Валерий Введенский - Мертвый час
– Какая мысль, Сашич! – вскричал Дмитрий Данилович. – Ты – гений!
– Знаю, – без ложной скромности согласилась супруга. – А гениев надо слушаться. Потому немедля берись за защиту Урушадзе. Поверь, дело будет скандальным. Все газеты напишут.
– О краже? – удивился князь.
– Непременно.
– С ума сошла? Даже летом, когда писать не о чем, ни один репортер не поедет в Рамбов на слушание в мировом суде.
– Почему в мировом? Рассматриваться будет в Окружном. Кража-то со стрельбой, по-научному разбой. Да и украдено немало. На 40 тысяч пятипроцентных бумаг.
– О-го-го! Сорок тысяч. Значит, гонорарий Урушадзе заплатить в состоянии.
После первого успеха князь стал предпочитать дела с обеспеченным исходом. Или хотя бы гарантированным финансовым результатом для себя. Трое детей как-никак!
– Даже не мечтай. Повторяю еще раз: Урушадзе денег не крал.
– Но все улики против него.
– Да, – вздохнула Сашенька, – и самовидец[24].
– Самовидец?
Значит, ни обеспеченного исхода, ни гонорария. Потому князь сказал как отрезал:
– Нет, дорогая. Не проси. Разговор закончен.
Ему захотелось выпить. Поднялся, подошел к буфету, достал рюмку, графин с коньяком.
– Тебе лучше? – спросила супруга, пристально его рассматривая.
– Да, намного. Ты права, я переутомился.
– А почему в смокинге? Куда-то собирался?
– Нет, – чересчур поспешно ответил князь. – Переодеться не успел. Фанталов только-только ушел.
– Фанталов?
– Да-с. Фанталов. Дело его сложное. На миллион! Мы бесконечно встречаемся. Даже вечерами.
– А если у Тертия спрошу, был ли здесь Фанталов?
– Ты что? – возмутился Диди. – Не веришь мне?
– Не верю. Потому что Фанталов в Москву укатил.
Князь оторопел:
– Откуда знаешь? Это секрет.
– Только не от молочниц. Забыл, что у Фанталова усадьба в Рамбове? Их молочница этот секрет и разболтала.
– О боже!
– Так куда ты собирался?
– Дорогая…
– Да, дорогой. Кот на крыше, мыши в пляс? Правильно понимаю? И все эти разговоры о моей головной боли…
– Дорогая…
– А я-то, дура, спешила, мчалась, мечтала, что обрадуешься…
– Не то слово…
– Лучше помолчи…
– Мне что? – от отчаяния князь перешел из обороны в наступление. – В ресторан нельзя сходить? Развлечься нельзя?
– Почему сразу не признался?
– Ну… чтоб не подумала…
– Добился противоположного.
– Дорогая, – князь предпринял попытку обнять благоверную. – Это досадное недоразумение.
– Не трогай меня.
– Сашенька! Любимая! Я так скучал!
– Чую как. Благоухаешь аки клумба. И даже волосы набриолинил.
– Тебе не угодить.
– Я просто отлично знаю, что все это значит. Посему не смею задерживать.
– Сашенька! Сашенька!
Княгиня картинно отвернулась.
– Прости! Умоляю! – Дмитрий Данилович бросился на колени и стал теребить супруге юбку.
Сашенька процедила:
– Возьмешься за защиту Урушадзе?
Господи! За какие такие грехи послан Тарусову сей грузинский князь? Кабы не он, сидел бы Дмитрий Данилович сейчас на летней веранде. Канканерки, поди, уже закончили плясать и разошлись по столикам. Тарусов живо представил себе одну на коленях у Лешича, а другую – нежно целующую Выговского.
– Ладно. Излагай со всеми подробностями. – Тарусов поднялся и уселся в кресло.
– Ну уж нет. Кто утверждал, что страшно соскучился? – княгиня кинула на столик толстую тетрадку. В таких делах она вела дневник. – Завтра почитаешь. А сейчас…
Сашенька пристроилась мужу на колени.
– Может, шампанского? – пробормотал Дмитрий Данилович между поцелуями.
– Перебьешься, – отрезала княгиня.
После они отужинали и вместе устроились в Сашенькиной спальне. Но князю не спалось. То ли духота мешала, то ли давешний настрой. Дмитрий Данилович осторожно встал, зажег керосиновую лампу и открыл дневник.
– Не терпится? – раздалось с кровати.
«Какой же я слон, – обругал себя Дмитрий Данилович. – Таки разбудил Сашеньку».
– Извини, сейчас погашу свет.
– Читай-читай. Мне тоже не спится…
«Главное перед чугункой – отвести детей в уборную. И почему вагоны первого класса не имеют отхожих мест? За что рупь семнадцать дерут? Лично я купила бы во второй. Но у Диди – головокружение от наплыва клиентов, и он настоял на первом.
