Валентин Лавров - Триумф графа Соколова

А вероятнее всего, все эти семинарии справедливо считала глупостью и блажью, предпочитая заниматься домашним хозяйством, обеспечивая по мере сил уют гению пролетарской революции, а заодно и его пассии.

Впрочем, Ильич относительно не участия Крупской в лекционном деле был не в претензии. Хороший борщ и рюмка водки к нему хороши сами по себе, без всяких классовых противоречий. Тем более что Арманд даже тарелку не умела вымыть.

У Надежды Константиновны своего личного ничего не было. Все, что она имела — кочевой быт, партийные деньги, — все это принадлежало мужу, который с законной точки зрения и мужем не являлся.

Как естественное следствие, Ильич вплоть до Октябрьского переворота не разрешал Крупской даже пользоваться своей природной фамилией. Лишь в 1918 году она короткое время подписывала документы и письма: Н. Ульянова.

Но вскоре Ленин и эту вольность запретил.

И вот однажды Крупская, воспитанная своим гениальным мужем в духе полнейшего растворения и самоотрешения, взглянула на Ильича большими серыми глазами, и глаза эти были полны слез. Она произнесла:

— Владимир Ильич, я все тщательно обдумала. Я готова уйти, предоставив тебе полную свободу в отношениях с Арманд.

Ильич задумался, постучал по привычке пальцами по крышке стола, решительно заявил:

— Гм-гм, Надя, твое предложение не выдерживает критики — ни с практической, ни с теоретической стороны. Я отвергаю его как волюнтаристское. И впредь ко мне с такими глупостями не ходи. У тебя с Инессой наконец-то наладились прекрасные товарищеские отношения. Береги их. Что нынче у нас будет на ужин?

Ради истины заметим: некоторые биографы полагают, что у товарищей Ленина и Крупской отношения тоже были лишь товарищескими.

Это была странная эпоха.

Извращались вековые семейные традиции, осквернялось брачное ложе. Делалось это до тошноты цинично, а порой намеренно лживо.

Уже в 1914 году отсняли фильм «Анна Каренина», от которого, будь жив, содрогнулся бы Толстой. Порочная женщина, ради блудного греха бросившая ребенка и нарушившая подвенечную клятву в отношении порядочного и честного мужа, вдруг была выставлена героиней. Зритель, в массе своей незнакомый ни с первоисточником, ни с философией великого мыслителя, плакал и сочувствовал «несчастной жертве социальной несправедливости».

Общество скатилось в нравственное болото.

То, что прежде было постыдным, для многих сделалось обычным.

Самая высокопоставленная большевичка Александра Коллонтай совершенно открыто содержала любовников, а меньшевика Маслова любила на глазах его больной, беспомощной жены.

Про амурный треугольник семейства Брик и поэта Маяковского сказано много. Зинаида Гиппиус годами вовсе не платонически держала возле себя литератора Дм. Философова, и все это с ведома мужа — знаменитого в начале века Дм. Мережковского.

Поэтесса Галина Кузнецова годами жила в семье великого Ив. Бунина. Продолжалось это и после того, как возникла ее лесбиянская связь с Маргой Степун, сестрой известного философа. Более того, Марга с весны 1934 года тоже переехала в дом нобелевского лауреата, где вместе с Галиной прожила восемь лет.

Увы, подобных примеров из «революционной» эпохи много.

И семья «самого человечного человека» вовсе не исключение.

Растление из сфер высших проникало в низшие — мещанское, рабочее, крестьянское. Распадались семьи, безнравственность все глубже погружала свои ядовитые щупальца в общество. Этими продуктами распада питалось все самое дурное, что было в обществе — революционные элементы, множившиеся со скоростью крыс.

Не будь семейного разложения, может быть, никогда не свершилось бы разложение главное, историческое — Октябрьский переворот 1917 года и последовавший за ним маразм большевистский — на десятилетия.

Безнравственность личная и попрание всех моральных устоев общества легко перешли в безнравственность государственную.

Кончилось подавлением всех свобод, безмерным восхвалением хама и морем крови.

Соколов обратил внимание, что после Поронина отношения двух ленинских женщин стали сдержанней, даже сердечней. Друг к другу, по крайней мере при госте, они теперь относились приличней, обращались на «вы».

Арманд протянула тарелку:

— Граф, рекомендую тарталетки с сыром. Совсем свежие…

Ленин взял в руки маленький графинчик:

— Позвольте хотя бы рюмку водки — очень полезно для пищеварения.

— Кушайте, граф, бутерброды с сыром и икрой, — Крупская заботливо положила сыщику на тарелку.

