Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

— А гости?

Ленин махнул рукой:

— Подождут. У всех только одно на языке: «Дай!» …Ильич, взяв под руку Соколова, вышел на оживленную, залитую ярким солнцем улицу.

Соколов любил старинный Краков, как и самих поляков — людей до отчаянности смелых, верных товариществу и своему слову.

Бывая в этом городе — старой польской столице, он обязательно приходил в центр города, на площадь Рингплац, заходил в костел Святой Марии и на древний Суконный рынок, сооруженный еще в XIV веке. Тут на первом этаже размещался национальный польский музей, жемчужиной которого было большое полотно Семирадского «Живые факелы Нерона».

Заходил непременно и в другой музей — князя Чарторыйского, где в картинной галерее, среди прочих, были работы Рембрандта, Леонарда да Винчи, Рафаэля.

Теперь же было не до посещения музеев.

Ильич, продолжая держать Соколова под руку, говорил:

— С вашим, граф, приездом холод сменился теплым солнечным деньком. Даже снега не видно: что не расчистили, то стаяло. Прекрасно, даже весной вдруг запахло!

Ленин сразу же стал, как обычно, говорить о политике. Сегодня он поносил тех, к кому еще недавно испытывал симпатии.

— Наш мир, — страстно проговорил Ленин, — словно соткан из предательства. — Ах, Елагин, Елагин! Сучий потрох! Или, скажем, Потресов…

— Это который Александр Николаевич? — уточнил Соколов.

Ленин подергал редкую рыжеватую бороденку, исподлобья с прищуром поглядел на собеседника и своим обычным, сиплым голосом резко сказал:

— Этот самый! Стоял у истоков нашего движения, с 1896 года был членом Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», с девятисотого года — член редколлегии «Искры». И вдруг, подлец, возглавил меньшевизм, активно выступает против моей платформы. Негодяй, болван, говно! Тьфу!

После короткой паузы Ленин снова начал ругаться:

— Или другой субчик — Богданов… Вонючка! Сопляк!

Соколов сам старался о других плохо не говорить и не любил, когда при нем ругали других. Он с добродушной улыбкой, чтобы сменить тему, сказал:

— Я, Владимир Ильич, представляю, какой шум, крики, оскорбления по адресу друг друга раздаются на ваших партийных сходках…

Ленин не рассердился, напротив, легко согласился:

— Именно так! Бедлам, публичный дом! — И вдруг резко поменял курс беседы. — Но и те, на кого, граф, опираетесь вы, ваше правительство, — жулики, мерзавцы и негодяи. — Помолчал и каким-то новым, задушевным тоном произнес: — И все равно революцию придется делать. И она не за горами. Если бы вы знали, Аполлинарий Николаевич, как мне душевно приятен ваш визит.

Соколов улыбнулся:

— И больше меня не будете укорять нашей войной в Поронине?

— Конечно нет! Напротив, я восхитился вашей находчивостью и самообладанием. Нам бы таких людей!

— Польщен!

Ленин продолжал:

— Один толковый и честный человек с революционным сознанием на государственной службе гораздо более важен, черт возьми, чем сотня оболтусов.

Ленин сделал паузу, надеясь услыхать реплику собеседника, но Соколов промолчал.

— Вы спросите меня: что такое революционное мировоззрение? И я отвечу вам: это социальный идеал, воодушевляющий как отдельные личности, так и целые народы совершать величайшие подвиги, которые являются светлыми пятнами на общем сером фоне развития человечества.

Соколов подумал: «Господи, разве нормальный человек может с серьезным видом нести такую ахинею?» С трудом скрывая иронию, произнес:

— Гениально сказано!

— Еще Шопенгауэр говорил: «Кто ясно мыслит, тот ясно излагает!» — Ленин, все более распаляясь, говорил так громко, что на него оглядывались прохожие. — Цель человека с революционным мировоззрением — всеобщее благо и равенство. Но народные массы инертны, это стадо в своем большинстве не желает добрых перемен. Когда мы придем к власти, мы силой расшевелим эту природную лень, эту инертность.

— Значит, будете воздействовать силой и террором?

— А представьте себе, сударь: горит свинарник. Животные мечутся как угорелые, не могут найти спасительного выхода. И тогда с палкой входит пастух, начинает рассыпать удары влево и вправо. Свиньи визжат, им больно, но пастух выступает в роли благодетельного спасителя.

— Образное сравнение!

— И очень, заметьте, точное. На первых порах, пока толпа не поймет своего блага, будем прибегать, там, где необходимо, к террору. Но уже теперь человек, обретший революционное мировоззрение, обязан будировать массы, прививать любовь к прогрессивному идеалу.

