Эллис Питерс - Святой вор
Граф Роберт был, как всегда, прост и изящен, в добротном платье темных цветов — пурпурный короткий камзол для удобства езды верхом и темно-синяя накидка с разрезами сзади и с боков. Граф редко надевал головой убор, если к этому не вынуждали его ветер, дождь или снег, однако на спине его лежал капюшон, прикрывая его косые плечи и горб. Впрочем, едва ли граф делал это нарочно, ибо его врожденное увечье нисколько не беспокоило его и не сковывало его изящных движений. Рядом с ним шагал торжествующий Реми Перти, вдохновенно говоря своему новому покровителю нечто учтивое и приятное. Вместе они спустились с крыльца. Рядом уже стоял сквайр с перекинутым через руку плащом своего господина. Вот все и собрались, ибо аббат и приор уже поджидали графа подле лошадей.
— Милорд, к моему сожалению, время вынуждает меня уехать. Я весьма тронут вашим радушным приемом, которого, боюсь, не заслужил, ибо явился сюда, имея некоторые претензии на вашу святую. Однако я рад тому, что среди многих, жаждущих получить ее, она сделала по своему усмотрению наилучший выбор. Надеюсь, вы благословите меня на дорогу?
— От всего сердца! — промолвил аббат Радульфус. — Ваше общество, милорд, оказало мне великую честь и доставило большое удовольствие, и я надеюсь насладиться им вновь, когда выдастся благоприятный случай.
Официальная процедура прощания постепенно перешла в русло обычной учтивости гостей, которые в последнюю минуту медлят с отъездом, как бы желая еще многое сказать напоследок. Приор Роберт держался со всем своим нормандским и патрицианским величием и вместе с тем с предельной кротостью, ибо дело в конце концов обернулось в его пользу. Разумеется, он не желал отпускать нормандского графа, не испытав на нем своего красноречия и обаяния. Да и Герлуина, хоть и не слишком радостного, тоже нельзя было отпустить, не сказав ему на прощание несколько добрых слов. И трубадура, радовавшегося удачному повороту судьбы, — тоже. Кадфаэль, имевший большой опыт подобных прощаний, знал, что пройдет никак не меньше четверти часа, прежде чем кто-либо из уезжающих поставит ногу в стремя и сядет в седло.
Однако Даални отнюдь не была в этом уверена. Она никак не могла ждать и сочла, что ждала уже слишком долго. И она принялась действовать, опасаясь, что не будет иметь времени сделать все, что задумала. Она подошла поближе к аббату и графу, насколько это позволяла учтивость, и в первой же паузе в их беседе сделала шаг вперед и произнесла громко и отчетливо:
— Святой отец… Милорд Роберт, позвольте мне говорить. Прежде чем мы уедем отсюда, я должна кое-что сказать. Это касается воровства, а возможно, и убийства. Я прошу вас выслушать меня и рассудить, ибо это выше моего разумения, но я не могу молчать и оставить все как есть.
Слова девушки слышали все, и все повернулись к ней. Наступило молчание — любопытное, удивленное и неодобрительное, ибо нижайший из всех собравшихся на большом монастырском дворе просил выслушать его, причем под открытым небом и прилюдно. Но как ни странно, никто не замахал на девушку руками и не заставил ее замолчать. Аббат и граф с интересом глядели на Даални, она низко поклонилась им и встала рядом. Пока что она не сказала ничего такого, что обеспокоило бы кого-либо или заставило его бояться за себя лично, в том числе и Бенецета, который стоял, положив руку на шею своего коня и прикрывая спиной свою седельную сумку. Куда бы Даални ни метила, стрела ее еще не достигла цели. Однако Кадфаэль уже все понял и ужаснулся.
— Можно ли мне говорить, святой отец?
В этих стенах всем распоряжался аббат, и граф Роберт предоставил ему отвечать.
— Не можно, а должно! — промолвил аббат Радульфус. — Ты затронула предмет, который тяжелым бременем лежит на нас все последнее время: воровство и убийство. Если тебе есть что сказать по этому поводу, мы обязаны выслушать тебя.
Кадфаэль стоял неподалеку и с тревогой поглядывал на ворота, моля небеса о том, чтобы поскорее приехал Хью с тремя-четырьмя здоровыми парнями, а заодно монах бросал косые взгляды и на Бенецета. Тот стоял неподвижно, и хотя лицо его, как и лица многих других, не выражало ничего, кроме любопытства, он буравил девушку взглядом, словно то был острый кинжал, а его неподвижность напоминала стойку охотничьей собаки.
