Евгений Сухов - Волчья каторга
— Не можем, — согласился судебный следователь.
— И что у тебя ко мне на этот раз? — не без любопытства спросил главный московский сыскарь.
— Пока пара вопросов.
— Слушаю тебя внимательно, — сразу сделался серьезным Лебедев.
— Вопрос первый, — начал Воловцов. — Имеются ли у тебя не раскрытые дела по убийствам?
— А за какой период?
— Ну, года за два последних, скажем.
— Имеются, как им не иметься, — ответил Владимир Иванович. — Большинство из них в производстве, но есть и такие дела, что вот-вот в архив лягут за «неимением подозреваемых»… Вот, ныне по весне возле кондитерской «Трабле», что на Кузнецком Мосту, супругу действительного статского советника Данилевского задушили. Прямо в ее экипаже. Вышла женщина из кафе, откушав горячего шоколаду, села в экипаж, а домой приехал уже ее остывший труп. До сих пор концов не можем найти. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Правда, извозчик ее говорит, что генеральша вышла из кафе в сопровождении мужчины, который помог ей сесть в экипаж. Но лица его он не видел, и, конечно, ни о каких приметах того человека, кроме того, что одет он был по-барски, сказать не может. — Начальник московского сыска покачал головой: — Ладно, что это я на тебя тоску навожу. Давай свой второй вопрос.
— Даю второй вопрос, — продолжил Воловцов. — А не было ли у тебя убийств с проломлением височной кости? Один удар — и конец. Будто кастетом с шипом ударили, а потом еще и придушили жертву, чтоб не хрипела.
Сыщик удивленно посмотрел на судебного следователя:
— Откуда ты это знаешь?
— Я не знаю, я только предполагаю, что таковые дела у тебя должны иметься, — ответил Иван Федорович, довольный, что попал в цель. — Поэтому и спросил…
— Отвечаю: такие дела у меня в производстве имеются. Причем не одно. — Сыщик посмотрел на Воловцова и хмыкнул: — Что, это твой дмитровский клиент такое вытворяет?
— Очень похоже на то, — ответил Иван Федорович. — Один удар кастетом с шипом. Смертельный удар. А потом тотчас душит, чтоб не хрипел и тем самым не производил шума.
Лебедев порылся в бумагах…
— Вот два похожих случая… Первый — двойное убийство на Четвертой Мещанской в прошлом году. Там, во дворе дома Пискуна, недалеко от флигеля липки растут, верно, от рощицы или старинного парка еще оставшиеся. Так вот, в прошлом году в липках этих были обнаружены два мужских трупа, убитых одинаково: сильнейший удар в висок предметом, похожим как раз на кастет с шипом, поскольку в дырку на виске можно было палец засунуть. А потом, уже после нанесения смертельного удара, убийца придушил свои жертвы, вероятно, чтобы не хрипели в предсмертной агонии.
— А кто такие они были? — спросил Воловцов.
— Наша клиентура, — ответил Лебедев. — Один из убиенных — вор-рецидивист Афанасий Карпов по кличке «Шмат». Был взят с поличным и согласился сотрудничать с полицией. Стал «стучать» на своих. Сдал нам двух громил, бежавших с каторги. Постоянно сливал информацию одному из квартальных надзирателей. За это, верно, его и порешили. Второй — дружок его, Василий Ломовой по кличке «Чибис». Похоже, просто под раздачу попал, поскольку все время рядом со Шматом отирался.
— Доотирался, значит… А второй случай? — черкнул что-то в свою памятную книжку Иван Федорович.
— Второй случай произошел в начале этого года. В подворотне на Ильинке, недалеко от Ново-Троицкого трактира, нашли труп гастролера по кличке Ювелир. Этот промышлял ограблением ювелирных магазинов, брал кассы, мошенничал на доверии. Широкого профиля был специалист….
— Тоже удар кастетом с шипом? — спросил Воловцов.
— Точно так, — ответил Лебедев. — Один удар — и дырка в виске. Почерк абсолютно тот же, что и в случае со Шматом и Чибисом.
— Что, этот Ювелир тоже «стучал» на своих?
— Нет, этот не «стучал».
— А мотив убийства? — спрятал памятную книжку в карман Воловцов.
— Я полагаю, не хотел делиться, — предположил Лебедев.
— Ясно, — констатировал Иван Федорович.
— Что тебе ясно?
— Ну, во-первых, ясно, что этих Шмата, Чибиса и Ювелира порешил один и тот же человек, — ответил судебный следователь.
— Ну, это и простому городовому ясно, — усмехнулся Лебедев.
— Во-вторых, — продолжил Иван Федорович, — этот же человек, выследив некоего коммивояжера Григория Ивановича Стасько, когда он начнет разъезжать с товаром — а этот товар золотые и серебряные карманные и наручные часы, — убил его в городе Дмитрове, после чего вернулся в Москву. Не удивлюсь, — добавил судебный следователь по наиважнейшим делам, — если в скором времени будет обнаружен еще один труп с пятнами удушения на шее и дыркой в виске, в которую можно будет засунуть палец.
— А в-третьих — есть? — остро посмотрел на друга начальник московского сыска.
