Игорь Пресняков - Чужая земля
Он впрыгнул в седло и погнал коня рысью. Из березняка послышался выстрел. «А ты, дружок, не охотник! – входя в раж, подумал Андрей. – Только вот перезарядить я тебе не позволю». Он видел, как подрагивали впереди ветки берез и правил на них.
Постепенно березняк сменился редким ельником, где беглеца стало видно намного лучше. Он слышал погоню, поминутно оглядывался и выпустил по Андрею пару пуль. „Наган», „семерка», прицельная дальность – сорок семь саженей, – безошибочно определил Рябинин. – Два, да три – осталось два патрона».
Степченко, не останавливаясь, сбросил пиджак и ускорил бег. Андрей держался саженях в пятидесяти. Впереди показался просвет и сверкающее пятно воды. «Пора», – решил Рябинин и дал шенкеля. Степченко услышал приближающийся топот копыт, развернулся и выстрелил. Андрей круто повернул и пустил коня зигзагом между деревьями. Степченко уже был близко – его взмокшая спина в белой батистовой рубахе мелькала шагах в пятнадцати. «Последний патрон – роковой!» – усмехнулся Рябинин, взял чуть влево, пришпорил коня и, высвободив из стремени правую ногу, завалился на левый бок. Степченко выстрелил. Андрей почувствовал, как судорожно дернулась шея его скакуна, рванул на себя узду и кубарем скатился на землю.
Степченко уже был на берегу. Заметив Андрея, он поднял револьвер, но, услышав беспомощный щелчок, полез в карман за патронами.
– Руки! – крикнул, останавливаясь шагах в пяти, Рябинин и выстрелил поверх головы бандита.
Степченко отбросил револьвер и устало развел руками.
– Ну что, взял? – тяжело дыша, бросил он. – Чего же раньше-то не пристрелил?
Пот градом валил с его широкого лица, взгляд был презрительным и немного ироничным.
– Хотел познакомиться поближе с подручным моего приятеля Старицкого, – усмехнулся Андрей.
– Ах вот как! – Степченко нервно рассмеялся. – Свой, значит?
– Что поделаешь, есть грех: люблю я старых друзей, – нахмурившись, проговорил Рябинин. – Прости, Геннадий Игнатьевич, тебе просто не повезло.
Он нажал на спусковой крючок и разрядил «браунинг».
Опустив голову, Андрей быстро шагал по тропинке вдоль берега.
«По справедливости, не Степченко нужно было пулю вкатить, а тебе, Жорка, – думал он. – Да уж так, видно, судьба наша повернулась. Взялся тебя, подлеца, спасать, – никуда не денешься. Несправедливо, несправедливо, по-дурацки все как-то устроено в этом мире! Совершить одну подлость, чтобы не совершать другой: пристрелить, как собаку, без суда, безоружного человека, чтобы не предать друга детства!
В итоге Жорка сидит себе дома, пьет коньяк, сволочь; Степченко упокоился с миром и больше не будет людей губить, а вот у меня на душе кошки скребут. И ведь как гнал этого бедолагу! Как тогда, с отцом, зайца, на зимней охоте в имении. Правильно Жорка сказал: ничем я не лучше его, такой же мерзавец с сумасшедшими понятиями чести и долга. Посмотреть, так кругом – одни проклятые люди: мы с Жоркой, несчастный Степченко, красноармейцы в роли жандармов, „справедливый» палач Черногоров, даже Полина. Ей бы жить где-нибудь в Париже, а не среди лицемеров и подлецов… Нет-нет, нельзя так думать, хотя бы ради самой Полины, моего родного человека».
Навстречу скакал Кривцов в сопровождении трех бойцов.
– Догнали, товарищ Рябинин? – осаживая коня, справился он.
– Нет, оказал сопротивление. Пришлось… – Андрей махнул рукой. – Всех взяли?
– Да нет, только троих. Хотя среди них – сам Скоков!
– Ну, значит, так тому и быть, – вздохнул Рябинин. – Скачите, собирайте отряд, я пешком пройдусь.
Глава IV
Он снова видел ту знакомую улицу, залитую ярким летним светом, при котором предметы кажутся зыбкими, будто на полотнах Синьяка; видел огромный старинный дом, где было много забытых взрослыми закоулков. Он любил эти заброшенные места с их приятной освежающей прохладой и милой сердцу тишиной. Здесь никто не мог его найти – ни ворчливая нянька Маруся, ни родители. Он слышал их далекие голоса и радовался своему умению прятаться. Наконец, не выдержав, он бежал на зов, но, к своему удивлению, никого не находил. Проскочив вереницу комнат, он устремлялся в сад и вдруг с ужасом понимал, что тропинка приводила его в чужие, незнакомые места…
Сладкий послеобеденный сон Аркадия Ристальникова нарушил громкий стук в передней.
– Вот, медведь тамбовский, чтоб тебя!.. – крикнул Аркадий и перевернулся на другой бок.