«Если бы я предупредил ее! — подумал Кадфаэль. — Надо было мне сообразить, что девушка станет действовать, ибо оснований у нее хватало. Неужели ее навел на след мой рассказ об уздечке? Себя она ничем не выдала, но мне все-таки следовало догадаться. А теперь она сделает выстрел раньше времени. Пусть подумает, помедлит с изложением сути, пусть вспомнит всю предысторию, постепенно двигаясь к цели, и тогда стрела попадет точно в яблочко! «
Однако время работало против них. Да и месса закончилась слишком рано. Пора бы Хью уже и появиться, однако шериф запаздывал.
— Святой отец, вы знаете о краже, которую совершил Тутило в тот вечер, когда вода затопила церковь, и знаете о том, как он это проделал. А потом, когда Альдхельм сказал, что может узнать вора, его убили на пути в аббатство. То есть лишь у Тутило была причина скрывать свою вину и бояться разоблачения, которого можно было избежать, пойдя на убийство.
Девушка ждала, чтобы аббат подтвердил ее слова.
— Так мы думали и так говорили, — спокойно сказал аббат. — Казалось, так оно и есть. И у нас не было других подозреваемых.
— Но, святой отец, у меня есть причины полагать, что был и другой человек.
Даални все еще не назвала его имени, но он уже почуял опасность. Он стал оглядываться на ворота и потихоньку продвигаться к ним, стараясь не привлекать к себе внимания и постепенно выбираясь из кольца столпившихся людей и лошадей. Однако дорогу ему преграждали два молодых сквайра, и он никак не мог обойти их.
— Я думаю, — сказала Даални, — что среди нас есть один человек, который прячет в своей седельной сумке нечто, ему не принадлежащее. Думаю, это было украдено в тот же самый вечер, когда случилось наводнение и в церкви все смешалось. Я не знаю, мог ли Альдхельм рассказать что-либо об этом, но он вполне мог и что-нибудь видеть. Разве этого мало? Если я обвиняю невинного человека, а такое возможно, — жестко сказала девушка, — то я готова принести любые извинения. Но проверьте мои слова, святой отец.
Тут Даални повернулась и взглянула на Бенецета, ее лицо было белым, как самое жаркое пламя. Девушка указала на Бенецета пальцем. А того плотно зажали в толпе, и он мог выбраться лишь силой, однако насилие тут же выдало бы его, а он еще не был поставлен на край пропасти.
— Вон в той седельной сумке у него что-то спрятано еще со времен наводнения. Если это нечто честно заработано, он не стал бы его прятать. Милорд, святой отец, будьте справедливы ко мне, а если я ошибаюсь, то справедливы к нему. Откройте сумку и посмотрите!
Казалось, Бенецет вот-вот рассмеется в ответ на это обвинение и, оттолкнув девушку, заявит, что она лжет. Но он как-то съежился под колючими взглядами, брошенными на него из толпы. И теперь было уже поздно в гневе кричать об оскорбленной невинности. Бенецет упустил время, делать нечего.
— Ты с ума сошла! Это черная ложь, у меня нет там ничего чужого. Хозяин, скажите ей! Почему ты думаешь обо мне так плохо? Почему она обвиняет именно меня?
— Я всегда целиком и полностью доверял Бенецету, — заступился за слугу Реми, однако не очень-то уверенно. — Не могу поверить, что он вор. А что, собственно, пропало? Насколько мне известно, ничего. Может, кто-нибудь скажет, что исчезло во время наводнения? Я ничего такого не слыхал.
— Да вроде бы ничего существенного, — согласился аббат, нахмурившись.
— Подтвердить или опровергнуть мои слова очень просто, — терпеливо сказала Даални. — Откройте его сумку! Если ему нечего скрывать, пусть он докажет это и посрамит меня. Я же не боюсь. Так чего бояться ему?
— Бояться? — вспыхнул Бенецет. — Такой клеветы? В моих вещах все мое, другого ответа не будет. Я не стану в угоду твоей ненависти выворачивать свои жалкие пожитки на всеобщее обозрение. Не могу только понять, зачем ты так клевещешь на меня? Что я тебе сделал плохого? Но ты лжешь напрасно, хозяин знает меня лучше.
— Всего благоразумнее открыть сумку и сделать свою добродетель очевидной, — сказал Бенецету граф Роберт, жестко и бесстрастно. — Ибо не все здесь уверены в ней. Если девушка лжет, опровергни ее ложь.
Граф глянул на своих сквайров и подал им знак поднятием брови. Те приблизились к Бенецету, лица их ничего не выражали, но молодые люди не спускали с Бенецета глаз.
— Должно быть, там что-нибудь из вещей убитого, — предположил аббат Радульфус. — Ведь девушка напомнила нам о чем-то весьма ценном. Если эта вещь и впрямь может пролить свет на недавнее преступление и хотя бы косвенно указать нам на виновного, я полагаю, наш долг увидеть ее. Дай сюда свою седельную сумку.
