Рита Мональди - Imprimatur
– Это не я хочу, таково мнение всех знатоков военного дела христианского лагеря в Вене. Солдаты французского короля обучались искусству подкопов у двух венецианцев состоящих на службе Республики. Это было во время обороны Кандии. Далее сей секрет достиг ушей Вобана[105], военного инженера, который кое-что усовершенствовал: горизонтально расположенные траншеи позволяли войскам перемещаться из одной точки в другую, а вертикально расположенные траншеи – доставлять мины и боеприпасы. Действует безотказно: стоит пробить брешь, путь в осажденный город открыт. Теперь этому обучены и турки под Веной. Спрашивается, случайное ли это совпадение?
– Говорите тише, аббат Мелани не дремлет, – предостерег его Приазо.
– Ах да, этот французский шпион, такой же аббат, как и граф Донхофф. Вы правы, прервем на этом нашу беседу.
Они попрощались и отошли от окон.
И в другой раз образ Атто заволокло туманом. Что означало последнее замечание, сделанное в его адрес, где он сравнивался с каким-то незнакомым мне лицом? Закрывая окно, я вспомнил о невежестве Мелани в области всего связанного со Священным Писанием. «Какой же он, право, аббат?» – как-то само собой подумалось и мне.
– Гитара, кот и соль, – со смешком выговорила Клоридия. – У нас есть нечто понадежнее, чем в прошлый раз. Хлопоча на кухне, я только о том и думал, как бы еще раз повидать ее. Новые тяжкие подозрения, зародившиеся у меня Под влиянием слов Бреноцци относительно аббата Мелани, требовали, конечно же, выяснения отношений, что могло иметь место лишь ночью, когда он постучится ко мне. Я разнес пищу по комнатам, ловко улизнув от тех, кто пытался под различными предлогами удержать меня (Робледа и Девизе). Потребность еще раз поболтать с красоткой Клоридией была столь настоятельна, что я и не думал ей перечить. В качестве же предлога у меня был мой необычный сон, кстати сказать, второй с тех пор, как «Оруженосец» закрылся на карантин.
– Начнем с рассыпанной соли. Предупреждаю, знак этот недобрый, означает убийство или противодействие намерениям, – проговорила Клоридия и с интересом взглянула на меня.
Думаю, на моем лице были написаны обманутые надежды.
– Однако каждый случай требует отдельного рассмотрения, поскольку такое значение может относиться не только к тому, кто видел сон. В данном случае это могло бы касаться Девизе.
– А гитара?
– Большая печаль либо труд без признания. Как у крестьянина, что весь свой век гнет спину, а удовлетворения никакого. Или как у превосходного художника, архитектора, музыканта, чьи творения остаются в безвестности. Словом, гитара – к меланхолии.
Я поник головой: в моем сне было два плохих знака. А Клоридия между тем приступила к разъяснению третьего:
– Ну кот – это проще простого: прелюбодеяние и сластолюбие.
– Но у меня нет супруги.
– Для сластолюбия вовсе не обязательно состоять в браке, – молвила Клоридия, с хитрым видом накручивая прядь волос на палец. – Что до прелюбодеяния – каждый знак должен быть внимательно рассмотрен и взвешен.
– Но как? Я не женат! Я холост, и все тут!
– Ты ровным счетом ничего не знаешь! – пожурила она меня. – А ведь сны можно истолковывать диаметрально противоположным образом, как в положительном, так и отрицательном смысле.
– Стало быть, в отношении одного и того же сна можно утверждать как одно, так и другое? – удивился я.
– Ты так думаешь? – вопросила она, двумя руками отбрасывая назад свои волосы и вслед за этим широким жестом выставляя вперед свои округлые и твердые груди.
После чего присела на табурет. Я остался стоять.
– Сделай одолжение, – проговорила тут она, развязывая бархатную ленту, украшенную камелией, которую носила на шее, – завяжи ее покрепче, самой мне не справиться. Спусти ее чуть ниже, но не слишком. О, не так рьяно. Моя кожа такая чувствительная.
Словно для того чтобы облегчить мне задачу, она развела руки в стороны, выставив на обозрение свою грудь, в сотни раз более цветущую, чем лужайки у Квиринальского дворца, и в тысячу раз более совершенную, чем свод собора Святого Петра.
Подметив, что цвет моего лица при виде этого неожиданного зрелища изменился, Клоридия предпочла не отвечать на мое возражение. И пока я сражался с лентой, вела себя так, словно ровным счетом ничего не происходило.
– Иные толкователи снов считают, что видения, предвосхищающие восход солнца, имеют отношение к грядущему, протекающие одновременно с восходом – к настоящему, а следующие за восходом – к былому. Сны более вещие летом, зимой и на восходе, чем осенью, весной и в любое другое время суток. Кое-кто утверждает, что сны на Рождество и Благовещение предсказывают долгосрочные и надежные события, а те, что снятся на праздники, чья дата год от года меняется (такие, как Пасха), означают нечто переменчивое, на что не стоит возлагать больших надежд. Есть и такие, кто… Ай, нет, так не годится, слишком туго. Да у тебя руки дрожат, – с лукавой улыбкой заметила она.
