Леонид Девятых - Магнетизерка
— В отдельных случаях, — нехотя ответил Татищев.
— Значит, вы тоже думаете, что генерал Талызин умер не своей смертью?
— Я ничего не думаю, сударыня, — отрезал подполковник, — я только исполняю приказания.
— Выходит, тот, кто отдает вам приказания, полагает, что Талызина убили? — не собиралась отпускать вожжи Анна Александровна.
— Я не знаю, о чем думает мое начальство, — устало произнес Татищев и с каким-то странным любопытством посмотрел на Турчанинову. — Вы что, с луны свалились? Не знаете, что говорят о его смерти в столице? Вы ведь, кажется, были коротко знакомы с генералом?
— Была, — согласилась Анна.
— Ну, так что вы из себя дурочку-то строите?
— Что?! — вспылила Анна, меча огненные взоры на подполковника. — Да как вы смеете, сударь!
— А вы как смеете препятствовать дознанию, сударыня? — спокойно парировал выпад Павел Андреевич. — Немедленно отдавайте записку! Иначе…
— Что иначе? — в упор посмотрела Турчанинова. — Отправите меня в полицейский участок, чтобы меня выпороли? Или засадите в каталажку?
— Скорее, последнее, — вполне серьезно ответил Татищев.
— А у меня к вам другое предложение.
— И какое же? — не без сарказма спросил Павел Андреевич.
— Вы берете меня в расследование, а я показываю вам записку из бюро Талызина.
— Показываете? — едва справился с возмущением подполковник.
— Если вы позволите мне участвовать в расследовании гибели генерала Талызина и поделитесь со мной всем, что вы успели узнать, я, так и быть, отдам вам записку.
— Вы и так мне ее отдадите, — заверил Татищев.
— Что отдам? — сделала непонимающие глаза Турчанинова.
— Записку! — стал закипать подполковник.
— Какую записку? — быстро сморгнула Анна Александровна.
— Прекратите паясничать! — вскричал Татищев.
— Я положительно не понимаю, о какой записке идет речь, — честно посмотрела Анна Александровна в серые глаза подполковника.
Татищев шумно сглотнул и вперил бешеный взгляд в собеседницу.
— Речь идет о той самой записке, которую вы преступным путем вытащили из тайника бюро в кабинете генерала Талызина и спрятали в рукав своего платья, — почти по-змеиному прошипел он. — Это сможет подтвердить лакей Степан.
— Где подтвердить? — чуть улыбнулась Турчанинова.
— Да хоть на суде! — воскликнул Павел Андреевич.
— А я на том же суде скажу, что не брала никакой записки, — с нехорошей усмешкой сказала Анна Александровна. — Кому, как вы думаете, поверят? Мне или лакею, которого и к присяге-то привести нельзя?
— Вы… вы просто… — Татищев задохнулся и не смог докончить фразы. Не хватало слов, чтобы сказать хотя бы часть того, что он думал о сей беспринципной и цинической девице. Наконец он справился с собой и задал вопрос, ответ на который уже звучал в их беседе:
— Что вы хотите от меня?
И прозвучал повтор того, что уже было сказано.
— Позволить мне, господин подполковник, вместе с вами расследовать это дело. В конце концов, помощь частных лиц всегда приветствовалась службами правопорядка и благочиния. А вы, насколько мне известно, представляете именно такую службу.
— И вы отдадите записку?
— Отдам, — согласно кивнула Турчанинова. — Причем, записка о-очень интересная.
— Что вы хотите знать?
— Все, что знаете вы.
— Это невозможно. Существует тайна следствия, — отступил на заранее подготовленные позиции Татищев.
— Ну, какие же тайны могут быть между партнерами? — бесцеремонно, как показалось подполковнику, улыбнулась Турчанинова.
— А мы уже партнеры?
— Конечно. Вы ведь уже дали свое согласие на совместное расследование гибели генерала Талызина, не так ли? К тому же, я полагаю, мое участие в расследовании будет вам полезным.
— Чем? — вложив в свой тон максимум иронии и сарказма, спросил Павел Андреевич Татищев. — У меня ничего не болит, если вы имеете в виду ваши лекарские способности.
— Не болит? — Турчанинова вдруг сделала навстречу ему круговое движение раскрытой ладони. — Верно, не болит, — согласилась она. — Однако третьего дня у вас болели зубы… Передний левый клык.
Татищев потрогал языком зуб, действительно болевший третьего дня, и невозмутимо произнес:
— Ну и что с того?
