вандализме после того, как его уволили из местного Городского театра. В Граце, как и в Вене, были очень сильны традиции; старые способы зачастую считались наилучшими. Так, в Придворной опере большинство декораций все еще поднималось с помощью простой физической силы, несколько человек разворачивали задники, используя канаты из пеньки. Все эти приспособления вкупе именовались — пеньковое хозяйство.
— Насколько я понимаю, сейчас оборудуется подъем с помощью контргруза, — ответил Вертен. — По слухам, господин Малер не является приверженцем традиций.
Теперь на ее губах заиграла улыбка иного рода: горестное принятие осведомленности адвоката, осознание того, что на него не произведут впечатления ее энциклопедические познания.
— «Традиция есть леность». Я сотни раз слышала это выражение от Малера. — Еще одна кокетливая улыбка от собеседницы. Вертен заметил, что девушка называет фамилию дирижера, не предваряя ее неизбежным «господин»; она уже самовольно возвела его в ранг близкого друга. — Видите ли, я взяла за правило посещать репетиции. Конечно, Малер ничего не знает об этом. Друг Карла… моего отчима, устраивает так, что я вхожу через боковой вход и тихо сажусь на четвертом балконе.
Она с минуту помолчала, чтобы дать ему переварить это.
— Его чашку для утреннего ромашкового чая тоже как-то неумышленно использовали для смешивания красок. К счастью, Малер не пил из нее.
— А дирекция оперы не сочла эти случаи достойными расследования?
— Сборище старых матрон.
— А что же сам Малер? Он жаловался по поводу этих инцидентов?
— Он слишком увлечен своей музыкой, чтобы видеть в этом нечто большее, чем совпадение.
— Но, фройляйн Шиндлер, с какой целью кому-то надо навредить Малеру? Ведь он, если верить прессе, совершенно преображает музыкальную сцену в Вене.
— При любом подобном преображении есть выигравшие и проигравшие.
Безусловно, она была права, но все это звучало уж слишком мелодраматично. Убить человека потому, что он хотел отделаться от клаки[20] или оплаченных аплодисментов? Потому что он гасит лампы в зале и не позволяет опоздавшим входить, пока не объявят антракт?
— И что же, по-вашему, я должен сделать?
— Провести расследование. Выяснить, кто стоит за всеми этими возмутительными случаями. Остановить его… или ее, перед тем как Малер серьезно пострадает. Или еще хуже.
— Вот как, — произнес адвокат бесцветным голосом, безо всякого выражения.
— Я хочу оплатить эти услуги. У меня есть секретный банковский счет от моего отца. То есть от моего настоящего отца.
Вертен отмел это предложение мановением руки.
— Давайте сначала посмотрим, как обстоят дела.
— Значит, вы беретесь за мое дело? — Впервые на ее лице проявилось выражение истинного чувства, детской радости.
— Я поговорю с господином Малером.
— Вы не должны сообщать ему, что именно я поручила вам это.
— Строжайшая тайна, уверяю вас.
Внезапно она встала, протянув ему руку.
— Климт был прав, говоря о вас. Он сказал, что вы удивительный. Я тоже так думаю.
Подхватив ее маленькую руку, адвокат был удивлен силой ее пожатия.
Когда Альма выходила из комнаты, Берта кивнула ей, не выказав своего присутствия никаким иным образом.
Они выждали с минуту, пока не закрылась наружная дверь конторы.
— Итак? — вопросительно промолвил адвокат.
— Она неважно слышит.
— Что?
— Только не говори мне, что ты тоже туговат на ухо.
— Почему ты так считаешь?
— Эта невинная манера нагибаться через стол, как будто быть поближе к тебе. Причина совсем не в этом. У нее посредственно обстоят дела со слухом. У меня была школьная подруга, которая пользовалась такой же уловкой и с таким же воздействием на юношей.
— Я уверяю тебя, — заговорил было он.
— О, не беспокойся, Карл. Она — привлекательная штучка, надо отдать ей должное. И элегантная. Нелегкое сочетание для женщины.
— А что ты думаешь о ее истории?