– Да я, почитай, закончил, я не хотел…
– Не волнуйся, мы не спешим, – подмигнула она мне, видя, что мне никак не справиться с ее поручением. – Так вот, есть такие, кто утверждает: якобы в Бактрии есть камень Эвметрис, который, если положить его на голову во время сна, превращают сны в надежные предсказания. Кое-кто использует пахучие и жидкие составы: ароматы мандрагоры, мирта, вербеновую воду, лавровый лист, измельченный и приложенный к затылку. Кто-то рекомендует кошачьи мозги вперемешку с пометом летучих мышей, выдержанным в красной коже, или фиги, нашпигованные голубиным пометом и коралловой мукой. Поверь мне, все эти рекомендации весьма действенны…
И тут вдруг она схватила меня за руки и задорно заглянула мне в глаза. Ленту я так и не завязал; мои пальцы, неловко запутавшиеся в ней, были ледяными, а пальцы Клоридии – огненными. Лента скользнула за корсаж и пропала из виду. Предстояло как-то достать ее.
– Словом, важно научиться видеть ясные, надежные, правдивые сны, а уж разгадать их – дело нехитрое. Если снится, что ты уже не женат, это может означать прямо противоположное: скоро женишься. Или же: не женат и дело с концом. Понял?
– Нельзя ли разгадать, какой из смыслов – прямой или противоположный – подразумевается в моем случае? – тоненьким дискантом выдавил я из себя, чувствуя, как пылают мои щеки.
– Разумеется.
– Но отчего вы не говорите этого? – умоляюще простонал я, невольно буравя глазами благоухающую пропасть, поглотившую ленту.
– Очень просто, мой милый. Ты не заплатил.
Улыбка на ее лице погасла, она резко отвела мои руки от своей груди, выловила ленту из корсажа и молниеносно повязала ее вокруг шеи, словно никакая помощь ей никогда и не требовалась.
Я выскочил вон, во власти дум, печальнее которых не может породить человеческая душа, проклиная все сущее, отказывающее мне в повиновении моим желаниям, и призывая смерть, раз уж мне не дано постичь этот свет. «Несчастный, угодивший в сети, расставленные куртизанкой, – думал я о себе. – Как я мог запамятовать это? Каким надо быть глупцом, чтобы вообразить себя за здорово живешь одаренным ее милостями? Простофиля я эдакий, надеявшийся, что она liberaliter[106] откроет свой ум мне, а не кому-либо другому, более дерзкому, достойному и прекрасному? Как могло случиться, что ее приглашение прилечь на постель якобы для разгадывания снов не пробудило во мне подозрений? И вот теперь эта последняя встреча, наполненная каким-то непонятным содержанием, окончилась тем, что мне ясно дали понять, какова только и может быть природа подобных встреч» В таких невеселых думах я столкнулся у своей двери с аббатом Мелани, который, не застав меня, уже проявлял признаки нетерпения. Надо признать, мне было отрадно видеть его и отвлечься от всего тяжелого, что легло на душу. Он встретил меня громким чихом, рискуя выдать нас Кристофано.
Четвертая ночь С 14 НА 15 СЕНТЯБРЯ 1683 ГОДА
На сей раз мы с большим проворством и уверенностью преодолели подземный ход, протянувшийся от «Оруженосца». Я прихватил с собой сломанную надвое удочку Пеллегрино, однако Мелани не спешил обследовать своды галереи, так как нас ждала важная встреча, а обстоятельства были таковы, что опаздывать не стоило. Подметив, что я совсем повесил нос, и вспомнив, что я спускался от Клоридии, он принялся тихонько напевать:
Истаиваю я, томим Надеждой, блекнущей всечасно. Но для чего, плющом увив, Терзаешь сердце ты напрасно…
Не хватало еще, чтобы меня высмеяли. И кто? Решение заткнуть ему рот созрело молниеносно, и вопрос, не дававший мне покоя с тех пор, как я подслушал разговор двух приятелей, вылетел из моих уст сам собой.
– Аббат ли я? Да в своем ли ты уме? – застыв на месте в позе фертиком проговорил аббат.
Я тут же просил его принять мои извинения и пояснил, что самому бы мне и в голову не пришло задавать ему столь наглые вопросы, кабы я не слышал разговоров господ Бреноцци и Приазо, касающихся множества тем и среди прочего поведения Наи-наихристианнейшего из королей по отношению к Блистательной Порте и Святому Престолу, а также того, что, мол, из него, Мелани, такой же аббат, как из графа Донхоффа.