— Ничего. Просто зуб у вас разболелся потому, что четыре дня назад вы промочили ноги, — она на мгновение задумалась, — провалившись в глубокую лужу, когда выходили из коляски возле дома мадам Крашенинниковой в Мошковом переулке. Человек вы здоровый, крепкий, простуде не поддались, вот она и вышла у вас зубной болью…
— Вы что, следили за мной? — нахмурился Павел Андреевич.
— Вот еще, — фыркнула Турчанинова.
— Откуда же вы…
— Просто знаю, — не дала ему договорить Анна Александровна. И спросила: — Петру Александровичу… Генералу Талызину делали вскрытие?
— Да.
— И вы читали врачебное заключение?
— Я начал с этого дознание, — ответил Павел Андреевич.
— И что?
— Ничего. Видимых причин для смерти обнаружено не было.
— А откуда взялось, что Талызин отравился за ужином?
Павел Андреевич пожал плечами:
— Это было придумано не мной.
— Понятно. Вы читали протокол осмотра места происшествия?
— Ну да.
— Что там было написано?
— Что в квартире генерала было обнаружено его мертвое тело, которое находилось…
— … в кресле возле бюро, — договорила за подполковника Анна Александровна.
— Верно! Но откуда, черт побери, вам это известно?! — во все глаза уставился на Турчанинову Татищев. — Тоже «просто знаете»?
— Нет. Я почувствовала, что он умер в этом кресле, когда проходила вчера мимо него. От этого кресла пахнуло таким холодом!
— М-да-а, — протянул Павел Андреевич. — С вами не соскучишься.
— Вот это я вам обещаю, — заверила его Анна Александровна. — Ну что, нести записку?
— Несите, — ответил подполковник.
Что ж, коли написано на роду страдать от бабы, значит, будешь страдать, а кто сия баба будет, жена или наоборот, женщина или девица — уже не столь важно. И как ты мучиться от сих страданий будешь, духовно или телесно или и так и эдак враз — тоже не важно суть. Главное: будешь страдать. А у него, похоже, таковые страдания прописаны на роду не единожды. Взять хотя бы Кити…
«Надо бы с Турчаниновой помягче, — встрял, как обычно некстати, тот, что сидел внутри него. — Все же она, как-никак, жизнь тебе спасла».
«Ну, это еще не факт», — попытался сопротивляться Татищев, понимая, что тот, второй, конечно прав. Просто очень не хотелось, чтобы в его дела вмешивалась баба. Тьфу ты, девица…
— Вот, возьмите, — вернулась в гостиную Анна Александровна.
Татищев принял из рук «компаньонки» сложенную пополам осьмушку бумаги, развернул.
«ФОТСТ ЦЪПЖО ШЕСИНАУЯ УНКЖЬ КФУЦОТСХУ РУСКБК ЛЕСШЦЕК ЕОНУЮ УУСРЧСПЖЧ УВУЙТЭ НЦИДЦ СЗЫВЫЬ»
— Что это?
— Та самая записка, — ответила Турчанинова. — Я ведь говорила, что она весьма интересная. Это шифр?
— Похоже, — ответил Павел Андреевич.
— Вам удастся ее прочитать?
— Не знаю, — задумчиво произнес Татищев.
Он повертел записку в руках, осмотрел на свет, снова положил перед собой.
— Это наверняка шифр замены.
— То есть? — уважительно посмотрела на Татищева Анна.
— Просто вместо одной буквы написана другая, — пояснил подполковник. — Простенько вроде, но сердито, ведь даже если здесь применена только простая перестановка без ключа, вовсе не просто расшифровать такой текст. Ну, а ежели имеется специально оговоренный сторонами шифровальный ключ, буквенный или, что много хуже, цифровой, то прочитать такой текст будет крайне сложно, а то и вовсе не можно. Да-а, — снова повертел записку в руках Татищев. — Это весьма и весьма старинный шифр. Таким пользовались древние шумеры и египтяне, а иудеи зашифровывали им свои священные тексты, чтобы их никто не мог прочитать, кроме посвященных. Вы ведь знаете латынь.
— Да, — ответила Анна, немного обескураженная этим утверждением.
— И, конечно, знаете, какое послание отправил Юлий Цезарь сенату, когда победил понтийского царя Фарнака в результате своей однодневной войны.
— Знаю, — подтвердила Анна Александровна. — Veni vidi vici[10].
— Верно. Но первоначально сие послание звучало так: Sbkf sfaf sfzf. На первый взгляд ничего не значащий набор букв. На самом деле — шифровка. Юлий Цезарь просто заменил нужную букву на четвертую по счету от нее в алфавите. И чтобы прочитать сию шифровку, надо читать четвертую букву вместо первой.
— Точно! — мало не воскликнула Анна после недолгого молчания, в течение коего, верно, проверяла свои знания латинского алфавита.
Татищев усмехнулся и продолжал:
