Саймон Моуэр - Евангелие от Иуды
— Я не знаю, — сконфуженно ответил он.
— А мне кажется, знаете, — улыбнулась она. — Я думаю, отец Лео — скептик. — И слово «скептик» рассекло атмосферу в комнате резким согласным созвучием, послав во все стороны колючие волны.
В тот вечер Ньюман уходил одним из последних. Когда его провожали, он ощутил необходимость извиниться.
— Я злоупотребил вашим гостеприимством.
Мэделин помогла ему надеть пальто и, как ребенка, повернула к себе, чтобы поправить отвороты.
— Отнюдь, — сказала она. Остальные гости уже спускались по лестнице и распахивали входную дверь, запуская на площадку неистовые порывы влажного зимнего воздуха — Мы польщены вашим решением задержаться у нас подольше. Вы же навестите нас еще раз, не правда ли?
— Навещу ли я вас?…
— Если хотите. Я свяжусь с вами. — Она окинула его любопытным взглядом. — Я вот что хотела сказать…
— Что же вы хотели мне сказать?
— Покажите мне, над чем вы работаете. Это же возможно? Мне бы очень хотелось ознакомиться с вашей работой.
— В Институте? Это очень скучно. Книги, документы, ничего интересного.
— Давайте я сама решу, интересно мне это или нет.
— Смотрите.
Они стояли в хранилище рукописей Папского библейского института, окруженные серыми стальными полками, убаюканные далеким гудением кондиционера и увлажнителей воздуха, окутанные стерильной атмосферой, которая призвана останавливать процесс, ранее останавливаемый лишь прихотью судьбы, — деликатный процесс распада текстов. Старый доминиканец числившийся там архивариусом, копошился где-то в глубине помещения в поисках эдаких ослепительных средневековых сувениров для гостьи — чего-нибудь в киноварных узорах, расписанного красными заголовками, освещенного внутренним праведным огнем.
— Взгляните, — сказал Лео. Работал компьютер; его экран оживленно поблескивал. За стеклом висел тускло-коричневый волокнистый фрагмент папируса, цветом напоминавший песочное тесто, испещренный идеальными буквами, что складывались в слова скудного, рваного восточно-средиземноморского наречия. Язык этот отображал будничный говор улиц, отчасти утаивая смысл высказываний, отчасти — впиваясь в него железной хваткой; язык этот с трудом прорывался сквозь шум разделяющей нас пропасти — вопящих, ревущих столетий тьмы и просвещения. Как же этому языку удалось передать ей ощутимую, телесную дрожь?
— Это одна из ваших работ? Вы работаете над этим?
— Папирусы Эн-Мор, — кивнул он.
— А что значит Эн-Мор?
— Это такое место. Забытое Богом место, как ни крути. Только вот эти находки, по моему мнению, доказывают, что Богом забытых мест не бывает. Я никогда там не был, раскопками руководило израильское правительство. Эти фрагменты нашли в пещере неподалеку. — Он указал пальцем на слова на экране. — Kai eis pur. И в огонь. Вот что тут сказано. Возможно, это слова Матфея, так сказать — прото-Матфея. Евангелие от Матфея, глава 3, стих 10: «Всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь». Или от Луки. Слова там те же самые.
Он слышал ее дыхание прямо возле уха. Она наклонилась вперед, чтобы лучше рассмотреть, перегнулась через его плечо. И Лео уже поглощала вовсе не тайна древнего свитка с безупречной каллиграфией и жестоким содержанием, а мягкое тепло женского тела, касание выбившегося локона, ее запах…
— Разумеется, мы не до конца уверены. Ни в чем нельзя быть уверенным до конца. Но это место, похоже, ведет свою историю с первого века. Существует вероятность, что к нам попали именно фрагменты Q. — Ей стало любопытно. Заинтересованность выказывало выражение ее лица. Заинтересованность, а не обычную вежливость. — Q — это Quelle, источник, — объяснил он. — Собрание поучений, в которых объясняется взаимосвязь между Матфеем и Лукой, но которые не обнаружены в Евангелии от Марка. Конкретно это фраза звучит в проповеди Иоанна Крестителя…
— Это же просто невероятно! — взволнованно выдохнула она Будто бы без задней мысли она положила ему руку на плечо, подавшись вперед. И этот физический контакт громыхнул в его мозгу оглушительнее всяких идей. — Значит, это самые древние из известных нам фрагментов Нового Завета?