Путники ступили на мост через Вислу. Ленин вдруг прервал свое революционное красноречие и на полшага отодвинулся назад.

Соколов расхохотался:

— Владимир Ильич, я дал слово не причинять вам физического вреда. Ей-богу, нынче я швырять с моста никого не буду. Тем более за вашей спиной два таких могучих богатыря от самого дома плетутся за нами. Я их сразу заметил. И правые руки в карманах держат.

Соколов повернулся лицом к типам, озорно крикнул:

— Эй, мужики, вот вас могу с моста швырнуть! Зрелище — первый сорт! Ну-ка, идите сюда, охраннички хреновы. Чего робеете? А почему вы руки в карманах держите? Ах, огнестрельное оружие! А у вас есть разрешение на его ношение? Если нет, то швыряйте «шмайссеры» в воду. А то сейчас отдеру ваши лопухи и сдам полицейскому. Он оттащит в участок, а потом — суд и, — сыщик сделал жест пальцами, — тюремная решетка. Партия передачи вам носить не будет.

Ленин покрутил головой.

— Что за шуточки у вас, граф? — Но приказал типам: — Товарищи, можете быть свободны.

— Стой, стой! — Соколов поманил большевистских филеров. — Служба у вас собачья, а я и собак, признаюсь, жалею. Вот, держите десять гульденов — это двадцать крон, пойдите пропейте их себе в удовольствие.

Ленин поморщился:

— Гм-гм, какой же вы, граф, проказник! И зачем столь неуместная расточительность?

Охрана тут же затерялась в толпе.

— Дорогой граф, неужели вы и впрямь могли бы швырнуть людей с моста? Или сдать полицейским?

Сыщик невозмутимо отвечал:

— А как же иначе? Я всегда стою за соблюдение законов, даже если нахожусь в австрийском Кракове. А тут какие-то мужики с уголовными мордами дышат мне в затылок и сжимают огнестрельное оружие. А может, они нервные, припадочные? Таких обязательно следует под лед пустить. Или отправить в участок.

Ленин назидательно и горько произнес:

— Все это вы говорите только потому, что у вас еще мало революционного сознания! Помогать полиции — значит опускаться до предательства революционного дела. Так-то, батенька! Но я, черт возьми, о вас все-таки самого лучшего мнения…

Сыщик подумал: «Сейчас станет вербовать!»

И он не ошибся.

Ленин остановился, проникновенно заглянул снизу вверх в глаза Соколова, пожевал губами и наконец сказал:

— Дорогой граф, Аполлинарий Николаевич! Я отлично знаю, что такие прекрасные по своим душевным и нравственным качествам люди, как вы, крайне, крайне редки, гм-гм! И только по этой причине я призываю вас: одумайтесь, не служите этому позорному самодержавному строю.

Сыщик сделал вид, что не понимает, куда клонит собеседник. Он пожал плечами:

— А кому я должен служить?

Ленин спокойно, словно речь идет о чем-то само собой разумеющемся, сказал:

— Служите нам, передовому отряду российской интеллигенции. Ваши предки были гордостью России. Теперь приходит другая эра — господства пролетариата. Продолжите дело ваших прадедов на благо пролетарского Отечества.

Соколов удивленно поднял бровь:

— И в чем это служение должно выражаться?

— Первое: надо делать все необходимое для свержения самодержавия.

— К примеру, что?

— Для начала нас интересуют списки провокаторов, которые затесались в революционные ряды. Партия обладает определенными — и весьма немалыми! — средствами. Мы готовы уже теперь хорошо вас отблагодарить.

Соколов, словно размышляя, медленно произнес:

— Деньги всегда нужны. Однако… Предложение совершенно неожиданное. Надо обдумать…

Собеседники свернули на набережную. Мимо неслись сани, мальчишки, привязав коньки к сапожкам, катались на тротуаре, дворники ровняли проезжую часть, группа молодых людей в студенческих шинелях что-то оживленно обсуждала, люди спешили по своим делам.

И никто не знал о достоверной и ужасной тайне, которой владел маленький человечек. И которую он через минуту доверил красавцу атлету, шедшему рядом с ним.

Ленин продолжал:

— Обдумайте предложение, батенька, обдумайте, — и, как главный козырь, выложил свой секрет: — Умные люди нужны партии. Вот, скажем, драматург Луначарский. На редкость богато одаренная натура. Есть в нем какой-то французский блеск. Я его люблю, замечательный товарищ. Но большинство этих умных людей, к сожалению, уродует нынешний преступный строй. Я вам, Аполлинарий Николаевич, полностью доверяю. Скажу не для вашего служебного, гм-гм, использования, а для личного: большая война в Европе — дело решенное. Вся правительственная верхушка Империи в результате войны будет снесена и безжалостно растоптана.