Убийство по-китайски - Попандопуло Анастасия
– Смотри-ка, – протянул Самулович, – а там неладно.
Действительно, через двор пробежала растрепанная служанка. Дворник, покинув свой обычный пост, мялся около входа в дом. Неожиданно дверь хлопнула. На ступеньках появился Оленев. Пальто его было распахнуто. Он похлопал себя по карманам, достал портсигар и не торопясь, со вкусом закурил. Отпущенный нами извозчик развернулся в тупике у обрыва и ехал обратно по улице. Князь вышел за ворота, махнул рукой, останавливая экипаж, запрыгнул внутрь, громко хлопнул дверью и велел везти в «Эксельсиор» (он там квартировал).
Борис чертыхнулся и потянул меня за руку. Мы торопливо пересекли улицу. Во дворе Самулович на мгновение притормозил, как бы думая, куда идти: к флигелю или центральному входу, – а потом решительно избрал второй вариант. Мы уже подошли к ступеням, как вдруг тяжелая входная дверь снова распахнулась. Ольга Михайловна в домашнем платье почти упала ко мне на руки.
– О господа, какое счастье! – всхлипнула она и судорожно вцепилась в мой рукав. – Пойдемте! Пойдемте скорее. Это Господь вас привел. Я уж хотела за квартальным бежать.
Она почти в беспамятстве тащила нас внутрь.
– Пойдемте же!
Мы вбежали в дом. У парадной лестницы жались приживалы. Какая-то баба тихо выла, истово крестясь. Сверху доносились крики, удары.
– Они там, господа. Наверху, – причитала Ольга Михайловна, пока мы поднимались по лестнице. – Дмитрий приехал утром кое-что обсудить. Мы сидели, говорили, а тут, как на грех, князь явился. Эти страшные долги! Саша проигрался, и князь больше не хочет ждать. Саша стал требовать, чтобы Дмитрий покрыл долг. Боже мой, что делать?
Мы уже поднялись на второй этаж. Двустворчатые двери кабинета были распахнуты. В комнате царил беспорядок: мебель перевернута, разлетевшиеся бумаги, осколки посуды. По полу, сцепившись, катались братья. В какой-то момент Дмитрий оказался сверху. Он сжал шею Александра, тот пытался дотянуться до его лица. Ольга Михайловна закричала на драчунов:
– Митя, умоляю! Саша! Да что же это!
Мы бросились разнимать дерущихся. Меня тут же сбили с ног. Я упал, больно стукнувшись затылком о ножку стола. Поднялся на колени, потряс головой, попытавшись сфокусировать взгляд. Перед глазами плыло: бледное, очень сосредоточенное лицо Самуловича, всклокоченная голова Дмитрия, его большие мосластые руки снова сжимают шею брата, пухлая холеная кисть Александра шарит по полу, пытаясь дотянуться до осколка бутылки… Я кинулся вперед, отпихнул стекло в сторону и что есть силы ударил Дмитрия в плечо. Тот охнул, ослабил хватку. Александр тут же как-то по-змеиному стал отползать к стене. Мы навалились на Дмитрия.
На какое-то время стало тихо. Мы все тяжело дышали, пытаясь прийти в себя.
– Да пустите вы, – наконец пробормотал Дмитрий, отталкивая нас с Борисом.
Я разжал руки и попытался встать. Ноги дрожали.
– Напрасно вы так, Дмитрий Васильевич, – с трудом переводя дух и стирая кровь с разбитой губы, пробормотал Самулович. – Разве дракой дело решишь?
– Он убить меня хотел! – срываясь на фальцет, вскрикнул Александр. – Вы все видели.
– Мразь! Сам убийца, а за себя трясешься, – рыкнул на него Дмитрий. – Он ведь убийца, господа.
– Это неправда, наговор, – всхлипнул Александр. – Он меня ненавидит. С детства. Он завидовал мне всегда.
– Что?!
Дмитрий снова рванулся к брату. Мы с Борисом повисли на нем.
– Да пустите! Не трону я его… сейчас. Мразь.
– Я – мразь? Я? Да это ты меня обокрал! Из-за своей мести, из-за амбиций лишил меня – меня! – наследства, будущего – всего, ради чего я все эти годы терпел. И что? Теперь меня братцу жалко стало? Вот уж нет. Не брат это, а враг. Деньги отобрал, пусть. Но теперь и жизнь мою, имя отбирает. Из-за грязных тысяч. Ведь у тебя миллионы, Дима, миллионы. А тут брат, кровь. Да неужто тебе меня не жалко?! Почему вам всем меня не жалко?! Да, я проигрался! Да! Но я не знал, что не смогу покрыть долг. Пятьдесят тысяч. Что это? Неужели цена жизни? Да это меньше десятой части моего наследства! Моего! Понимаешь? Моего по праву. Слышишь ты?! Каждый день я вставал и говорил себе: «Зато у меня есть деньги». Эта мысль меня на свете держала. Я для другой жизни приспособлен. Язык, обращение, умение себя подать. Думаешь, это просто? Мне-то, которого до пятнадцати лет то в доме с иконами маменька держала, то отец на складах с самой последней сволочью, с мужичьем да с конторщиками. Но я все это перенес и себя сделал. Да! Сделал.