— Вероятно. Но дело не столько в возрасте. Эти свидетельства доказывают, что источник Нового Завета, один из письменных источников, во всяком случае, предшествует Еврейской войне. Следовательно…
Она, казалось, всерьез заинтересована — вот что было поистине замечательно. Было похоже, что она ловила каждое его слово, тогда как Джек лишь улыбался, кивал и менял тему с надменностью дипломата и дипломатическим же равнодушием.
— А это имеет значение? — поинтересовался он у Лео. — Имеет ли это хоть какое-то значение в наше время?
Мэделин язвительно ответила мужу:
— Для меня это имеет значение. И для миллионов людей во всем мире — тоже. Наверное, для тех, которые уступают тебе в умственных способностях. Для поганого Министерства иностранных дел Ее Величества это, пожалуй, никакого значения не имеет — если, конечно, вопрос не примет политическую окраску. Но для людей это имеет значение.
— Так как же называется организация, в которой вы работаете? — спросила она у Лео. — Всемирный библейский центр? Расскажите мне об этом подробнее.
Он улыбнулся, вконец растерянный, утративший всякое понимание происходящего. Как же очевидна случайность всего сущего, как же легко принять нечаянный жребий за руку Господню! Все началось несколько месяцев назад. Одним хмурым утром раздался телефонный звонок. Директор Всемирного библейского центра хотел побеседовать с отцом Лео Ньюманом и спросил, не с отцом ли Лео Ньюманом он имеет честь говорить. Звонивший, Стив Кэлдер, заявил, что чрезвычайно рад возобновить с ним знакомство, прерванное год назад. Они познакомились на конференции в Калифорнии. Лео помнил идеальный платиновый блеск волос Кэлдера и его жемчужно-белую улыбку. Он помнил приземистую виллу среди плакучих ив, и безукоризненно ровные газоны, и бассейн с подсветкой, в котором епископ римско-католической церкви плавал в компании евангелической пасторши. Он помнил спор, заведенный во время вечернего барбекю и затрагивавший Семинар Иисуса — группу ученых, которые полагали, что к библейским истинам можно подходить с позиций современной демократии и даже удостоверять их правомочность открытым голосованием. Кэлдер горячо защищал эту группу. «В дебатах нам следует чаще прибегать к рациональности, а не к вере! — выкрикнул он тогда. — Вера — это враг научных открытий!»
Интересно, он дурак или притворщик?
— Лео, мне нужна ваша помощь, — сказал голос в трубке. — У нас тут нарисовалась чертовски занятная находка. Местечко на Мертвом море, называется Эн-Мор. Слыхали о таком? Так вот, они как раз подкинули нам целую кучу папирусных обрезков. И нам нужен человек вашего статуса, чтобы разобраться с этими штуками. Для начала я позволю вам взглянуть на материал. У вас будет достаточно времени, чтобы все обдумать. Однако я уверен, что много времени вам не понадобится. Я убежден: как только вы увидите эти папирусы, вы приметесь кулаком стучать в нашу дверь и умолять, чтобы мы вас впустили.
На следующий день курьер доставил первые снимки. Охваченный жгучим нетерпением, Лео уселся за письменный стол и принялся остервенело разрывать упаковку. Растерзав пластик и отшвырнув транспортную накладную, он наконец-то вскрыл конверт одним резким движением — и обнаружил внутри одну-единственную фотографию формата десять на восемь дюймов. Конечно же, он узнал этот предмет, как только снимок скользнул на полированную поверхность стола, узнал его, но только лишь в общих чертах: это было высококачественное изображение кусочка папируса. Фрагмент был размером пять на четыре дюйма: рядом лежала линейка, позволявшая оценить масштаб. Пять на четыре дюйма, обтрепанные края, но текстура материала, покоробившихся, ссохшихся волокон, осталась неповрежденной. Поперек тянулись четыре строки. Текст померк и размылся, словно его подтерли жестким ластиком, но строки были настолько ровными, словно их писали под линейку, — выписанные четко, как могла бы писать машина, но исполненные индивидуальной красоты, свойственной лишь человеческому почерку. Чернила потускнели до бурого цвета, однако буквы каким-то образом сохранили свежесть — яркие, живые буквы. Койне. Надписи были сделаны на койне, демократической версии греческого, распространенной в Римской империи, лингва-франка[7] восточной области Средиземноморья, языке, на котором в те времена говорили все образованные люди, языке торговли и обмена, языке управленцев и чиновников. Иисус должен был говорить на койне. К Пилату он обратился бы на койне.