За окном, на фоне безоблачного сентябрьского неба полыхали усыпанные алыми гроздьями ветви рябины, где-то позади зеленели пудовые антоновские яблоки. «Сейчас одно из них как сорвется, – лениво подумал Ристальников, – ка-ак шмякнется – бум!.. Да нет, крепенько сидят… Красок, что ли, с кистями купить, мольберт? Вспомнить уроки покойной матушки?..»
В комнату, гулко топая сапогами, вошел Никита с походным мешком в руках.
– Проснулся? – спросил он.
– Еще бы не проснуться, – поморщился Аркадий. – Грохочешь как медведь.
Никита пожал плечами:
– Подыматься пора – пятый час уже. Проваляешься так до закату – бесы душу-то и утащат.
– Уже… – не отрываясь от садового пейзажа, бросил Ристальников.
– Что «уже»?
– Утащили… И потом, не бесы во время сна на закате душу крадут, а вампиры. Это древнее валашское поверье.
– Ванпиры? – нахмурился Никита. – Кто такие?
Аркадий зевнул, поднялся с кровати, снял с полки книгу и нашел нужное место:
– Вот послушай, Никитушка:
…Стал худеть сыночек у Марка;Перестал он бегать и резвиться,Все лежал на рогоже да охал.К Якубовичу калуер приходит, —
Посмотрел на ребенка и молвил:
«Сын твой болен опасною болезнью;Посмотри на белую его шею:Видишь ты кровавую ранку?Этот зуб вурдалака, поверь мне».
Вся деревня за старцем калуеромОтправилась тотчас на кладбище;Там могилу прохожего разрыли,Видят, – труп румяный и свежий, —
Ногти выросли, как вороньи когти,А лицо обросло бородою,Алой кровью вымазаны губы, —Полна крови глубокая могила…
Теперь понятно?
– А-а, это ж про упырей! – протянул Никита. – И кому интересно писать про такую гадость?
Аркадий покачал головой:
– Темнота! Это – Пушкин.
– Врешь поди, – усомнился Никита, взял у Аркадия книгу и глянул на обложку: – Верно, он самый. А к чему он про чужих упырей написал? У нас и своих бесов хватает.
– Тебе трудно понять, – вздохнул Ристальников и рассмеялся. – А ты, братец, весьма импозантен с дорожным мешком в одной руке и с книгой – в другой. Кстати, куда это ты собрался?
Никита опустил глаза.
– В Колчевск еду, – нехотя выдавил он.
– Зачем?
– Есть нужда, – отмахнулся Никита и вышел в переднюю.
– Нет уж, будь добр остаться! – крикнул ему вслед Ристальников. – Атаман велел всем в городе сидеть.
– Вот ты и сиди, – буркнул из передней Никита.
Аркадий уселся за стол и требовательно постучал пальцем по столешнице:
– Изволь объясниться, Никита Власович.
Никита вернулся в комнату, устроился напротив Ристальникова и, попыхтев, спросил:
– Скажи по совести, друг ты мне, Аркаша, али как?
– Чудесным стечением обстоятельств – да, – улыбнулся Ристальников.
– Не шути! – строго заметил Никита. – Дай мне уйти и передай атаману, чтоб не искал и не поминал лихом.
– Котумать собрался? – Аркадий добела сжал свои тонкие губы.
– Да нет, – с досадой покачал головой Никита. – В Колчевск мне надобно, а уж там – как бог положит, может, и не вернусь вовсе, пропаду.
– Так-так, – задумчиво пробормотал Аркадий. – Ну-ка говори, в чем дело!
Никита криво усмехнулся:
– Ты вот про упырей мне читал… А коли объявился бы тут, в нашем флигеле, такой упырь? Убил бы?
– Ох, ну конечно, – снисходительно вздохнул Аркадий.
Никита навалился локтями на стол и уперся взглядом в Ристальникова. Аркадий никогда не видел обычно уравновешенного Никиту таким взволнованным.
– Вот и я, Аркаша, убил бы, – медленно проговорил он. – Нынче в Колчевск заявился один такой кровосос, змей подколодный…
– Поближе к делу, Никитушка! – деликатно вставил Аркадий.
– Поближе? А вот сам и прочти! – Никита вытащил из кармана помятую газету «Губернские новости» и развернул на первой странице.
– «Приезд в губернию делегации РВС во главе с товарищем Тухачевским», – прочитал Ристальников заголовок передовицы.
– Знаешь его? – кивнул на газету Никита.
– Ну конечно, всем известно…
– Я расскажу, что мне известно, – оборвал приятеля Никита. – Его войска усмиряли тамбовских мужиков. Да только нет у меня обиды на то, что он воевал с нами, травил с аэропланов газами, – война есть война. И мы не святые угодники – тоже коммуняк изрядное количество погубили. Однако ж зачем баб да малых ребятишек мучить? Собирали их целыми селами в обнесенные колючей проволокой загоны, в чистом поле, под палящим солнышком, без еды и питья. Спросишь, зачем? А затем, чтобы мужики их побыстрее из лесу вышли, сдались из сострадания к родным душам. По справедливости это али как? Из какого же камня должно быть сердце сделано, чтоб стерпеть детские муки?
