Купеческий сын и живые мертвецы - Алла Белолипецкая
— А ты разве не знаешь? — Софья Кузьминична вскинула прорисованные сурьмой полукруги бровей. — Братнина экономка, Мавра Игнатьевна, исчезла из дому! Уже часа полтора никто её найти не может.
И Валерьяну всё-таки пришлось откинуться на диванную спинку. Если бы он этого не сделал, то просто упал бы носом в пол — такое головокружение охватило его внезапно. То, что Мавра ушла из дому — это было полбеды. Но — она ушла, ни слова никому не сказав. Ни слова не сказав ему, Валерьяну! И он только теперь об её уходе узнал — да ещё от кого узнал!
«К исправнику побежала! — мелькнуло у Валерьяна в голове. — Или — хуже того: рванула к нотариусу, который ведает дядиными бумагами!»
Он знал, что не имеет права думать так. Не имеет права показывать своё потрясение сидевшей рядом женщине, которая — он видел это краем глаза — так и впилась в него взглядом. Однако он ничего не мог с собой поделать: не в состоянии был выговорить ни слова. Даже удивленного возгласа не мог издать.
— Впрочем, — произнесла Софья Кузьминична — явно понявшая, что Валерьян как бы обратился в соляной столп, — у меня есть предположение, почему Мавра предпочла наш дом покинуть. То есть — почему она предпочла покинуть его именно сейчас.
— Почему, маменька? — будто сами собой, без его участия, выговорили губы Валерьяна.
— Да вот, видишь ли: — Лукьян Андреевич, наш старший приказчик, принял сегодня посыльного с городского телеграфа. Тот сегодня прибегал к нам в дом — чтобы доставить срочную телеграмму из Москвы, адресованную Митрофану. Лукьян, правда, не потрудился мне о той телеграмме доложить, но я по чистой случайности сумела её прочесть — когда зашла в кабинет брата. Лукьян оставил телеграмму там — на столе. Так что и Мавра вполне могла её прочесть — она ведь знает грамоту. Не то, чтобы всё это стало для меня новостью, — Софья Кузьминична выдержала паузу — поглядела на Валерьяна со значением, — однако уездным кумушкам завтра уж точно будет, о чем посудачить. А Мавра — мне это достоверно известно — с самого начала всё знала. И дурачила бедного Ивана все эти годы. Хотя давно могла бы ему раскрыть глаза. Мавре, конечно, так велел Митрофан, но всё же — мыслимо ли так попирать сыновние чувства? Она ведь всё-таки женщина — не идол какой-нибудь каменный, бессердечный!
— Да о чем вы говорите, маменька? — возопил Валерьян, который так разозлился, что даже его оцепенение частично прошло. — Можете вы яснее выражаться?
Ну, зачем же ты так раздражаешься, друг мой? — укорила его Софья Кузьминична с прежней ласковостью в голосе. — Тебя-то эта история ни с какой стороны не затрагивает! Ну, скрыла Мавра от Ивана, что его мать жива — так тебе-то что за дело до этого? Ну, а теперь, конечно, все узнают правду — если Татьяна и в самом деле приедет в Живогорск, как она о том сообщила телеграммой. Но, по всем вероятиям — приедет, раз уж решила предупредить о том Митрофана.
— А не знаете ли вы, — спросил Валерьян, чувствуя, как холод поднимается по его спине: вдоль позвоночника вверх, к голове, — Татьяна Дмитриевна одна приедет? Или с нею вместе прибудет кто-то ещё?
— Не одна — ты прямо угадал! Так что завтра у кумушек будет двойной праздник: сразу двое восстанут из мёртвых!
При этих словах внутри Валерьяна словно бы переломилось что-то — со стеклянным хрустом. В основание черепа ему вонзилась сразу тысяча мельчайших осколков этого невидимого, но вполне осязаемого стекла. А в следующий миг взор Валерьяна застлала тьма — и носом в пол он всё-таки упал.
Последнее, что он расслышал — был громкий возглас Софьи Эзоповой. Причем в этом возгласе поровну смешались испуг и удивленная радость.
3
Новая вспышка молнии не заставила себя ждать. И почти тотчас Иванушку и Зину оглушил новый раскат грома. И это было уж совсем нехорошо. Домашний учитель когда-то разъяснил Ивану Алтынову ещё одну важную практическую вещь: если время между вспышкой молнии и раскатом грома постепенно увеличивается, то это означает, что гроза отделяется от того места где вы сейчас находитесь. Если же наоборот — гроза идет прямо на вас.
Однако яркий голубоватый свет позволил купеческому сыну разглядеть то, что происходило внизу — возле стен алтыновского склепа и дальше, под деревьями погоста. И — да: между кругами, которые нарезали мертвые правики и левики, действительно имелся небольшой промежуток. Сажени в три, не более. Однако проскользнуть в него можно было — прямо сейчас, не теряя ни мгновения.
Иванушка схватил с крыши раздвижную лесенку — не решился взять её в руки заранее при подступавшей к ним грозе. А потом изо всех сил дернул на себя верхнюю перекладину, приводя в действие раздвижной механизм. С лязганьем лестница мертвого пожарного стала удлиняться — медленно, будто нехотя. В первый раз, когда они с Зиной раздвигали её внизу, дело шло куда быстрее. Иванушка ухватил лестницу обеими руками и резко, словно ударяя по чему-то невидимому, выметнул раздвижную часть в сторону земли.
— Зина! — крикнул он. — Давай!..
Лестница снова залязгала, загрохотала, и стала раздвигаться. А Иванушка ещё раз встряхнул чугунную штуковину — так, что у него разом заныли и руки, и спина, и почему-то даже ноги. А потом повалился возле самого края крыши животом вниз — удерживая лестницу на вытянутых руках. Ладоням его под батистовыми повязками сделалось мокро — порезы на руках явно открылись снова.
Купеческий сын понимал: даже достигнув своей полной длины, лестница не покроет полностью расстояние между крышей и землей. Но — если бы он сумел спустить лестницу вниз до конца и прислонить её к передней стене каменного строения, до верхней перекладины должно было остаться расстояние с аршин, не более. Им с Зиной ничего не стоило бы тогда перебраться на лестницу со ската крыши. Однако пока — Иванушка видел это даже в густых сумерках — до покрытой травой земли оставалось расстояние не меньше Зининого роста. Чертова железяка никак не желала выдвигаться.
Тут небо разорвал новый световой зигзаг. И купеческий сын, собравшийся было засечь мысленно время между вспышкой молнии и ударом грома, напрочь забыл про это своё намерение. Он даже и самого громового раската почти что не заметил. Поскольку узрел