– Ой, Сашка. Деньги тратить много ума не надо. Вот заработать их – это наука.
– Надо, Митенька. Надо и в этом ум иметь. Одних денег для того, чтобы в свете принятым быть, недостаточно. И ты это прекрасно знаешь. Отца вон как в Москве приняли. И миллионы не помогли. А я пробивался в свет. На самую последнюю нашу ступень. Для семьи. Для фамилии. Для себя. Я там жить хотел. Иначе, благороднее, тоньше. А ты, оказывается, все эти годы крал мое будущее, отбирал у меня все: свободу, Петербург, общество, а теперь и жизнь мою? Пятьдесят тысяч – жизни моей цена!
Он закрыл лицо руками и затрясся в рыданиях.
Борис обернулся и поискал глазами свой саквояж (он его бросил, вбегая в комнату). Дмитрий сидел на стуле. Руки его сжимались в кулаки, лицо кривилось. Он не отрывал взгляда от брата.
– Цена твоей жизни, – тихо повторил он. – Нет, братец, это не твоей жизни цена. Твоей жизни цена копейка, а я и той не дам. А в тысячи эти ты папеньку оценил.
– Дмитрий, опомнись, – простонала Ольга Михайловна.
– Молчи, Оля. Я уж знаю. Сейчас такое время, видимо, правда наружу просится. Да и что говорить. Ты сама все знаешь. Ведь ты слышала, как они ссорились, когда Сашка из Петербурга приехал. Перед самым этим чертовым балом. А и как не поссориться? Могу себе представить, что папенька сказал, когда эта мокрица у него пятьдесят тысяч на покрытие карточного долга просила, а отец сам уже банкротом был! – Дмитрий с нервным смешком хлопнул себя руками по коленям. – Вот уж прелестная была сцена, надо думать. Семейная идиллия. Жаль, я не присутствовал. Шумно было – а, Сашка?
– Да! Да, он взбесился! Ты это хочешь услышать?
– Еще бы! А ты и понять не мог отчего, правда?
– Давай. Веселись. Разорил отца. Боже мой! Если бы я знал, что он банкрот!
– Не убил бы тогда? Да?
– Что ты мучаешь меня? При чем тут вообще это все? Ведь сейчас речь о моей жизни. Ты это пойми. Жизнь моя на кону. Слышал князя? Он страшный человек. А хочешь, я просить стану? В ноги тебе кинусь при всех. Только дай ты мне эти деньги!
Он бросился на колени и пополз к Дмитрию.
– Саша! – в отчаянии Ольга Михайловна прижала руки к груди.
– Просить начал, вот как. Уже не требуешь? Правильно. С меня тебе требовать нечего. Долгов перед тобой не держу. Или тебе напомнить, как я из этого дома уходил? Много тогда помощи я от тебя видел? Ты мне вслед только что не смеялся! И это я про прочее молчу, о чем ты знаешь. Так с чего же я сейчас тебе помогать должен? А? Тебе, предателю, лживому трусу, убийце. – Он внезапно дернулся всем телом, тяжело задышал, потер лицо.
Самулович подался было к нему, но Дмитрий от него отмахнулся и тихим, каким-то усталым голосом продолжил:
– Я теперь тебя, Саша, со свету сживу. Не за отца, отец свое получил, хоть и не так, как я хотел, а все одно. А вот за предательство твое. Да еще за Вареньку. За Варвару Тихоновну. Что ж ты, забыл, как она нас от отца защищала, как кусок послаще дать старалась? Мало людей ко мне в жизни хорошо относились, а она одна из них. И за нее я тебя не прощу.
– Дима, что ты?
– Пусть говорит, Оля, – визгливо вскрикнул Александр.
Он поднялся и теперь стоял посреди комнаты. Волосы его были всклокочены, на лбу выступили капельки пота. Его трясло, он с ненавистью смотрел на брата.
– Пусть говорит, а мы послушаем. Ведь это бред. Самый настоящий бред. Ты, Дима, опиумист. Я читал, что у вас видения бывают…
– Читал? Ах ты умница, – почти спокойно продолжил Дмитрий. – Но ведь ты не только читал. Ты к профессору писал. Да? Такая тяга к знаниям. Только все зря. Зря ты все это затевал, зря в расходы вошел. Не получится у тебя меня безумным признать и состояние мое под управление взять. Ведь ты собрался моим состоянием управлять! Ты! Анекдот. Да ты в своем кармане неспособен порядок навести. Считать-то без ошибок выучился, нет? В детстве-то никак не мог осилить науку. Что смотришь? Я все про твои похождения знаю. Я последние дни только тобой занимался, а возможности у меня большие. Я пока в тюрьме-то сидел, многое передумал. Так ли, этак ли, а родителя нашего убили. Вот и стал я размышлять, кто бы это мог решиться. Кто мне дорожку перешел и план мой, что я столько лет лелеял, коту под хвост засунул. А все просто оказалось.
