Присцилла Ройал - Тиран духа
Если у него, как у всякого человека, и были слабые места, то о них ведал лишь Господь Бог и он сам. Некоторые из тех, кто близко его знал, попроси их кто-то назвать возможные бреши, которых барон не мог не иметь в своей защите, указали бы на его кодекс чести, от которого он не отступил бы ради собственной выгоды. Другие, скорее, сказали бы, что его слабость — в горячей преданности королю, друзьям и семье. Но если бы кто-то передал ему эти слова, он бы только улыбнулся и покачал головой. Для него самого его главной слабостью была любовь.
После смерти горячо любимой жены почти пятнадцать лет назад он утратил способность переносить любые уколы в сердце. Физическая боль от меча или булавы в разгар боя была ничто в сравнении с болью, испытанной им с потерей жены или возможным предательством в любви. Вот почему он гнал от себя это чувство с суровостью Цербера, трехголового пса, стерегущего врата ада.
Но бывали и исключения. Внук Адама знал, что дед его любит. Впрочем, шестилетний мальчик мало чем мог ранить его, — разве что умерев. Адам мгновенно всполошился, потребовав, когда тот заболел, лучшего врача, чья репутация опиралась на прочное основание фактов, а не на слухи. Собственным сыновьям он тоже, бывало, показывал, насколько они ему дороги, потому что ему с ними повезло. В детстве Хью и Роберт всегда были послушными и преданными отцу. Они и выросли хорошими людьми.
С Элинор вышло иначе. Хотя он с самого рождения любил ее больше других детей, но после смерти жены, которая умерла, когда девочке было шесть, он больше не мог смотреть на дочь и не видеть своей обожаемой Маргарет. Какую бы радость он ни испытывал при виде Элинор, следом барона настигала свежая боль утраты, воспоминание об умершей в родах жене. Так любовь, которую он питал к дочери, превратилась в чувство, которого он больше всего боялся, в его главную слабость, причем такую, которую он тщательнее всего скрывал. И прежде всего от Элинор.
* * *— Милорд, — в сопровождении сестры Анны Элинор вошла в обеденный зал. Пока барон кланялся, выражая почтение к ее сану, а она учтиво приседала, воздавая должное его титулу, сердце в ней трепетало. Несмотря на свое положение главы влиятельного монастыря, в присутствии строгого отца она всякий раз чувствовала себя маленькой девочкой.
— Как дела у моего внука? — От волнения голос его прозвучал резко.
— Хорошо, милорд, — Элинор кивнула на стоявшую с ней рядом женщину, — сестра Анна применила свое чудесное искусство. Кризис миновал.
По давней привычке она засунула руки в рукава и стиснула пальцами локти, чтобы унять в них дрожь. Сестра Беатриса, ее тетка, много раз говорила ей, что глупо так трепетать перед отцом, но его голос все равно звучал устрашающе для юных ушей.
— Как только я разрешу Ричарду встать с кровати, милорд, он тут перевернет все вверх дном, — добавила Анна, — если захотите отдохнуть, вам придется схватиться с валлийцами.
Элинор увидела, как отец улыбнулся. Облегчение, отразившееся на лице барона, озарило его светом, который ей случалось видеть, только когда речь заходила о внуке. Нельзя сказать, чтобы она испытывала ревность к племяннику. И все же, когда отец при ней улыбался Ричарду, ее сердце болезненно сжималось. Она спрашивала себя, не было ли воспоминание о том, как барон, еще при жизни матери, точно так же смотрел на нее, не было ли оно лишь порождением неутоленной тоски, плодом пустого воображения.
После того как тетка взяла Элинор к себе в Эймсбери на воспитание, он навещал дочь, но скоро она перестала понимать, зачем он это делает. Всякий раз, когда она, протянув руки, бежала к нему — ведь в той, счастливой жизни таков был ее обычай, — он неизменно отступал назад и приветствовал ее с чопорной суровостью, темные брови сходились на переносице, словно две армии на поле битвы. Хотя в конце своих коротких посещений он обнимал ее, это движение бывало отрывистым, и он тут же спешил отстраниться, оставляя в ее пустых объятиях лишь запах кожи и лошадей. Голос барона прервал ее задумчивость. — Я в долгу перед вами, сестра, — проговорил он, обращаясь к сестре Анне, — просите у меня чего угодно, и вы получите, если только это в моей власти.
