Мертвая сцена - Евгений Игоревич Новицкий
— Ничто в мире не заставит меня лечь с тобой в постель. Пойми: ничто! Ты можешь убить меня, Устина, мою мать… Даже если я окончательно поверю, что ты способен на убийство, я все равно не лягу с тобой в постель!
Носов помолчал, а потом тяжело вздохнул:
— Алла, то, что ты говоришь, неправдоподобно. Ты хорошая актриса, и любой бы тебе поверил, но я, прости, не могу. Я слишком хорошо тебя знаю. И слишком хорошо помню, что, когда мы учились вместе, ты вовсе не питала ко мне отвращения.
— Ну откуда тебе это знать?! — презрительно фыркнула я. — Мы с тобой почти никогда не общались. Возможно, тогда особого отвращения и не было, но тогда я тебя просто не замечала. Отвращение появилось сейчас, когда ты вдруг возник с этими своими гнусностями…
Носов покачал головой:
— Не понимаю, Алла, нарочно ты так говоришь — или действительно все забыла… На самом деле мы с тобой очень хорошо общались, пока не появился проклятый Уткин.
— Что ты несешь? — схватилась я за голову. — Мы с самого начала учились все вместе: ты, я, он…
— Да, но поначалу вы с ним не общались! Я первый тебя заметил — и мы, я бы даже сказал, подружились… И уже потом между нами встрял, влез, втиснулся этот мерзавец.
— Мерзавец на нашем курсе был только один, — не вытерпела я. — И это ты!
— Ты же говоришь, я только теперь стал мерзавцем, — усмехнулся Носов.
— Всегда им был, — уверенно махнула я рукой. — Просто тогда был еще и трусом, а потому не осмеливался в открытую обнаруживать свою мерзость. Ну а теперь, как видно, слегка осмелел.
— Вот доберусь до твоего Уткина — и узнаешь, насколько «слегка», — вновь перешел он к угрозам.
— Знаю-знаю, — попыталась я изобразить равнодушие, — сейчас ты еще напомнишь, что тебе нечего терять, и так далее… Но слушай, ты ведь вроде установил какие-то связи на «Мосфильме». Даже самого Пырьева умудрился обаять! Так начни уже работать в кино, наверстай упущенное! Почему ты зациклился на мне?
— Потому что кино меня не интересует, — сознался Носов. — Меня интересуешь только ты.
— Да если ты станешь режиссером, — решила я ему польстить, — ты с любой актрисой сможешь закрутить роман! С любой, кроме меня, разумеется, — подчеркнула я.
— А меня, еще раз говорю, интересуешь только ты, — с какой-то уже злобой повторил Носов.
Он замолчал, и я тоже. Собравшись с мыслями, я наконец осторожно сказала:
— Послушай, неужели это первое противоречие, с которым ты столкнулся в жизни?
— Что ты имеешь в виду? — недоуменно посмотрел на меня Носов.
— Ну вот смотри, — стала пояснять я. — Тебя, как ты говоришь, интересую только я. Меня же ты не интересуешь абсолютно! Ты — тот, кто интересует меня меньше кого бы то ни было… Получается противоречие. Но нормальные люди как-то ведь смиряются с тем, что не все их желания исполняются, идут на какие-то компромиссы.
— Хочешь сказать, я ненормальный? — помрачнел Носов.
— Ну а кем мне еще тебя считать? — развела я руками. — Только ненормальный, только маньяк зацикливается на какой-то идее, как вот ты на мне.
— А тебе не приходит в голову, — сквозь зубы поинтересовался Носов, — что на моем месте мог оказаться чуть ли не любой?
Я еле сдержалась, чтобы не расхохотаться ему в лицо.
— Нет, нет, — все-таки без улыбки покачала я головой. — Честно говоря, ты один такой из всех, кого я когда-либо…
— Это значит только, что из всех твоих знакомых мне повезло меньше всех! — перебил Носов. — А могло не повезти кому угодно. Даже тому же твоему Уткину. Если бы, например, ты ушла от него… ко мне или пусть даже еще к кому-то…
— Уверена, он бы это пережил, — спокойно сказала я.
— Тогда он тебя не любит, — немедленно парировал Носов, после чего с почти довольным видом откинулся на спинку стула. Он посмотрел на меня так, словно только что вывел нас с Устином на чистую воду.
— Ты рассуждаешь, как какой-то подросток-идеалист, — поморщилась я.
— Не так уж плохо сохранить в себе душу подростка, — ухмыльнулся он.
— То есть всю жизнь оставаться несмышленым ребенком? — фыркнула я.
— Зачем несмышленым? Именно смышленым! И пусть даже идеалистом. Что плохого в том, если человек верит в идеалы?
Тут уж я вконец возмутилась:
— Только не надо изображать из себя донкихота! Не забывай о том, что ты лишь мелкий шантажист!
— Мелкий, — угрюмо повторил он.
— Да пусть даже крупный! Мерзость в том, что ты имеешь наглость рассуждать о каких-то идеалах, в то время как…
— Алла, — перебил он, — ты ведь сама назвала меня идеалистом!
— Все, оставим этот разговор, — раздраженно отмахнулась я. — Давай поговорим по существу. Я надеюсь, ты убедился, что своей цели не добьешься. И я спрашиваю: согласен ли ты оставить меня в покое?
Он предпочел проигнорировать последний прямой вопрос, а вместо этого прицепился к другому:
— Алла, у меня ведь не одна только цель. То есть главная цель одна, но если я ее, как ты уверяешь, не добьюсь, остаются еще другие цели…
— И какие же? — без интереса спросила я.
— Месть, — коротко ответил он.
Я невольно вздрогнула:
— И кому же ты намерен… мстить?
— Ты отлично знаешь, — ухмыльнулся он.
— Устину? — вырвалось у меня.
— А заодно и тебе, — Носов гадко, как только он умеет, улыбнулся и обнажил свои желтые клыки.
— Так мсти лучше мне! — воскликнула я. — Я же источник твоих, с позволения сказать, страданий! Вот и убивай меня… или что ты там намереваешься сделать? А других людей незачем трогать!
— Нет, на тебя у меня рука не поднимется, — вдруг как-то по-особенному промолвил Носов. — А вот на твоего Уткина… — опять воодушевился он.
И опять продолжилась все та же сказка про белого бычка.
8.4.62
Наконец-то я могу с радостью записать в дневнике: сегодня был чудесный день! Сегодня мой день рождения — и он прошел как никогда удачно. Может, потому, что выпал на воскресенье: так ведь редко бывает.
Но прежде всего день получился чудесным благодаря Устину! Он в этот раз прямо-таки очень постарался. Заказал нам отличный столик в «Праге», где мы прекрасно поужинали и вообще замечательно провели время. А перед этим
