Палач приходит ночью - Валерий Георгиевич Шарапов
Твердое мужское плечо — скорее всего, под ним подразумевались достаточно узкие плечи Скрипача. Вообще, при изучении многословных агентурных сообщений возникало ощущение, что читаю сопливый французский романчик о суровой доле, выпавшей воздушной и нежной красавице, ищущей большую любовь.
Агентесса аккуратно попыталась перевести разговоры на политику, сказала, что вот власти строгий порядок в Республике наведут, тогда и у простой бабы появится шанс на счастье. Тут милое лицо Клары перекосила злая гримаса. «Порядок? Это ты про кацапов?!» Но быстро взяла себя в руки, заявив, что политика не ее дело и лучше о мужиках говорить, — те хоть понятны, в отличие от всей этой политики. Но на миг приоткрылся дремлющий вулкан. И очень похоже, что она не жертва обстоятельств и страстей, а идейная украинская националистка.
«Наружка» не сплоховала. Шел восьмой день моего бестолкового пребывания в Луцке — ох, не привык я столько времени бездельничать в ожидании. И тут пошли добрые вести.
Засекли наши разведчики из «наружки» контакт фигурантки. Да еще какой!
— Он прямо внаглую к ней и заселился, — сообщил, улыбаясь как ребенок, получивший конфетку, майор Розов.
— С чемоданами и тортом? — хмыкнул я.
— Ну, наверняка с гостинцами пришел, — заверил Розов. — Бандеровцы много денег и продовольственных карточек награбили. Есть чем поделиться с дамами сердца.
— Теперь будем их брать, — в сладостном предвкушении улыбнулся я.
Ну что, Скрипач, наконец-то встретимся! Интересно, вспомнишь ты меня, узнаешь в потертом жизнью волкодаве того щенка, который пять лет назад помогал прихлопнуть в Бродичах вашу оуновскую ячейку?
— Думаешь, стоит? — выжидательно посмотрел на меня майор.
— А что с ними делать? Почетную грамоту с посыльным передать?
— Чего ершишься, — хмыкнул Розов. — Нам сам Скрипач, конечно, интересен. Но вот только Звир и вся его шайка куда интереснее. Личность Скрипача мы хорошо изучили. И, положа руку на сердце, этого психопата перевербовать вряд ли удастся. Он скорее себе пулю в лоб пустит или голову о стенку разобьет, чем «клятому москалю» поддастся. Редкостный фанатик. Кроме того, он может быть под контролем. Тогда что? Берем его. Ниточка обрывается. Звир уходит еще дальше в леса. А потом снова наносит удар за ударом.
— И что вы предлагаете?
— Готовим концертную программу. По заявке слушателей из отдела по борьбе с бандитизмом.
И он обрисовал мне задумку.
— Может получиться, — согласился я. — Но очень много технических трудностей.
— Вся наша работа — сплошная техническая трудность. Но ничего. Работаем. И даже чего-то достигаем. И сейчас отработаем Звира. Будет схвачен и расхреначен! Кстати, знаю, у тебя к нему глубоко личное чувство. И тут ты не опер, Ваня, а Д’Артаньян.
— Почему? — удивился я.
— У тебя же со Звиром дуэль.
— Нет. Я загонщик. Гоню бешеного зверя.
— Прямо в волчью яму. Хвалю твой порыв…
Глава седьмая
На самом верху озаботились слабыми темпами колхозного строительства на Западной Украине. Хотя и сделано уже немало, но тянуть резину дальше нельзя. Единоличное хозяйство должно быть окончательно и бесповоротно повержено в пользу коллективной собственности.
Игры в либерализм, как в 1939 году, когда мы присоединяли эти земли, закончились. После войны весь запад страны напоминал кровоточащую рану. Руины городов, остовы промышленных корпусов, засеянные железом земли, разоренные крестьянские хозяйства. Быстрое восстановление было возможно только максимальной концентрацией и централизованным распределением ресурсов. Страна балансировала на грани голода. И единоличные хозяйства позволить себе не могла.
Кроме того, именно куркуль и единоличник были главной базой националистического движения на Украине. И поэтому именно против колхозов так рьяно бились бандеровцы.
Вопросам завершения колхозного строительства было посвящено межрайонное совещание в Полоньске, мелком городишке в тридцати километрах от Луцка. В нем должны были принять участие секретарь обкома по сельскому хозяйству, местные активисты. Заодно туда собрались командир дивизии НКВД и областной военком. Всем было ясно, что без НКВД и армии никакая коллективизация здесь не задастся.
В восемь утра с просторного двора обкома партии должен был отбыть кортеж. При одном взгляде на него все моя партизанская натура воспряла, а рука потянулась к связке гранат — настолько мне эта кавалькада напомнила те, которые мы выпасали на трассах во время оккупации и на кого обрушивали огонь. Ну а что, машина для начальства — серый, отполированный до зеркального блеска трофейный «Мерседес». Рядом стоял массивный тяжелый грузовик «Татра» с глухим кузовом — тоже трофейный, немецкий. В нем должен был перевозиться военный груз: боеприпасы, гранаты для войсковой части под Полоньском, а также крупная сумма денег. С оказией решили послать, чтобы лишний раз не заморачиваться с охраной, денежное довольствие военным, а также средства для наличных расчетов райисполкома. Только машина охраны наша, отечественная, — чернильно-черная «М‐1».
— Ну что, по машинам, — приказал старший колонны с погонами майора.
Я расположился в «М‐1», где уже пребывали трое, включая водителя, все в форме внутренних войск, старший с погонами капитана. В салоне было очень тесно. Мало того, что спутники сами по себе плотные, так еще и увешаны оружием, включая гранаты, ручной пулемет. Ладно, в тесноте, да не в обиде. А оружие вещь не только полезная, но порой и жизненно необходимая, поскольку от него и зависит жизнь.
День выдался не по-осеннему солнечный и светлый, идеальный для дальних прогулок. Колонна устремилась прочь из Луцка. Остались позади древние крепостные стены и серый, видавший виды замок. По обеим сторонам прилично разбитой гусеницами и снарядами дороги потянулись поля, постепенно переходящие в густые леса, ласкавшие взор осенней охрой, готовившиеся вскоре укрыться снежным покрывалом и заснуть до следующей весны.
Наша перегруженная машина тянула с трудом, несмотря на усиленный двигатель. Не дай бог встанет.
Бодро катящаяся перед нами машина саперной разведки неожиданно резко затормозила. Это саперы обнаружили по пути следования