Соколов подумал: «Они ухаживают за мной, как за женихом, которому хотят сплавить беременную на пятом месяце дочь».

Вдруг Ильич обратился с вопросом:

— А в шахматы, граф, вы играете?

— Я во все игры играю.

— Прекрасно! — Себя Ильич считал великим шахматистом, ну, самую малость слабей, чем, скажем, покойный Михаил Чигорин. — Я очень люблю эту математическую забаву. Только товарищи по партии весьма никудышные соперники. Вот приезжал мой сподвижник Апфельбаум-Зиновьев. Слыхали? Ну конечно, мы с ним имеем честь находиться в картотеке охранного отделения. Прекрасный игрок, теорию отлично знает. — Повернул голову к Крупской: — Надя, помоги скорее чай собрать. Выпьем по стакану крепкого и тогда сыграем. Вы, граф, хорошо владеете теорией игры?

— Нет, я, видать, не соперник такому могучему маэстро, как вы, геноссе Ленин.

— Ничего, не смущайтесь! Хотя, батенька, это вам не штос или винт, тут надо шахматные комбинации в голове держать, возможные варианты на несколько ходов вперед просчитывать. Иначе никогда не выиграть. — Ленин достал из небольшого книжного шкафа шахматную доску, разложил ее на маленьком столике. Зажав две фигуры в кулаках, протянул Соколову:

— Выбирайте!

— Конечно, белые! — сказал Соколов и уверенно указал на правую руку Ленина.

Тот досадливо поморщился:

— Почему вы знали, что тут белая пешка? Подглядели?

— Нет, не подглядывал.

— Если бы не подглядели, так и не знали. Я материалист и во всякую мистику не верю.

— Я готов передать вам белые фигуры.

Ильич улыбнулся:

— Нет, это не этично! Обманули — ваше счастье. Играем под интерес? Если вы мне, граф, проиграете, то примите мое предложение.

— Какое?

— Пока сказать не могу.

— Не зная условий, как можно играть?

Ленин подумал-подумал и махнул рукой:

— Ну да ладно, пусть тогда на кону стоит двадцать пять гульденов.

— Не советую, геноссе Ленин. Вдруг ваша большевистская касса потерпит урон?

— А, испугались?

— Нет, не испугался. Если желаете под интерес, геноссе, пусть будет по-вашему — под интерес.

Завязалась игра. Первые десять ходов соперники сделали быстро. У белых на поле «е» образовались сдвоенные пешки. Зато у Ленина в центре появилась ослабленная пешка, которую он вскоре и потерял.

Соколов мало тратил времени на обдумывание ходов. Ленин, напротив, сидел, уперев ладони в щеки, покраснев, как от физической работы, и раздумывал долго, мучительно.

Наконец он двинул вперед пешку, явно подставляя ее под удар белым конем. Но Соколов от жертвы уклонился, и на двадцать втором ходу Ленин потерял ферзя.

Он смахнул фигуры на пол, с досадой проговорил:

— Опять, граф, вы меня обманули! Эй, Надя, принеси пятьдесят крон.

Огорченная Надя полезла в сумочку, выложила гульдены и кроны на стол. Ленин отсчитал, протянул Соколову:

— Забирайте, ваше счастье!

Арманд явно веселилась: ей была не по душе увлеченность Володи шахматами, которыми нередко он и ее мучил.

Ленин задумчиво потер лоб:

— Странно, что вы, граф, не попали в ловушку.

— Вы, геноссе Ленин, разыграли партию Дуз-Хотимирского с американцем Фрэнком Маршаллом 1910 года. Маршалл непревзойденный мастер тонких ловушек. Но я помню эту партию, мне ее показал сам Федор Дуз-Хотимирский, который ловушки избежал и выиграл на двадцать третьем ходу. По этой причине ваш «тихий» ход не прошел, я не стал бить пешку на «е-5»…

В дверь кто-то позвонил. Инесса вышла в прихожую и тут же вернулась. Мятным голосом сообщила:

— Простите! Там прибыли товарищи от Красина. Говорят, что время у них мало, завтра на поезд, а у них срочное дело… Думаю, денег станут просить.

Расстроенный проигрышем Ленин сказал:

— Проведите их в соседнюю комнату. — И к Соколову: — Такая вот, батенька, жизнь! Себе совершенно не принадлежу. — Потер задумчиво лоб, рассмеялся: — Есть передовая идея — погуляем, пройдемся по городу. Мне надо с вами обсудить некоторые вопросы, а в доме много ушей. Да и для моциона прогулка — польза великая!

— А гости?

Ленин махнул рукой: