Эндрю Олвик - Следы апостолов

— Надолго, мама, надолго, пока врага не разобьем, — отвечал Адам.

— А кто для нас больший враг, Адамушка, — утирая слезы, продолжала мать свои расспросы, — немцы или русские?

— Что, мама? — наклонив ухо к губам матери, переспросил Адам, — ты извини, я после контузии плохо слышу. Но врачи говорят, это скоро пройдет.

— Я говорю, ты кого бить-то собрался? Фашистов? — повторила Ирэна свой вопрос.

— И фашистов, и тех, кто им служит, никому мало не покажется — заверил Адам.

Он прожил в доме два дня, вздрагивая и подходя к окну при малейшем шорохе, а на третьи сутки ночью ушел, оставив мать в смутных догадках о своих дальнейших планах.

— В партизаны, Адам? — спросила Ирэна.

— В православные священники, — пошутил сын, — ты меня ни о чем не спрашивала, мама, а я тебе ни о чем не говорил. И вообще, не было меня здесь. Поняла? — Адам обнял мать, и скрылся в ночи. Перед тем как уйти, он сказал ей, что по мере возможности будет наведываться.

Ходики прокуковали одиннадцать раз, когда на улице прозвучали выстрелы. Сначала два громких, быстро последовавших один за другим, потом пять глухих с более длительными промежутками. Ирэна ни с чем не могла спутать звуки пистолета и пятизарядной винтовки «Маузер», которой была вооружена местная полиция. Слишком часто она слышала их в последнее время.

Ойче наш, ктуры ест в небе, щвенч ще име Твойе… — рухнув на колени после слова «Амэн», произнесла Ирэна, — упаси сыночка от беды.

4

— Профессор, — театральным жестом указав на гостя, сказал Бекетов, — хочу вам представить своего кузена Генриха. Идейного монархиста, дамского угодника, ходячую лингвистическую энциклопедию и грозу охотничьих собак. Генрих пожал профессору руку и присел к столу.

— Интересный набор качеств, — улыбнулся профессор Кляйн.

— Не обращайте внимания, коллега, — отмахнулся Генрих, — эту заготовленную фразу я слышал много раз. Мне кажется, что мой дорогой кузен всегда ее произносит, представляя меня незнакомцам. И как обычно, приходится отчитываться по каждому пункту. Но так как Василию это, видимо, очень нравится, то пусть лучше он сам и расскажет о моих сомнительных достоинствах.

— Я весь внимание, — приготовился слушать профессор.

— Не обижайся, Генрих, — взглянув на часы, начал свой рассказ Бекетов. — С кузеном мы встретились несколько лет назад после двадцатилетнего перерыва. А первое знакомство произошло в нашем родовом имении под Полтавой, куда этот пятилетний викинг прибыл погостить вместе со своими родителями. Уже в первый день пребывания там Генрих успел наделать столько шума, что о его проделках еще долго судачила родня и окрестные крестьяне. Первым делом этот отважный рыцарь вступился за мою сестру Дуняшу, отрубив шашкой хвосты трем любимым охотничьим борзым из дедовой своры. Как там все было на самом деле, уже и не установить. Быть может, на самом деле собаки и испугали Дуняшу, и потому возмездие последовало незамедлительно. Когда же пришло время расплаты для самого Генриха, и за содеянное его больно плашмя лупили той же шашкой по заднице, он не проронил ни одной слезинки. Конечно же, ему было очень больно, но для того, чтобы скрыть боль, он пел «Боже царя храни», за что, собственно, и прослыл монархистом.

— Да, — улыбнулся профессор, — героический эпизод из детства. Интересно бы теперь узнать о лингвистических способностях инфанта.

— Болтает почти на всех европейских языках, — ответил вместо Генриха Василий.

— И на русском? — поинтересовался профессор.

— Ну а как же? — усмехнулся уже сам кузен. — Русский — это мой родной язык.

— Скажите, Генрих, почему вы не в армии? — полюбопытствовал Кляйн.

— По многим причинам. Во-первых, я еще не закончил одну важную работу в университете, вторая причина в том, что много приходится помогать тете с дядей, имеющим большой бизнес в Германии и Австрии, а третья причина — мое швейцарское гражданство.

— Твою мать, — вдруг подал голос Василий, — это же надо, пиво на себя перевернул. Он уныло смотрел на огромное мокрое пятно, красующееся на брюках не в очень подходящем месте. Ну, вот как теперь быть? Что обо мне подумают?

— Я так понимаю, он сейчас по-русски что-то произнес? — спросил у Генриха Кляйн. — Переведете?