Вагоны по старой моде разделены на «дилижансы[25]». Повезло, что в наш никто не подсел. Еще курил бы всю дорогу. Ох уж эти времена, уж эти нравы! Теперь и разрешений у дам не спрашивают. Если установлена пепельница, значит, можно дымить. Да-с! Еще каких-то десять лет назад курить в публичном месте, даже на улице, было строжайше запрещено. Теперь же впечатление, что запрещено не курить.
Все, кроме меня, сели у окон. Гувернантка напротив Володи, Таня напротив Жени. Мы же с Обормотом устроились посередине. Когда прозвучал гудок, кот принялся орать и вырываться из корзины. Хорошо, что удалось его удержать – стены в вагоне отделаны красным деревом, занавески на окнах из голубого шелка, а коврики – из цветастого бархата. Не дай бог поцарапал бы или закогтил.
Но вот, наконец, оставляя за собой белый хвост дыма, машина[26] неторопливо почухчухала вдоль Митрофаньевского кладбища».
– Сашенька, где ты подобных слов понабралась? – оторвался от чтения Дмитрий Данилович. – Почухчухала…
– Сама придумала, – с гордостью призналась княгиня.
– Зачем? Почему не написать: машина двинулась, тронулась, на худой конец, полетела.
– Двинуться может что угодно. А полететь – любая птица. А вот чухчухать способна исключительно машина. Подумай и согласись: в русском языке каждый самодвижущийся предмет сопряжен с глаголом. Телега скрипит, коляска шуршит, тройка звенит. Значит, и машине такой глагол надобно подобрать.
– Пыхтит не подойдет?
– Пыхтит самовар. А машина ритмично издает чух-чух-чух, чух-чух-чух.
– Ерунда.
– Вовсе не ерунда, – разозлилась княгиня. – Стареешь, Диди, консерватором становишься. Шипишь на все новое.
– Вовсе нет. Я новое приветствую. Там, где уместно. Но в русском языке и без «чухчухать» слов предостаточно. Четыре тома, если верить Далю. Не следует его засорять.
– Ах так? Я язык засоряю? А Достоевский? Тоже засоряет? Взял, каналья, и придумал «стушеваться» [27]. А Салтыков-Щедрин? Что удумал, подлец? Головотяпство[28]!
– Ах вот чьи лавры не дают тебе заснуть.
– Заснуть не даешь мне ты.
Хлебнув коньяка, Дмитрий Данилович продолжил чтение:
«Каким бы великолепным ни был город, оканчивается он всегда помойкой. Петербург не исключение. Машина теперь тащится вдоль Горячего поля – отвратительного места, где одни отбросы копаются в других. Приличный человек сюда и носа не сунет, даже полицейские в одиночку не ходят. Потому что здесь в шалашах и землянках проживают самые опустившиеся, самые отчаянные, самые лихие.
Ладно, бог с ними. Мы едем на море.
«Море? Откуда в Петербурге море?» – удивится иной провинциал.
А вот откуда – именно из-за Балтийского моря затеял войну со шведами Петр Первый. И Петербург расположил на его берегу. Центр будущей столицы предполагался на Васильевском острове, омываемом главными рукавами Невы и Финским заливом. Но селился там люд неохотно. Виной тому каналы, которые Петр приказал прорыть (отсюда одно из прозвищ Петербурга – Северная Венеция), уж больно непривычно было передвигаться на лодках. Потому старались строиться на другой стороне Невы, ближе к материку. Так и вытеснили море на окраины Петербурга. В любом другом прибрежном городе морские набережные – главные места для променада, у нас же там свалки, заводы и верфи. И чтобы насладиться бризом, житель Петербурга вынужден ехать за десятки верст: либо на север, где залив тянется от Лахты до приграничного с княжеством финским Сестрорецка, либо на юг. На втором направлении ближе всех к столице Стрельна и Петергоф. Однако простым обывателям вход туда заказан: царские резиденции. Иное дело заштатный[29] Рамбов.
«Позвольте, – снова возмутится наш провинциал. – Где ваш Рамбов на карте? Ну-ка, покажите».
И тут окажется прав. Нет его на картах, нет!
Рамбовом город называют его жители. Официально же именуется он Ораниенбаумом. Знавал городок сей и величие, и забвение, сверкал и приходил в упадок. Сейчас в нем проживает пара-тройка тысяч жителей, однако летом их число возрастает многократно».
На этой строчке Дмитрий Данилович не выдержал и перелистнул несколько страниц. Как всякая мать, Сашенька старалась сочетать развлечение с познанием. Собираясь с отпрысками в путешествие (разве сорок верст не путешествие?), прочитала горку путеводителей и описаний, кропотливо выписав оттуда главное, чтобы не забыть. Поэтому последуем примеру Дмитрия Даниловича. А про Ораниенбаум узнаете в свое время.