Берта сложила вместе свою тетрадь для заметок и карандаш.
— Несомненно, воображение у нее чрезвычайно развитое. Но ведь погибшее сопрано действительно было, не так ли?
— Итак, ты полагаешь, этим стоит заняться?
— Разве имеет значение то, что я думаю? Ты же, собственно, пообещал это девушке. И к тому же бесплатно.
Он чувствовал себя дураком.
— Да, похоже, я так и сделал.
Жена прошла через комнату к нему и потрепала его по щеке мягкой теплой ладонью.
— Не беспокойся, Карл. Я уверена, что она уже обвела вокруг своего пальчика и немало других мужчин.
Вертен и его жена сегодня обедали в городе, посетив один из их любимых кабачков, расположенный за пару домов от адвокатской конторы. «Старая кузница» была непритязательным и уютным заведением с меню, меняющимся ежедневно. Сегодня подали суп с фрикадельками из говяжьей печени, за которым последовал пряный гуляш с гарниром из вареного молодого картофеля. За обедом они пили красное вино из Бургенланда; оба предпочли обойтись без десерта. Вместо этого они заказали по маленькой чашке кофе и посидели, обсуждая утренние события и планируя послеобеденное время.
Вертен после ухода фройляйн Шиндлер решил не мешкать и связался по телефону с Придворной оперой, пытаясь поговорить с директором. Ему ответили, что сегодня Малер находится дома по причине жестокой ангины. Он попросил домашний номер телефона Малера и получил его по праву адвоката. На этот звонок ответила женщина, которая оказалась одной из сестер музыканта, Жюстиной Малер. Она была главной домоправительницей и, судя по ее манере дотошно выспрашивать Вертена о цели предстоящей беседы, еще и охранником. Он сослался на важность и конфиденциальность запрашиваемого посещения — и в конце концов смог добиться назначения встречи на два часа пополудни.
— К этому времени Густав уже должен будет проснуться от послеобеденного сна, — сообщил скрипучий голос на другом конце провода. — В противном случае вам придется подождать.
Он попрощался с Бертой, которая отправилась для послеобеденной работы в детском благотворительном заведении в Оттакринге. День выдался для пешей прогулки: легкий ветерок с высоко плывущими облаками в небе цвета яйца малиновки, как будто с вида города, написанного Беллотто.[21] Проходя по тихим мощеным переулкам внутренней части города, Вертен испытывал чувство полной гармонии между собой и окружающим его миром. У него было все, что ему было нужно сегодня: любовь добропорядочной женщины, вкусный обед в животе, идеальный день, чтобы побыть на воздухе, а в конце прогулки возможное дело для расследования.
Квартира Малера располагалась как раз за Рингштрассе, на Ауэнбруггерштрассе, в коротком переулке, ведущем в Реннвег, дипломатический квартал около Бельведера.[22] Направляясь к Шварценбергерплатц, Вертен вспомнил о том утре, когда он и его старый друг, криминалист Ганс Гросс, незваные ночные гости эрцгерцога Франца-Фердинанда, покинули расположенный там дворец.[23]
Квартира Малера фактически располагалась на углу квартала Реннвег, за несколько шагов от Нижнего Бельведера. Дом был построен Отто Вагнером,[24] и на этом здании лежала печать раннего стиля архитектора с декоративными панелями в нишах по углам и линиями схожего орнамента фризов, украшающих окна четвертого и пятого этажей.
В соответствии с требованиями современности оно было оборудовано лифтом, на котором Вертен решил подняться, ибо нога давала знать о себе после путешествия сюда. Пока подъемник вез его на пятый этаж к квартире Малера, адвокат растирал свое негнущееся колено. После второго стука дверь открыла копия композитора, но в женском варианте. Ее волосы были такими же всклокоченными и жиденькими, нос — ястребиным, а взгляд глаз — слегка затуманенным и хищным. Она была одета в отнюдь не белоснежную блузку с широким галстуком, на талии белый пояс стягивал широкую юбку, которая выглядела так, как будто ее сшили из парусины.