Его слова привели Элинор на ум еще одно воспоминание, которое она берегла для тех случаев, когда сомнения в любви к ней отца сильнее всего одолевали ее. Это было зимой, уже после смерти матери. Она была ненамного старше, чем сейчас Ричард, и как теперь у племянника, у нее случился жар, от которого она могла умереть. Тогда ей показалось, что она видит сон, когда, подняв глаза, она увидела, как отец склонился над ее кроватью. Потом он с невероятной силой выхватил ее из простыней, и его холодные слезы крупными каплями закапали на ее горящую в лихорадке шею. Позже, когда она рассказала об этом тетке, сестра Беатриса ответила, что это был вовсе не бред. Узнав о ее болезни, барон под проливным дождем проскакал без остановки весь долгий путь от Винчестера до Эймсбери, спеша оказаться у постели дочери.
Тогда почему, спросила Элинор, в другое время он никогда не выказывает такой любви? Тетка, посадив худенькую девочку к себе на колени, объяснила так: «Потому что твоя мать унесла с собой в могилу и сердце твоего отца, и нерожденное дитя. Ты так похожа на свою покойную мать, что он не может взглянуть на тебя, не увидев призрака жены».
Теперь уже голос сестры Анны вернул Элинор к действительности.
— Вам следует спросить, чего желает Он, милорд, — говорила барону высокая монахиня, — то, что ваш внук поправляется, дело Его рук, а не моих. Я лишь орудие Его благодати.
— Похоже, мне с Ним придется решать, как вас должным образом отблагодарить, — улыбнулся Адам и кивнул в сторону дочери, — может быть, настоятельница Тиндальская согласится выступить посредницей?
Элинор поймала себя на том, что улыбается отцу счастливой улыбкой ребенка, на долю которого выпала редкая похвала. И правда, с тех самых пор, как она оставила Эймсбери ради нового поста, и до болезни Ричарда она не слыхала от него ни ободряющих слов, ни семейных новостей, хотя сестра Беатриса говорила ей, что слухи о том, как ловко Элинор сумела после событий прошлого лета не ввести Тиндал в долги, достигли двора. Конечно, отец не мог не слышать этих рассказов. В конце концов, многим ли настоятельницам доставался в управление монастырь, где среди монахов и монахинь шла глухая распря, а еще убили одного, да тут вдобавок суровая зима и доходы упали — все в одно и то же время? Даже если подобное испытание и выпадало на долю других женщин, многие ли достойно вышли из него, умом и искусством преодолев все трудности? Если она не принесла в свою семью богатства, отказавшись от выгодного брака, которого желал ее отец, разве она, по крайней мере, не добавила семье славы?
Анна тронула ее за плечо.
— Если позволите, милорд, — в то же время говорила она барону, — я бы пошла к вашему внуку и дала вам с миледи побеседовать наедине.
— Почтенная сестра, сперва вы должны немного подкрепиться. Вам в комнату принесут еду и вино. Я уверен, что нянька Ричарда в состоянии позаботиться о нем еще пару часов, пока вы отдохнете. Она, может быть, и взбалмошная женщина, но в уходе за мальчиком на нее можно положиться. Вы нуждаетесь в отдыхе.
Высокая монахиня поклоном выразила свою благодарность, улыбнулась Элинор и оставила отца и дочь вдвоем.
— Она умница, твоя монахиня, — сказал барон, рукой показывая Элинор на один из стульев, стоявших вокруг высокого стола, — где она научилась лечить?
— Ее отец был врачом, и я думаю, научил ее многому из того, что знал сам. До того как приехать в Тиндал, они с мужем держали аптеку, хотя из надежного источника мне известно, что своим успехом их лавка в первую очередь была обязана ее талантам в деле врачевания.
— Дочка врача, а после вдова аптекаря? Смерти, наверное, пришлось повозиться, чтобы вырвать у нее мужа, несмотря на все ухищрения медицины. Как у него только получилось умереть при такой жене?
— Она не вдовствует, отец. Ее муж пожелал стать монахом, и она отправилась за ним в Тиндал.
— Вот и мне она показалась упрямой! При дворе я наслушался историй, каково приходится больным, которые не выполняют ее рекомендаций, — его губы сложились в обычную невеселую улыбку, но в глазах Элинор не увидела насмешки. — Тоскует она по жизни в миру?
— Она довольна.
Элинор прикусила язык, чтобы не сказать лишнего. Прошлое сестры Анны было заботой ее духовника, а не отца настоятельницы. В большинстве же случаев и не самой настоятельницы тоже, потому что, какие бы тайны и печали ни хранила Анна в своей душе, монахиня на деле показала себя надежным другом и хорошим врачевателем. Подобно своему отцу Элинор высоко ценила преданность и умела уважать секреты в сердцах других людей, если интуиция не подсказывала ей, что внутри зреет нарыв и требуется срочное вмешательство, пока зараза не пошла дальше.