— Это он маму вспомнил, — перевел Генрих. — Русским это свойственно в стрессовых ситуациях. Эй, братец, ты в последнее время стал какой-то неуклюжий. Или это пиво на тебя пагубно влияет? Значит так, держи зонтик прикрыться и ключи от машины. Вечером встретимся, у меня в городе еще дела есть. Справишься?

— Непременно, — заверил кузен. Он извинился перед профессором, прикрыл пятно зонтом и поспешил к машине.

— Порой Василий бывает таким рассеянным… а может и схитрил. Наверно, идея какая-нибудь в голову пришла, вот и нашел повод, как смыться к своим дрозофилам, — задумчиво пробормотал Генрих. — Не желаете прогуляться, профессор? У меня достаточно времени, чтобы проводить вас до дома, если, конечно, мое общество вам не в тягость.

— С удовольствием. Буду рад вашей компании.

В скором времени Хельмут Кляйн и Генрих Штраубе уже работали под крышей одного здания в структуре Аненербе. Профессор занимался своей старой классической работой, а Генрих пытался применить собственные навыки к новейшей разработке под названием социоантропология, сводя в одну статистику размеры черепов сельских и городских ариев с учетом влияния на индивидуумов южных и северных диалектов.

А в конце апреля у Кляйна произошла еще одна встреча с Бекетовым. К столику в ресторане, где обедал профессор, подошел Василий:

— Позволите?

— Конечно, мой друг, присаживайтесь, — пригласил Кляйн. Бекетов сделал заказ, взял в руки чайную ложку и как заправский фокусник повертел ее вокруг пальцев.

— Как вы думаете, профессор, — это серебро или нейзильбер, — привлек к ложке внимание Кляйна Василий.

— Мне все равно, — ответил профессор, — я думаю, что разница существенна только для воров.

— А для меня важна, — продолжил Бекетов, — я недавно читал, что в сплаве нейзильбера слишком много вредного для организма цинка, поэтому я с недавнего времени весьма щепетилен относительно металлической утвари для приема пищи. Нет, определенно это серебро, посмотрите, как блестит. — Бекетов зажал ложку между большим и указательным пальцем, направил ее вогнутой стороной на Кляйна и стал тихонько размахивать ею подобно маятнику. Сфокусированный от канделябра луч света сначала пробежал по груди профессора, потом медленно поднялся вверх и несколько раз, будто нечаянно, скользнул по глазам.

Профессор проглотил пищу, отложил в сторону вилку и теперь уже не мог оторвать взгляд от блестящей ложечки в руках Бекетова.

— Уважаемый профессор, не могли бы вы оказать мне небольшую услугу — представить вашему коллеге Отто Вагнеру моего кузена Генриха? — тихим голосом произнес Бекетов. Я знаю, что вы завтра вместе будете выступать на антропологическом семинаре.

— Отчего вас так интересует этот тип? — поежился Кляйн. Профессор под любым предлогом пытался отказаться от этой лекции, но противостоять волевому решению Вагнера не смог. Тот будто издевался над стариком, выворачивал наизнанку, понимая, что Кляйн отнюдь не разделяет нацистских подходов к расовой классификации людей. Воспитывал, заставляя преподносить материал в духе геббельсовской пропаганды. И вообще вел себя так, будто докопался до тайн, которые профессор тщательно скрывал. — Быть может, вы меня не поймете, Базиль, но за короткое время знакомства я очень привязался к Генриху. Считайте, что я хочу обезопасить его от этого чудовища — Вагнера. И это мое окончательно решение.

— Никогда бы не мог предположить, что такая небольшая просьба встретит столь яростное неприятие, — удивился Василий, — вы действительно будете настаивать на своем?

— Да, — твердо ответил профессор. Старик, как и все психически больные люди, уже не осознавал своей болезни. Профессору казалось, что его миссия на земле — спасти от влияния Вагнера не только Генриха, но и как можно большую часть человечества.

— Очень жаль, — холодно произнес Василий. — Очень жаль, — добавил он, — что у меня совсем нет времени на уговоры. Тогда не удивляйтесь, если вдруг просочится слух о ваших еврейских корнях и той, казалось бы, не представляющей интереса информации, которую вы однажды передали своему французскому коллеге.

— Это шантаж! — воскликнул Кляйн. — Кто вы, черт возьми, такой? Вы не боитесь, что я сам донесу на вас?! Луч отраженного света еще раз пробежал по глазам профессора, вводя его в состояние транса. Звуки смолкли. На душе стало тихо и спокойно, слышался только голос Бекетова.

— Не боюсь, — ответил Бекетов, — если такая идея придет в вашу голову, то вы умрете раньше, чем раскроете рот или занесете перо над доносом. У вас трясутся руки. Идите домой, примите снотворное и хорошенько выспитесь. Я думаю, что вы все поняли правильно и завтра прекрасно выполните то, что от вас требуется.