— Есть и «в-третьих», — сказал Воловцов. — Я знаю, как его зовут…
Лебедев на мгновение притих, а потом, вскинувшись, спросил:
— И как же?
— Георгий Полянский…
Какое-то мгновение начальник сыскного отделения Москвы неотрывно смотрел на Воловцова, потом стал лихорадочно копаться в бумагах на столе, нашел папку и, развязав тесемки, открыл.
— Ты что? — спросил друга Воловцов.
— Погоди-ка, — ответил Лебедев, вчитываясь в бумагу, что лежала в папке. — Твой Полянский года три уже, как объявлен в розыск. Вот и приметы его прилагаются: двадцати девяти лет, а сейчас, стало быть, ему тридцать два, православный, уроженец села Полянки, Полянской волости, Зарайского уезду. Росту два аршина и девять вершков с половиною, лицо овальное, глаза серые, нос прямой, волосы, борода и усы русые. Особые приметы: левая рука парализована ниже локтя. Отсюда и кличка — «Сухорукий»…
— Не понял, — прервал Лебедева Воловцов. — Как это Сухорукий? Как это — парализована рука?
— Так, парализована, — посмотрел на Ивана Федоровича начальник сыскного отделения.
— Да не может того быть, — растерянно промолвил Воловцов. — Правой рукой он бьет, левой душит. И происходит это почти одновременно. Может, ошибка какая?
— Может, и ошибка, — согласился Владимир Иванович. — А может, это ошибся ты…
— Да не мог я ошибиться! — возмутился Иван Федорович. — Когда я служил еще простым судебным следователем у окружного прокурора Рязанской губернии, я вел дело этого Полянского. Он убил вот таким же одним ударом кастета с шипом уездного исправника Полубатько. И точно так же придушил, чтобы тот не шумел своим предсмертным хрипом. А потом со своей полюбовницей они закопали труп на задах ее огорода. Убил он исправника из мести, поскольку этот Полубатько засадил его в арестантское отделение за кражу лошади. Как мне тогда показалось, у исправника была личная ненависть к Полянскому, и сел Полянский по сфабрикованному этим Полубатько делу. Полюбовницу они одну не поделили. Вдову солдатскую. Кажется, Шурой ее звали…
— Так это когда было-то? — положил на стол папку Лебедев, искоса поглядывая на судебного следователя.
— Давно-о, — убито протянул Воловцов.
— То-то и оно, что давно. За столько лет рука у твоего Полянского разве не могла отсохнуть? — резонно спросил Владимир Иванович. — На каторге, брат, жизнь далеко не сахар… Поверь!
Иван Федорович замолчал. Вся его версия, казалось, незыблемая, как Уральские горы, и единственно верная, рассыпалась, как карточный домик, из основания которого разом выдернули несколько карт.
— Погоди, а ты что, лично знал этого Полянского? — вдруг задал вопрос Лебедев.
— Конечно же, знал, — ответил Воловцов. — Я же с него допросы снимал…
— Ну, тогда тебе надо просто на него поглядеть и сказать, он это или не он, — произнес начальник московского сыска, и в его глазах запрыгали смешливые искорки.
— То есть? — не понял Иван Федорович.
— Тебе надо просто посмотреть на этого Сухорукова и убедиться: во-первых, что у него не парализована левая рука, а во-вторых, что Сухорукий этот и есть твой Георгий Полянский…
— Шутишь? — недоверчиво глянул на начальника московского сыска судебный следователь.
— Ничуть, — ответил Владимир Иванович. — Есть у меня один человечек, который кого хочешь в Москве найдет. Тем более, когда о разыскиваемом почти все известно, включая имя, кликуху, масть и приметы. Конечно, чтобы показать его тебе, понадобится какое-то время, — добавил сыщик. — Но ты ведь потерпишь, верно?
— Верно, — ответил Воловцов, лихорадочно соображая, что это такое задумал Лебедев. — Я потерплю. А сколько терпеть?
— Несколько дней, — сказал Владимир Иванович. — Да ты не беспокойся. Как все будет подготовлено, мы тебя известим…
Человечек, о котором говорил начальник сыскного отделения Москвы Лебедев, был столь неприметен, что, даже обратив на него внимание, нельзя было потом вспомнить, какое у него лицо, цвет глаз, нос и волосы. Не говоря уже о росте… Все было до того усредненным, что никак не хотелось запоминаться. Кроме того, на нем было надето в первый день розыска Сухорукого желтое пальто, на второй день коричневый плащ, а на третий — замасленная тужурка фабричного мастерового. И спроси кого-либо, что представляет собой этот господин, то видевшие его в первый день ответят так: «это был господин в желтом пальто». Те, кто видел его в день второй, скажут, что это «человек, одетый в коричневый плащ». Ну, а те, кому он попался навстречу в третий день, ответят, что это «мужик в видавшей виды тужурке». Никому и в голову не придет, что это один и тот же господин, только в разных одеяниях, поскольку внешность его никто и не запомнит. Ведь все внимание было обращено на пальто, плащ и тужурку. Даже если кто-то и посмотрел бы ему в лицо, то при вопросе о нем ответил бы примерно так:
